Цареубийство 1 марта стало ключевым моментом в истории терроризма в России. Это был величайший успех и величайшая неудача террористов[760]. Дело было не только в том, что успех дался партии чересчур дорогой ценой и вскоре почти все ее лидеры были арестованы или вынуждены бежать заграницу. Не произошло каких-либо народных волнений; власть, недолго поколебавшись, отказалась идти на уступки обществу, не говоря уже о террористах.
Однако успех народовольцев, обернувшийся гибелью партии, имел и другие, «непрямые» последствия. Цареубийство 1 марта 1881 года доказало, что хорошо организованная группа обыкновенных людей может достичь поставленной цели, какой бы невероятной она ни казалась. Убить «помазанника Божия» в центре столицы, объявив ему заранее приговор! И вся мощь великой империи оказалась бессильной перед «злой волей» этих людей. В этом был великий соблазн. Сообщения газет о раздробленных ногах божества сделали для подрыва «обаяния» правительственной силы больше, чем тысячи пропагандистских листков, вместе взятых. Возможно, важнейший итог события 1 марта 1881 года — «десакрализация» власти.
Путь «людей 1-го марта» привлекал еще и по следующим обстоятельствам: он был кажущеся прост и понятен, казался наиболее рациональным и даже гуманным. В самом деле — или тысячи жертв народной революции, или точно нанесенный удар по виновникам (истинным или мнимым) народных страданий.
Террористическая идея надолго стала господствующей в умах и душах русских революционеров; прежние противники терроризма, от П.Л.Лаврова до Г.В.Плеханова, вынуждены были в той или иной форме его признать. Даже после гибели «Народной воли» и постоянных неудач попыток ее возрождения, идея возобновления террористической борьбы продолжала активно отстаиваться и развиваться на страницах эмигрантской печати.
Последователи Исполнительного комитета, все же надеявшегося вызвать народное движение в какой-либо форме, окончательно отбрасывают эти надежды и объявляют террор формой борьбы интеллигенции с правительством (программа «Террористической фракции партии "Народной воли" в изложении А.И.Ульянова, «Террористическое движение в России» Л.Я.Штернберга). Последний даже подчеркивал нецелесообразность народной революции.
В 1890-е годы, когда терроризм оказался вопросом чистой теории, в писаниях сторонников терроризма появились новые нотки; в условиях распространения социал-демократических идей и заметных проявлений рабочего движения в России, Х.О.Житловский сформулировал задачу соединения терроризма с рабочим движением. Идеи Житловского, одного из идейных наставников главного идеолога эсеров В.М.Чернова, нашли развитие в работах последнего и попытки воплощения в практической деятельности эсеров.
Первый террористический акт в России был осуществлен бывшим студентом Д.В.Каракозовым. Тридцать пять лет спустя новое столетие политически было открыто выстрелом бывшего студента П.В.Карповича. Симптоматично, что Карпович, не принадлежавший к какой-либо партии или организованной группе, объявил себя социалистом-революционером, подобно революционерам 1870-х годов и в письме к товарищам заявил, что другой борьбы, кроме террористической он не знает (т.е. не признает). Одиночка Карпович опирался на русскую революционную традицию; в данном случае мы можем проследить и конкретный источник ее передачи — в Берлине, где он оказался после исключения из университета, Карпович вращался в кружке старого народовольца Е.Г.Левита.
Характерной была и реакция революционных кругов на выстрел Карповича. «Хоть одна ласточка весны и не делает, — писал старый народник и будущий эсер Н.В.Чайковский другому старому народнику и тоже будущему эсеру Ф. В. Волховскому, — но при том страшном нервном напряжении, которое теперь, очевидно, господствует в России — это "Первое предостережение Николаю Романову" — едва ли не будет фатальным началом новой террористической эпохи. Есть уже голоса, требующие "выделения боевой организации", т.е. Исполнительного комитета № 2»[761].
Народовольческая «идеальная модель» террористической организации сохраняла свое обаяние и двадцать лет спустя. При первой же возможности «боевая организация» была «выделена», а «новая террористическая эпоха» действительно началась, чтобы во много раз превзойти предыдущую по своему размаху.
Терроризм, несмотря на то, что подсчеты историков показывают рост среди террористов числа рабочих и крестьян[762], остался преимущественно орудием борьбы интеллигенции, по крайней мере до начала первой русской революции. Было бы, на наш взгляд, некорректно механически складывать теракты, осуществленные в период революции 1905—1907 годов, когда насилие стало массовым, с «точечными» ударами Боевой организации; так же как механически плюсовать убийства великого князя Сергея Александровича и, к примеру, гомельского помощника пристава Леонова, осуществленное безымянными «рабочими» 6 января 1906 года. Наиболее политически значимые и сложные теракты осуществляли по-прежнему интеллигенты; более того, почти все наиболее громкие теракты начала века были подготовлены и исполнены бывшими студентами. Убийцы министров Д.С.Сипягина, В.К.Плеве, вел кн. Сергея Александровича — С.В.Балмашев, Е.С.Сезонов, И.П.Каляев были бывшими студентами, также как возглавлявшие подготовку этих терактов Б.В.Савинков и М.И.Швейцер[763].
