[674]. Ленин в письме Плеханову от 2 июля 1902 года солидаризировался с его позицией[675]. Плеханов собирался написать брошюру против терроризма, однако в итоге ограничился статьями, появившимися в «Искре» в августе и октябре[676].
Летом 1902 года социал-демократическая пресса ужесточила борьбу против социалистов-революционеров и их намерения сочетать терроризм с массовым движением. «Искровские» публицисты постоянно повторяли, что террор вносит только дезорганизацию, способствуя перемещению центра борьбы от пролетарских масс к заговорщическим группам и даже отдельным индивидуумам. Пассивность масс усиливается в связи с террористическими актами, отвлекающими революционеров от организационной и пропагандистской деятельности.
Угроза, которую несла социал-демократам и, по их мнению, также и массовому движению, террористическая кампания эсеров, была так велика, что Ленин призвал объявить им «беспощадную войну». В тезисах против эсеров, составленных им в конце июня-июле 1902 года, но напечатанных лишь после революции, он посвятил отдельный пункт критике эсеровского терроризма. «Ставя в свою программу террор и проповедуя его как средство политической борьбы в современной его форме, социалисты-революционеры приносят этим самый серьезный вред движению, разрушая неразрывную связь социалистической работы с массой революционного класса», — писал Ленин, повторяя общую для «искровской» антитеррористической публицистики мысль. Эсеровский террор, продолжал Ленин, «ни в какой связи с работой в массах, для масс и совместно с массами не стоит». Терроризм отвлекает силы немногочисленных революционеров от их важнейшего дела — «организации революционной рабочей партии... на деле террор социалистов-революционеров является не чем иным, как единоборством, всецело осужденным опытом истории»[677].
В статье против эсеров «Революционный авантюризм», первая часть которой, посвященная в основном критике терроризма, была напечатана в августовском номере «Искры» за 1902 год, Ленин повторяет аргументы своего неопубликованного наброска. «Защищая террор, непригодность которого так ясно доказана опытом русского революционного движения, — писал он, — соц.-рев. из кожи лезут, заявляя, что они признают лишь террор вместе с работой в массах и что поэтому те доводы, которыми русские соц.-демократы опровергали (и на долгое время опровергли) целесообразность такого приема борьбы, к ним не относятся». На самом деле, доказывал Ленин, склонность эсеров к террору связана «с тем фактом, что они с самого начала стали и продолжают стоять в стороне от рабочего движения»[678].
Далее Ленин, в присущей ему ядовитой манере, подверг беспощадной критике одну из эсеровских прокламаций по поводу покушения Балмашева, а также некоторые тексты «Революционной России». Правда, нетрудно заметить, что ленинская критика терроризма (что, впрочем, не отличало ее и от других статей такого рода), была не более, чем критикой слов. На самом деле, реальное знание эсдеков, как и эсеров, о влиянии терактов на «массу» и «общество» было достаточно смутным; они скорее писали о том, что должно было бы быть, чем о том, что происходило в действительности. Более того — действительность скорее показывала безусловно положительную реакцию либерального общества на теракты, а также сочувственное отношение к ним многих социал-демократов в России.
Во всяком случае, категоричность прогноза Ленина о том, что «увлечение террором не более, чем скоропреходящее настроение»[679] могла соперничать лишь с его ошибочностью.
Социал-демократы оказались перед трудной проблемой. Как противостоять использованию эсерами террора, не противопоставляя себя большинству населения, которое, казалось, относилось к террористическим актам со все возрастающим одобрением? Марксистские публицисты пытались, по мере сил, ослабить влияние эсеровских методов и эсеровской пропаганды на массы.
Уверенности в своей правоте эсдекам придала Ростовская стачка. В посвященной ей статье «Новые события и старые вопросы» Ленин писал, что «среди нашей интеллигенции, настроенной революционно, но не имеющей зачастую ни прочной связи с рабочим движением, ни крепких устоев определенных социалистических убеждений, стали раздаваться многочисленные голоса уныния и неверия в массовое рабочее движение, с одной стороны, а с другой — голоса в пользу повторения старой тактики отдельных политических убийств как необходимого и обязательного в настоящее время приема политической борьбы»[680].
