Практически все анархистские течения признавали террористическую тактику и обосновывали ее тем или иным, нередко довольно сходным, образом. Особенностью анархистских террористических теорий было то, что это были «идеи прямого действия». Как точно подметил И.Генкин, «для психологии анархистов, по крайней мере, большинства их, любопытно... отсутствиє расхождения между словом и делом, а также отсутствие границ между, если можно так выразиться, «властью» законодательной и исполнительной. Если, напр., кто-нибудь теоретически признавал террор и экспроприации, то он же сам практически и участвовал в их совершении, какой бы высокий «ранг» он ни занимал среди членов группы, — черта, которую не всегда отметишь в отношении социалистов»[570].
«Каждый анархист, — декларировалось на страницах «чернознаменского» «Бунтаря» — чтобы быть целой красивой личностью, должен не только говорить о терроре, но и проводить террористические акты, — всегда говорили мы, анархисты; каждый анархист должен уметь взяться за оружие и отстаивать свою и чужую свободу, защищаться и нападать»[571].
Бидбей, Дивногорский, Стрига (В.Лапидус) и другие анархистские лидеры нового поколения сами шли на самые рискованные, смертельно опасные предприятия; для многих из них это закончилось гибелью на эшафоте, в тюрьме или от взрывов самодельных бомб. Именно тяга к непосредственному действию, революционный темперамент определял приход немалого числа революционеров, поначалу примыкавших к социал-демократам или эсерам, к анархизму. Так, Бидбей побывал социал-демократом; в некрологе В.Лапидуса говорилось, что, когда тот был социал-демократом, «мирный характер и отсутствие боевизма в его практике действовали на него удручающе» и он сначала организовал группу «чистых социалистов», а затем стал анархистом[572]. Как социал-демократы начинали свою революционную карьеру И.С.Гроссман-Рощин и Н.М.Эрделевский, участник теракта у кафе Либмана, оказавший вооруженное сопротивление при аресте и ранивший при этом четырех человек, затем, после дерзкого побега из психиатрической больницы (Эрделевский симулировал сумасшествие) ставший лидером женевской группы «Бунтарь».
Это были не «отдельные» случаи. По данным В.Д.Ермакова, изучившего 300 биографий анархистов из числа бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 190 из них начинали свою революционную борьбу в других партиях или же, напротив, примкнули впоследствии к таковым, отойдя от анархизма[573]. Для периода 1905—1907 гг., несомненно, более характерным было движение в сторону анархизма, нежели от него. Так, в начале 1905 г. в местах активной деятельности анархистов, в особенности в черте еврейской оседлости, некоторые социал-демократические, бундовские и эсеровские организации стали распадаться, а в мае 1905 г. к анархистам перешла почти вся эсеровская организация Белостока, центра российского анархизма в Западных губерниях. Среди «новообращенных» был и знаменитый в тех краях террорист Арон Елин (Гелинкер)[574].
Ими руководили как революционное нетерпение, так и собственный неуемный темперамент, нежелание скучно умереть в своей постели. И.С.Гроссман-Рощин, один из лидеров «чернознаменцев», описал, по-видимому, достаточно типичного белостокского анархиста — «Митю». Он «знает только радость напряженной, кипучей борьбы. Митя признает только одного врага — спокойствие, размеренность, быт. Бледный, точно изнуренный лихорадкой, он воистину "ищет бури" и подозрительно смотрит и на группу, боясь, что она поддастся постепеновщине и благоразумию. Помню беседу с ним. Митя надорван, болен. Митя никак не может идти в ногу с чересчур для него замедленным темпом революции. Он с отчаянием говорит мне: "А почему они терпят? Чего они ждут? Чего им жаль?.. Сытого корыта?.. Его у рабочих нет. А ждут. Проклятие". Не пытайтесь Мите объяснить объективный ход вещей, закономерность движения! Напрасно. Митя "ненавидит историю"...»[575]
Ольга Таратута, участвовавшая впоследствии в теракте у кафе Либмана, вспоминая своих товарищей по 1905 г., передавала следующий характерный эпизод. В 1905 г. хозяйка одной из конспиративных квартир угостила собравшихся там анархистов вишневкой. «Кто-то спросил: — А за что же нам выпить? — Один из присутствовавших ответил: — Выпьем за то, чтобы никто из нас не умер на своей постели... Все чокнулись»[576]. По меньшей мере для одной из присутствующих, Б.Шерешевской, это пожелание сбылось. Она участвовала в метании бомб в кафе Либмана, была вскоре арестована и повешена. Таратута по этому же делу получила 17 лет каторжных работ.
Многие анархисты отличались особым складом характера, реактивными реакциями на те или иные обстоятельства, едва ли не врожденным бунтовским духом. Иосиф Генкин, перевидавший на своем долгом тюремном веку множество анархистов и оставивший очень живые характеристики известных деятелей движения, писал, что Битбеев (Бидбей) нравился ему всегдашней готовностью «первым начать бунт против тюремного начальства и поддержать малейший (безразлично, по какому поводу и какой важности) протест против прижимок и репрессий»[577].
