Эсеры в существование этого среднего пути не верили. «Среднего пути нет, — утверждалось в одной из статей "Знамени труда", — в России немыслимо превращение самодержавия в конституционную монархию, как было в Австрии или Пруссии... Русское правительство будет уничтожать, пока его не уничтожат. От русского самодержавия возможен переход либо к республике, либо к дагомейскому режиму»[436]. Истории было угодно поставить эксперимент уничтожения русского правительства революционным путем; переход к республике был совершен; оказалось, что это лишь ступень к «дагомейскому режиму».
Эсеры, как и другие профессиональные революционеры, оказались по существу в положении маргиналов. Численность партии резко сократилась; средств не хватало; массового движения ни в рабочем классе, ни среди крестьянства не наблюдалось. Реально опять можно было говорить лишь о терроре; и то лишь говорить — ни одного сколько-нибудь значимого террористического акта партии осуществить после 1907 г. не удалось.
Полемизируя с «Революционной мыслью», газетой, отражавшей воззрения крайне левых в партии социалистов-революционеров[437], считавших единственным средством политического освобождения России террор, партийный «официоз» писал, что это мнение «нам кажется преувеличением». Шансы революции могут изменить в благоприятную сторону и осложнения в международных отношениях[438], к взрыву может привести и прогрессирующее обеднение масс. «И что именно сыграет определяющую роль в неизбежном возрождении революционного движения, предсказать в настоящее время невозможно».
Однако все эти факторы лежат вне сферы воздействия партии. Лишь один фактор, способный изменить политическое положение в России в благоприятную для революции сторону, находится до известной степени во власти партии: «Это центральный террор. И составляя план своей деятельности, распределяя свои силы и средства между различными ее отраслями, партия не может не выдвигать на одно из первых мест организацию центрального террора»[439]. Таким образом, критикуя «Революционную мысль», «Знамя труда» фактически признавало, что ничего нового оно также предложить не может; центральный террор вновь ставился в порядок дня, несмотря на постоянные неудачи террористов и явное отсутствие моральной и, следовательно, материальной поддержки со стороны общества. Эсеровская тактическая мысль шла по кругу; партийные идеологи оказались не в состоянии оценить происшедшие в стране перемены.
Характерно, что до разоблачения Азефа даже лидер правого крыла партии Н.Д.Авксентьев, выступая с содокладом от меньшинства на 1-й общепартийной конференции в Лондоне (август 1908 г.) предлагал отказаться от тактики боевой подготовки масс и «частичных боевых выступлений» и сосредоточиться на двух направлениях: пропагандистско-организационной работе и... центральном терроре. Святая святых трогать все еще не решались. Самым животрепещущим, по воспоминаниям В.Н.Фигнер, на конференции был вопрос о нападении на «центр центров», то есть, о цареубийстве[440].
Однако в конце этого же года партию ждал сокрушительный удар; глава Боевой организации, руководивший подготовкой двух самых громких ее террористических актов, Е.Ф.Азеф, был разоблачен как платный агент полиции[441]. Разоблачение Азефа довершило дискредитацию терроризма в глазах общества, начало которому положило вырождение его «на местах» в убийство «мелких сошек» и экспроприаторство. Серьезные сомнения в универсальности этого способа борьбы возникли и в партии.
Однако ЦК горой стал на защиту террора. После азефовской катастрофы в передовой статье «Знамени труда» (номер был полностью посвящен «делу Азефа») те, кто говорил о невозможности продолжения террористической деятельности были названы крайними пессимистами. «Нельзя говорить... о моральной скомпрометированности террора», — утверждал автор (повидимому, В.М.Чернов). С точки зрения ЦК «могут быть скомпрометированы некоторые лица, непосредственно работавшие с Азефом... необходимо, быть может (разрядка моя. — О.Б.), партийное расследование постановки террористической организации и борьбы. Но террор, как таковой, как метод, но террористические акты прошлого, но герои-товарищи, выполнившие эти акты, остаются морально неприкосновенными. Необходимость актов диктовалась не соображениями Азефа, или тех, кто стоял за ним, а политическим положением страны, объекты террористической борьбы указывались не Азефом, а партией в связи с их политической ролью в данный момент… Террор не с Азефом возник, не Азефом начат, не Азефом вдохновлен и не Азефу и его клике разрушить и морально скомпрометировать его»[442].
Характерно, что в этом же номере была опубликована статья Б.В.Савинкова «Террор и дело Азефа», лейтмотивом которой было то, что террор жив, несмотря на вновь открывшиеся обстоятельства. Но ведь Савинков-то и был первым из тех «некоторых» лиц, которые были скомпрометированы многолетним сотрудничеством с Азефом. Редакция не почувствовала бестактности публикации статьи в защиту террора, написанной заместителем Азефа, до последнего отстаивавшим его невиновность в провокации.