Ростовские события, подчеркивал Ленин, «показывают воочию всю нелепость и весь вред предпринятой соц.-революционерами попытки реставрировать народовольчество со всеми его теоретическими и тактическими ошибками». «Соц.-рев., — писал он, — не могут нахвалиться тем, как велико "агитирующее" действие политических убийств, о которых шушукаются так много в либеральных гостиных и в простонародных кабачках. Для них ничего не стоит... заменить... политическое воспитание пролетариата произведением политической сенсации»[681].
Название «действительно революционных актов» заслуживают, считал Ленин, только такие массовые движения, которые, подобно Ростовской стачке, связаны с «наглядно выступающим перед всеми ростом политического сознания и революционной активности рабочего класса». Он писал, что «целой сотне цареубийств не произвести никогда такого возбуждающего и воспитывающего действия, как это одно участие десятков тысяч рабочего народа в собраниях, обсуждающих их насущные интересы и связь политики с этими интересами... Как ни далеко было от «настоящего» восстания начало этого, по-видимому, стачечного движения в далеком провинциальном городе, а его продолжение и его финал невольно наводят мысль именно о восстании»[682].
В статье, посвященной значению Ростовской стачки, Плеханов писал, что она не только опровергла аргументы эсеров в пользу террора, но также показала вообще ошибочность теорий, на которых основывала свою деятельность партия социалистов-революционеров. Он указывал на растущее отчуждение между «героями» и «толпой», к которому приводит деятельность террористов. Это отчуждение ослабляет движение, несмотря на симпатии масс к террористам и их недовольство властями. Терроризм оставляет массы пассивными, ибо «герои» действуют за них. Демонстрации не получали развития, поскольку массы были пассивны и расходились по первому требованию полиции, полагая, что дело борьбы с ней возьмет на себя кто-то другой. Необходимо остановить растущее разочарование в демонстрациях и увеличивающийся разрыв между «героями» и «толпой». Как этого достичь, было продемонстрировано в ходе ноябрьской стачки в Ростове-на-Дону. Там не было «героев» и пассивной толпы. Там были только тысячи рабочих, осознавших необходимость борьбы против угнетателей и готовых к этой борьбе. «Герои» и «толпа» слились. Ростовские события, полагал Плеханов, открыли новую эпоху, эпоху массовых демонстраций[683].
На следующей неделе в «Искре» появилась статья Л.Д.Троцкого, в которой давался краткий анализ терроризма, во многом повторявший то, что уже говорилось по этому предмету на страницах газеты. Он коснулся утверждений, что безоружные рабочие в ходе массовых демонстраций несут большие потери при столкновениях с полицией. По его мнению, потери были не больше, чем от казней революционеров, пошедших на террористический акт, в то же время демонстрации позволяют преодолеть угрозу отчуждения между «героями» и «толпой», к чему непременно приводит терроризм. «Логика истинно-революционных событий, разыгравшихся в Ростове, — писал Троцкий, — сдунула, как карточный домик, хрупкую террористическую логику "Революционной] Р[оссии]". Значение ростовских дней неоценимо, между прочим, потому, что при их свете террористические акты должны были получить настоящую, не романтическую оценку...»[684]
Ростовские события ничуть, впрочем, не поколебали убежденности эсеров в верности их тактики. Напротив, они, как писал впоследствии кн. Д.А.Хилков, «показали необходимость для революционеров быть всегда готовыми», при возникновении соответствующих обстоятельств, вступить в «прямую насильственную революционную борьбу с правительством». А так как «такая борьба мыслима только там, где существуют заблаговременно организованные террористические дружины», то ростовские события указывают на необходимость заблаговременного формирования таких дружин. «В революционной практике массовых движений, — заключал князь, в прошлом лейб-гусар и толстовец, дошедший в своем революционизме до крайностей терроризма, — отрицание террора неизбежно приводит к подобию того, к чему приводили бы попытки вбивать клинья тупыми концами»[685].
«Искровцы» с тревогой следили за событиями, способными спровоцировать новые террористические акты. В статье А.Н.Потресова «О двуликой демократии» указывалось на недавние студенческие волнения, как на причину поворота к терроризму. В статье говорилось, что перемещением внимания от «пролетарских масс к интеллигентному меньшинству» студенческие волнения создали психологический климат в котором может расцвести терроризм и задачи рабочего движения могут быть забыты. Газета выражала традиционные опасения, что борьба рабочих и крестьян за свободу будет подменена деятельностью небольшой группы «решительных личностей», которые пойдут своим собственным путем, оттеснив массы на второй план.