Несколько месяцев спустя центральный орган партии санкционирует применение террористических средств против простых исполнителей указаний начальства. Напомню, что одним из аргументов в пользу террора было то, что он более «избирателен» и карает или «устраняет» действительно идейных защитников существующего строя. Летом 1905 года точка зрения меняется. В передовой статье, озаглавленной «Memento!» провозглашалось, что в разгар гражданской войны партия будет уважать личную безопасность лишь тех людей, которые сохраняют нейтралитет в борьбе правительства и революционеров.
Всякий же, кто нарушает свой нейтралитет в пользу правительства «не может не быть нашим прямым политическим врагом, который сам накликает на себя наши удары. Для него нет извинений и оправданий». Далее следовали угрозы мелким сошкам — «пусть знают все агенты правительственной власти, что их подначальность не избавляет их от ответственности. Они слишком привыкли ссылаться на то, что их дело маленькое, что они исполняют только то, что приказано, что они сами здесь не причем и т. п. Именно эта мораль снабжает правительство огромным количеством служебных орудий, без которых оно было бы бессильно. Пусть же знают все эти «маленькие», «подначальные» люди, что у них есть лишь одно средство сложить с себя грозную ответственность — совершенно устраниться с арены борьбы между двумя лагерями. Иначе — пусть они пеняют на себя. Пусть знает каждый губернатор, каждый прокурор, военный судья, полицмейстер, офицер, командующий стрелять в народ, каждый рядовой жандарм, агент сыска и даже простой полицейский, арестовывающий революционера, что ему грозит свинцовая пуля, как наше естественное и необходимое средство самообороны»[403].
Это были не пустые угрозы. В литературе обычно принято приводить, безотносительно к тому, подчеркивает ли автор эффективность эсеровского терроризма или доказывает его бесперспективность, списки убитых министров, губернаторов, генералов. Однако львиная доля жертв приходится именно на «мелких сошек». А.Гейфман в уже упоминавшейся монографии убедительно показала, что большинство погибших в результате террористических актов — мелкие служащие, рядовые полицейские, много жертв было и среди «эксплуататоров», особенно если они отказывались давать деньги на революцию; гибло немало и случайно оказавшихся вблизи намеченных «мишеней» людей. Общее число погибших в результате терактов превысило 17 тыс. человек[404].
Разумеется, ответственность за это несли не только эсеры, но и другие революционные партии, в особенности анархисты. Террористическая активность «на местах» нередко выходила далеко за рамки того, что хотели бы видеть партийные вожди и идеологи. Однако нельзя не заметить, что именно они выдали индульгенцию людям, у которых способность стрелять превышала способность мыслить, и освободили их всяких нравственных сдержек. В «Революционной России» отчетливо говорилось, что каждый агент и помощник «правительственной шайки» «стоитвне закона... И мы, социалисты-революционеры, вынуждены объявить внезакона не только всю ту организованную камарилью, которая фактически правит именем выродившегося недоросля-царя, но и ее агентов и сообщников. Мы вынуждены повести против них систематическийтеррорповсей линии, сверху донизу, от крупных воротил до мелких сошек, от официальных представителей власти до неофициальных вербовщиков черных сотен...»[405]
В цитируемой статье с удовлетворением отмечалось, что то, что «когда-то было тенденцией нашей программы, облекается в плоть и кровь, становится живой действительностью». Автор, вероятно, не заметил, что стандартный оборот — «облекается в плоть и кровь» — в части крови стал не метафорой, а реальностью. «Революционер, — справедливо отмечалось в статье, — не знакомый с техникой боевого дела, становится пережитком. Боевая способность разливается широкою волною. Мы стоим еще в начале этого процесса, а уже враждебный лагерь все больше и больше охватывается огненным кольцом террора»[406]. Действительно, терроризм во второй половине 1905, также как в 1906—1907 годах стал явлением массовым и не менее, а если брать чисто количественно, то и более бытовым, чем смертная казнь.
Не удивительно, что выпущенный из бутылки джинн терроризма не захотел в нее возвращаться, когда партийные лидеры попытались вернуть его под контроль ЦК. Призывы и увещания «приостановить» террор по политическим соображениям могли подействовать на руководителей Боевой организации, не очень охотно подчинявшихся партийной дисциплине; что же касается местных боевых дружин и отдельных боевиков, то они нередко действовали по собственному усмотрению, руководствуясь собственными эмоциями или даже совершая террористические акты, поскольку представился случай их осуществить.