Известный анархист Дивногорский (Ростовцев, Толстой), «человек подвижной и непоседливый, имел характер непосредственный, темперамент сугубо-сангвинический». Будучи еще толстовцем (отсюда одна из его кличек), возмущенный положением рабочих на фабрике, где он работал табельщиком, чтобы распространять толстовское учение, Дивногорский стал их подбивать сжечь фабричные помещения, стихийно придя к идее «фабричного террора». В другой раз Дивногорский, не таясь, накопал картошки на огороде какого-то помещика и стал ее печь на костре. Помещик, очевидно, взглядов Толстого не придерживался, и пойманного с поличным Дивногорского побили. В ту же ночь Дивногорский поджег усадьбу помещика. Так что к моменту издания им прокламаций с призывамик фабричному и аграрному террору, которые он разбрасывал из окна железнодорожного вагона, Дивногорский уже имел собственный практический опыт в этом деле[578].
Другой видный анархист, Александр Колосов (наст. фам. — Соколов), также был готов отреагировать немедленно и самыми крайними средствами на окружающую несправедливость. Услышав на одном из собраний, что в тамбовской тюрьме была изнасилована девушка из политических, Колосов, не говоря никому лишнего слова, взял браунинг и отправился убивать начальника тюрьмы. На счастье последнего по дороге Колосову встретился жених якобы изнасилованной девушки, опровергнувший этот слух. На каторге Колосов держался в стороне от всяких тюремных историй, «хотя никогда, ни на секунду не задумываясь, поддерживал все и всякие выступления против начальства»[579].
Характер проявлялся у идеологов и практиков бунта и террора рано; любопытно, что почти все видные анархисты, учившиеся в средних и высших учебных заведениях, имели неприятности с начальством, заканчивавшиеся, как правило, исключением.
Был исключен из харьковского университета за участие в студенческих волнениях Дивногорский. Менял университеты и факультеты Колосов, успевший поучиться в Казани, Киеве, Москве и Томске. Резонно предположить, что это происходило не только из любви к перемене мест. Анархист студент Борис Ранский, еще находясь в «среднеучебном заведении», «отличался своим буйным поведением и забиячеством, являясь также организатором всякого рода школьных протестов». Битбеев, настоящая фамилия которого была Романов, будучи студентом Горного института в Петербурге, принял участие в «истории» с одним из профессоров, был арестован и после заключения в «Крестах» выслан на родину. Получив письменное уведомление об исключении из института, он отослал его обратно с надписью: «Прочел с удовольствием. Николай Романов», сымитировав резолюцию своего однофамильца — императора всероссийского[580].
Революционное нетерпение и стремление применять наиболее решительные методы борьбы против существующего строя, прежде всего террор, объяснялось также весьма юным возрастом и невысоким уровнем образования анархистской массы. В.В.Кривенький рисует следующий обобщенный портрет анархиста периода 1905—1907 гг. — «это "пассионарный" молодой человек 18—24 лет, имеющий начальное образование (или без него) и представляющий, как правило, маргинальный слой общества, а во многих случаях — дискриминируемое национальное меньшинство. Среди анархистов преобладали евреи (по отдельным выборкам их число достигало 50%), русские (до 41%), украинцы (до 35%)».
Руководители и организаторы движения были также достаточно молоды — к началу революции 19051907 гг. их возраст в основном не превышал 32 лет. Исключение составляли лишь П.А.Кропоткин (1842 г.р.) и М.И.Гольдсмит (1858 г.р.)[581].
В. В. Комин приводит следующие любопытные данные. В Одессе, одном из трех, наряду с Белостоком и Екатеринославом, крупнейших центров анархистского движения, в декабре 1907 г. из 93-х сидевших в тюрьме анархистов 50 человек было моложе 20 лет, 13 человек — 21 года, 10 человек 22 лет, 7 человек 23—25 лет; старше 25-летнего возраста были лишь 17 арестантов. Другая характерная выборка: из 164 анархистов, приговоренных в 1907 г. к смертной казни военно-окружными судами имелись данные о возрасте 97 человек. Из них более половины оказались несовершеннолетними[582].
По данным В.Д.Ермакова, изучившего формальные биографические данные 300 анархистов, на момент активного участия в революции 1905—1907 гг. 14 (5%) из них находились в возрасте 13—14 лет, 127(42%) — 16— 18 лет, 122 (41%) - 19-23, 30 (10%) - 24-30; старше 30 лет оказалось лишь 7 (2%). При анализе национальной принадлежности исследуемой группы выяснилось, что 48% ее численности составляли евреи, 29% — русские, 14% — украинцы, 3% — латыши; на оставшиеся 6% приходились представители других народов Российской империи. Социальный срез на момент участия в революционном движении дал такую картину: рабочих — 191 (63%), учащихся — 50 (17%), служащих — 33 (11%), интеллигентов — 10 (3%). По-видимому, все анархисты, ставшие объектом изучения, были грамотными, однако уровень их образования был невысок: низшее образование имели 133 человека (44%), домашнее — ПО (36%), незаконченное среднее — 20 (7%). Среднее образование имели лишь 12 человек (4%), в высших учебных заведениях училось 17 человек; однако закончил лишь один из них, остальные 16 (6%) дипломов так и не получили. По мнению исследователя, «человек, считавший себя представителем анархизма в ...1905—1907 гг., выглядел приблизительно так: мужчина, неквалифицированный рабочий, еврей по национальности, с низшим или домашним образованием, в возрасте примерно 18 лет с довольно неустойчивыми политическими взглядами»