абре 1876 года, а затем развитым и обоснованным французским анархистом Полем Бруссом.
Конец девятнадцатого века был периодом непрерывного анархистского террора в Европе и США, террористической борьбы в России и борьбы за национальное освобождение, с использованием террора, в Ирландии, Польше, на Балканах и в Индии. Таким образом, налицо три типа терроризма, каждый из которых характеризуется его собственной идеологией и способом действия — ассоциируемый с анархизмом, с социальной революцией и с борьбой за национальное освобождение. «Однако, глядя в широкой исторической перспективе, — пишет Ивиански, — различия перекрываются фундаментальными чертами, которые являются для них общими»[25].
Ивиански связывает возникновение российского революционного терроризма прежде всего с борьбой за социальную революцию; однако позднее, в начале двадцатого века, в Российской империи были представлены и другие типы терроризма — анархистский и национально-освободительный, характерный для Польши, Армении и отчасти Финляндии.
В нашей работе речь идет о терроризме, направленном, в конечном счете, на осуществление социальной революции; мы полагаем, что при всем отличии идеологии, обосновывающей терроризм, и тактики, применяемой террористами — «политиками» и анархистами, их следует рассматривать в рамках общероссийского революционного движения. Другое дело — терроризм на почве национально-освободительной борьбы. По нашему мнению, это терроризм иного типа; у него другие идеологические, политические и психологические корни; его, собственно, трудно отнести к русскому революционному движению. Если проиллюстрировать эту мысль на «персональном» уровне, то наиболее показательными могут служить фигуры гимназических друзей и прославленных террористов Бориса Савинкова и Юзефа Пилсудского. Вряд ли кому-нибудь придет в голову отнести последнего к числу российских революционеров.
Таким образом, возникновение терроризма в России не было чем-то уникальным в тогдашней Европе; террористические идеи развивались в работах германских (КТейнцен, И.Мост), итальянских, французских революционеров (преимущественно анархистов). Однако, на наш взгляд, генезис террористических идей в российском освободительном движении носил достаточно самобытный характер, а размах, организация и успех террористической борьбы русских революционеров сделали их образцом для террористов во многих уголках земного шара. Так, в Индии в начале века терроризм называли «русским способом». Говоря о влиянии борьбы русских террористов на мировой революционный процесс, мы имеем в виду революционеровполитиков»; в случае с анархистским террором, как будет показано в соответствующей главе, процесс был скорее обратным.
Настоящее исследование выросло из попытки ответить на вопрос, почему терроризм оказался в России столь живучим; почему каждое из последовательных поколений русских революционеров обращалось вновь к этому оружию, причем интенсивность и размах террористической борьбы оказывались с каждым разом все масштабнее. И это несмотря на катастрофические временами последствия террористических актов для революционного движения, как это было после покушения Каракозова или после величайшего достижения террористов, цареубийства 1 марта 1881 года, повлекшего за собой разгром «Народной воли» и потери революционерами «кредита» (в прямом и переносном смысле этого слова) в обществе.
В поисках ответа на сформулированный выше вопрос автор настоящего исследования пришел к убеждению, что ответ на него следует искать не только (точнее, не столько) в социально-политических обстоятельствах, а прежде всего в идеологии и, в значительной степени, психологии, определенной части русских революционеров.
Идеология терроризма и является главным предметом нашего исследования. Кроме того, рассматриваются психологические и этические стороны террористической борьбы, тесно связанные с идеологией. Ибо борьба за политическую свободу и социальную справедливость посредством политических убийств требовала определенного этического обоснования или, если угодно, морального оправдания. Терроризм как политическое действие не может обойтись не только без опоры на идеологическую, но и на этическую систему.
В нашей работе мы стремились показать происхождение и генезис террористических идей в России, от их зарождения в 1860-х годах до оформления в систему в работах идеологов терроризма конца 1870-х годов XIX — начала XX веков; взаимовлияние идеологии и практики терроризма; различные версии террористических идей — от эпохи революционного народничества до работ эсеровских, анархистских, максималистских идеологов начала XX столетия; психологические и этические основы различных видов терроризма; идейную борьбу по вопросам применения террористической тактики среди различных фракций российского революционного движения; воздействие терроризма на российское общество и властные структуры, в связи с чем рассматривается вопрос об эффективности терроризма как средства революционной борьбы.
Автор не ставил своей задачей изучение фактической стороны терроризма в России; она достаточно известна и так или иначе затрагивалась в работах по истории различных партий или групп, применявших в своей деятельности террор. Более того — без наличия значительного числа такого рода исследований взяться за настоящую работу было бы вряд ли возможно. Фактическая сторона террористической борьбы затрагивается лишь в тех случаях, когда она оказывала воздействие на идейную, теоретическую сторону терроризма.