Да что говорить о рядовых боевиках! Сам Чернов, блюститель идейной чистоты партии, в начале 1906 года снабжал средствами из «личного кошелька» («мои литературные заработки того времени это позволяли», — замечал он в письме к Николаевскому) Зинаиду Коноплянникову, которая «уже носилась с планом покушения на Мина» и даже вела слежку за его передвижениями «через каких-то ею распропагандированных гвардейцев». Это террористическое предприятие было личной затеей Чернова и Коноплянниковой — как он сам писал, в приеме в БО Азеф и Савинков ей отказали, несмотря на ходатайство Чернова — «она на них произвела недостаточно четкое впечатление». И лишь после отказа у БО она «легализировала партийно свою дальнейшую работу в том же направлении у Областного комитета Северной Области»[407].
На II экстренном съезде эсеров в феврале 1907 года в Таммерфорсе огромное большинство собравшихся было настроено в «максимальной степени усилить террористическую деятельность»[408]. Между тем партийные верхи намеревались приостановить террор по случаю начала работы II Думы или, во всяком случае, взять его под жесткий контроль ЦК. В защиту этого решения пришлось выступать основателю Боевой организации, недавно бежавшему с каторги Г.А. Гершуни.
«Страсти по террору» дошли на съезде до того, что один из ораторов высказал мысль, что он вообще не видит надобности в приостановке террора, так как не представляет себе, когда бы террористический акт мог оказаться не полезным. Возмущенный Гершуни заявил, что, судя по таким речам, в партии участвуют лица, попавшие в нее по недоразумению, которым на самом деле место среди анархистов. Он был недалек от истины. «Боевая» практика во многом стирала грани между рядовыми анархистами и эсерами.
И «в поразительных по точности и яркости выражениях» (Зензинов) Гершуни изложил партийное понимание террора, в укор заблудшим и погрязшим в анархизме делегатам. Этот террористический «символ веры», действительно, настолько ярок, что есть смысл привести фрагмент речи Гершуни, где речь идет о терроре, целиком:
«Террористический акт Партии социалистов-революционеров не есть физическое убийство, физическое уничтожение носителя власти. Для нас террор имеет другое значение... Когда общественное негодование, общественная ненависть сосредоточивается вокруг какого-нибудь правительственного агента, все равно, высшего или низшего, когда этот агент становится символом насилия и деспотизма, когда его деяния становятся вредными для общественного блага, когда в распоряжении нет никаких средств обезвредить его и когда само его существование является оскорблением для общественной совести, последняя открывает дверь террору — выполнителю приговора, выжженного в сердцах сознательных граждан. И когда раздается взрыв бомбы, из народной груди вырывается вздох облегчения. Тогда всем ясно: совершился суд народный! Не надо никаких объяснений, никаких прокламаций. Страна ждала этого суда, страна знает, за что убит насильник, страна знает, что не убивать его было нельзя, страна знает, что только убийством можно было спасти от него народ. Вот когда убийство, от которого естественно отшатывается человеческая натура, становится великим подвигом, а "убийца" — национальным героем. Но из этого следует только один вывод: террористический акт допустим не тогда, когда его можно делать, а когда его должно делать, и что бывают случаи, когда брошенная бомба убивает не только того, в кого она была брошена, но и организацию, от имени которой она брошена»[409].
Нетрудно заметить, что Гершуни пытался вернуть террору его дореволюционное место. Для большинства рядовых членов партии «физическое убийство» потеряло в первую очередь символическое значение. Да и какое символическое значение могло иметь убийство рядового полицейского, даже пользующегося не очень хорошей репутацией в той или иной местности? Для партийной массы убийство стало средством устрашения и устранения противника. И именно к этому совсем недавно призывала партийная пресса. Теперь же партийные лидеры хотели «отыграть назад».
Впрочем, не все. В июле 1907 года с письмом в ЦК обратился патриарх народнического движения Н.В.Чайковский. Он предлагал перейти к новым формам борьбы, использовать новое оружие, «которым бы можно было наносить удары не только администрации и ее тайной организации, а самой армии, потому что только такая сила может импонировать массам, может возродить в них веру в силы революции против главной опоры порядка». То, что армия — одетые в солдатские шинели крестьяне и рабочие, уже не вспоминалось. Под новыми формами борьбы Чайковский понимал партизанскую войну, которую будут вести подвижные «банды», укрывающиеся в горах и лесах. Далее он рисовал программу диверсионно-террористической деятельности.