Ниже публиковалось письмо в редакцию П.М.Рутенберга о роли Азефа в решении об убийстве Г.А.Гапона. Как выяснялось теперь, один провокатор отправил на смерть другого (или, если не провокатора, то запутавшегося в своих отношениях с охранкой человека) при поддержке ЦК. К тому же ЦК еще и отказался своевременно вступиться за честь непосредственного организатора убийства Гапона, Рутенберга, объявив это его личным делом. Последовавшая публикация в бурцевском «Былом» записок Рутенберга об убийстве Гапонане добавила популярности ни ЦК, ни терроризму[443].
Наиболее бескомпромиссно в защиту террора высказались «Известия» областного заграничного комитета партии: «Нет политических аргументов, которые обесценили бы испытанный метод борьбы П.С.-Р., нет сил, которые заставили бы ее свернуть террористическое знамя. Провокация Азева не вырвет из рук П.С.-Р. это острое оружие»[444].
Разумеется, азефовский скандал не поколебал отношение к террору Парижской группы социалистовреволюционеров, поскольку иных способов борьбы они фактически не признавали. В резолюции, принятой Группой в связи с разоблачением Азефа и в пику «врагам революции» — «культурникам, филистерам, индифферентистам и ренегатам», а также противникам ПСР в социалистическом лагере, т.е., социал-демократам, говорилось, что «агрессивная тактика социалистов-революционеров, завещанная и неразрывно связанная с деятельностью героической партии «Народной воли», боровшейся 30 лет тому назад, не прекратится до тех пор, покамест в России и в русском государственном строе не будут незыблемо утверждены истинные основы демократии и политической свободы, этой необходимой предпосылки успешной борьбы за социалистический идеал»[445].
Вопрос о терроре был вынесен на рассмотрение V Совета партии, состоявшегося в мае 1909 г. Террористическая тактика подверглась критике со стороны ряда делегатов. Делегат, скрывавшийся под псевдонимом Северский, рассмотрел проблему с разных сторон, в том числе с психологической. Ссылаясь на авторитет знаменитого психиатра В.М.Бехтерева, он указал на эффект привыкания к сильным ощущениям, психологического переутомления. «Полная подавленность и переутомление в области, в которой психика человека была наиболее чутка, — говорил Северский, — полная нечувствительность к убийствам и к смерти, полное отсутствие страха перед смертью, как своей собственной, так и перед смертью других — вот что констатирует Бехтерев, и я говорю, что это может каждый из нас констатировать по отношению к массе людей, проживших длительную полосу смертей, экспроприации и террора»[446]. Запугать, таким образом, агентов правительства (в это число включались и высшие чиновники — министры и т.п.) не удастся, произошло «привыкание» к опасности. Вероятно, слова об отсутствии страха перед собственной смертью были некоторым полемическим преувеличением, однако эффект «привыкания» к ежедневным газетным сообщениям о тех или иных покушениях и идейных грабежах, сопровождавшихся насилием и убийствами, несомненно в обществе, не исключая и его высшие слои, был налицо.
Говоря о дезорганизаторской функции террора, Северский задавался вопросом о цели этой дезорганизации правительственных сил. В отсутствие в стране сколь-нибудь заметного революционного движения она теряла смысл. «Если вы стоите исключительно на той точке зрения, что наша террористическая кампания должна быть связана с предполагаемым за нею массовым движением, — напоминал он основы эсеровской программы, — то в этом смысле вы должны признать, что мы теперь террористической кампании вести не можем» [447].
С большой речью в защиту террора выступил В.М.Чернов (Ю.Гардении). Значительная ее часть
была посвящена опровержению аргументов Северского. Говоря о соотношении терроризма и массового движения, Чернов ссылался как на теорию, так и на опыт партии. Соединение терроризма и массового движения не должно носить «механического» характера. Начиная террористическую кампанию «во времена Сипягина» партия верила в наличие потенциального недовольства. Ее задачей было способствовать переходу «потенциальной» революционной энергии в «кинетическую» (надо заметить, что и оппоненты и защитники террора очень любили использовать естественнонаучную терминологию для подкрепления своих взглядов). Террор подал пример борьбы, способствовал «высвобождению» революционной энергии масс. С этой верой в пробуждение масс «партия вступила на террористический путь, и в настоящее время мы вправе сказать, что эта вера, это убеждение — оправдались»