Парадокс историографической ситуации заключается в том, что, с одной стороны, отечественными исследователями опубликованы сотни, если не тысячи, работ, посвященных тем или иным аспектам революционного движения в России, в которых в той или иной степени затрагивалась и проблема революционного терроризма; с другой — история революционного терроризма как самостоятельная исследовательская
проблема стала рассматриваться в отечественной историографии совсем недавно, в середине 1990-х годов. В 1994 и 1995 годах в Москве под эгидой общества «Мемориал» состоялись две конференции, посвященные терроризму в истории России. Материалы второй из них — «Индивидуальный политический террор в России. XIX — начало XX в. История. Идеология. Социальная психология», были изданы.
В редакционном предисловии к сборнику справедливо говорится, что «проблема политического террора относится к числу наименее изученных в отечественной историографии»; до настоящего времени «нет ни одной обобщающей работы». «Такое положение вещей сложилось не только из-за трудности самой проблемы, но и, в первую очередь, из-за невозможности для историков в течение нескольких десятилетий сколько нибудь серьезно и объективно заниматься ее изучением. Архивный материал был почти недоступен, а интерпретации диктовались предписанными сверху жесткими рамками. Причины, по которым именно тема террора находилась с начала (точнее, с середины. — О.Б.) 1930-х гг. под особенно неусыпным контролем идеологических советских инстанций, очевидны»[26].
Материалы сборника весьма разнообразны; наряду с концептуальными статьями, в которых предпринимаются попытки оценить влияние терроризма на русское общество начала XX века (И.М.Пушкарева, М.И.Леонов)[27], в нем представлены фактографические, хотя и весьма ценные, сообщения, статьи, посвященные отдельным аспектам деятельности террористических организаций, истории провокации, публицистика.
Материалы сборника отчасти отражают еще один аспект историографической ситуации — крайнюю политизированность, поспешную переоценку ценностей, осуществляемую прежде всего публицистами от истории или людьми, мало разбирающимися в предмете. Нет смысла полемизировать с авторами многочисленных статей, не просто «дегероизирующих» революционеров-террористов, но прямо объявляющих их преступными типами, несущими главную ответственность за бедствия, постигшие Россию в XX веке. Разумеется, «переоценка ценностей» необходима, но она, по-видимому, не должна сводиться к замене революционных «житий» на жития венценосцев, которые начинают выглядеть столь же безупречными, как ранее «пламенные революционеры».
Чтобы не возвращаться к этой теме, остановлюсь лишь на одной статье такого рода — «Индивидуальный политический террор: что это?» Ф.М.Лурье; она достаточно типична для «переоценочной» литературы; в то же время статья принадлежит перу человека, который, не будучи профессиональным историком, издал несколько научных и научно-популярных книг, посвященных истории и библиографии революционного движения второй половины XIX — начала XX века и по крайней мере знает, о чем пишет.
Лурье пишет, что «вчерашние реакционеры сегодня видятся нам полезнее левых радикалов... с позиций сегодняшнего дня... мы обязаны причислить индивидуальный политический террор к уголовно наказуемым деяниям... Одно из основных качеств революционера — стремление к тому, чтобы в его родном отечестве жилось как можно хуже (чем хуже — тем лучше).
Тогда есть шансы на успех революции. Поэтому народовольцы с такой яростью нападали на царя-реформатора Александра II, травили его, как зверя. Общественное мнение превратило В.И.Засулич и С.М.Кравчинского в героев, у них отыскалось множество усердных последователей...»[28] и т.п. Внесудебная расправа, учиненная Засулич над петербургским градоначальником, безусловно, подходила под определенную статью уголовного уложения. Проблема начинается с того, что Засулич была оправдана судом, а избранная публика, присутствовавшая в зале суда, встретила решение присяжных овацией. Они что, тоже хотели, «как хуже»? Очевидно, что подход к объяснению исторических явлений с позиций уголовного кодекса вряд ли поможет что-либо в них понять.
С другой стороны, столь блистательный историк революционного народничества, как Н.А.Троицкий, встав на защиту народовольцев от их «царских, советских и посткоммунистических» критиков, полагает, что тот же Александр II к концу 1870-х годов «снискал себе уже новое титло — Вешатель» и что «за всю историю России от Петра I до Николая II не было столь кровавого самодержца, как Александр II Освободитель». Убийства императора и царских чиновников он именует не иначе, как казнями, а что касается сопутствующих жертв, то историк подчеркивает стремление народовольцев их избежать, для чего они «выбирали для нападений на царя самые малолюдные места». Непонятно только, почему к малолюдным местам отнесены Малая Садовая улица, Каменный мост и Екатерининский канал. Покушение на Екатерининском канале сопровождалось, как известно, жертвами среди прохожих; сам же автор приводит цифры — кроме царя и Гриневицкого были ранены 20 человек, из которых двое скончались; что же касается самого кровавого теракта, осуществленного «Народной волей» — взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года (11 убитых, 56 раненых), то Н.А.Троицкий оправдывает своих героев тем, что «план взрыва в Зимнем дворце все же исходил не от самой "Народной воли", а был предложен ей со стороны (лидером "Северного союза русских рабочих" С.Н.Халтуриным)»