Эсеры стремились привлечь к террору рабочих; однако неудачный опыт рабочего Ф.Качуры, тщательно проинструктированного Г.А.Гершуни перед покушением на харьковского губернатора кн. И.М.Оболенского, а потом все же не сумевшего вьщержать предназначенной ему роли «народного героя» (о чем была даже выпущена заранее заготовленная брошюра) на следствии и суде, заставил при выборе исполнителей терактов менее придирчиво относиться к их социальному происхождению. Хотя на него, несомненно, обращали внимание. Так, когда в конце 1905 — начале 1906 года А.Ф.Керенский предложил свои услуги БО для осуществления цареубийства, то его кандидатура была отклонена Азефом как «выходца из бюрократических кругов» (отец — директор гимназии)[764].
Ситуация изменилась в период революции 1905— 1907 годов, когда, казалось, осуществились мечты некоторых идеологов терроризма — он пошел «в низы» и приобрел массовый характер. Массовый террор был, по сути, санкционирован партийным руководством, объявившим ответственными за политику правительства не только «верхи», но и «мелких сошек». Идея революционного насилия попала на благоприятную почву нищеты, озлобленности, примитивного мышления и воплотилась в такие формы, с которыми, вероятно, не ожидали столкнуться ее пропагандисты. На смену «разборчивым убийцам», как назвал русских террористов Альбер Камю[765], задававшимися вопросами о целесообразности насилия, о личной ответственности, о жертве и искуплении, пришли люди, стрелявшие без особых раздумий — и не обязательно в министров, прославившихся жестокостью, или военных карателей, — а в тех, кто подвернулся под руку не вовремя, — обычного городового, или конторщика, на свою беду сопровождавшего крупную сумму денег, потребовавшуюся на революционные нужды.
В 1905—1906 годах «народился новый тип революционера», констатировал П.Б.Струве, произошло «освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек»[766]. К этому приложили руку партийные идеологи, и отнюдь не только максималистские или анархистские, изначально считавшие допустимыми тактику «пропаганды действием» и борьбу против непосредственных эксплуататоров, выливавшиеся нередко в бессмысленные убийства посетителей «буржуазных» кафе или ограбления мелких лавочников. Социал-демократы, не отрицавшие террор в принципе, как элемент вооруженной борьбы в период восстания, но резко критиковавшие террористическую борьбу, возобновленную эсерами в начале века, также призвали «вместе бить» (Г.В.Плеханов), вести «партизанскую войну» и практиковаться на убийствах городовых (В.И.Ленин).
Таким образом, высший взлет терроризма стал началом его деградации. «Живучесть» терроризма в России объяснялась, на наш взгляд, не только тем, что он оказывался временами единственно возможным средством борьбы революционной интеллигенции за осуществление своих целей. Террор оказался наиболее эффективным средством борьбы при ограниченности сил революционеров. Терроризм, по признанию директора Департамента полиции, а впоследствии министра внутренних дел П.Н.Дурново, «это очень ядовитая идея, очень страшная, которая создала силу из бессилия»[767].
Революционный террор действительно заставлял правительство идти на уступки. Достаточно вспомнить «диктатуру сердца» М.Т.Лорис-Меликова и разрабатывавшиеся под его руководством проекты преобразования государственного строя России — несомненно, решающим толчком к изменению курса был взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года. Убийство министра внутренних дел В.К.Плеве привело к «либеральной весне» при его преемнике П.Д.Святополке-Мирском.
Террор действительно устрашал. Едва ли не все члены Комитета министров стали свидетелями агонии Д.С.Сипягина, смертельно раненого С.В.Балмашевым (покушение произошло в здании Комитета министров). Грузное тело Сипягина не умещалось на узком ларе, куда его положили, и постоянно сползало; его держали под руки председатель комитета министров И.Н.Дурново и министр путей сообщения кн. М.И.Хилков. Им помогал министр финансов С.Ю.Витте. «Сипягин громко, как бы всхлипывая, стонал, — вспоминал крупный чиновник Д.Н.Любимов. — Сознание, по-видимому, оставляло его. Он все повторял: "Я никому не сделал зла. А Государю скажите…" ...Перед ларем на коленях стоял доктор Государственной канцелярии Юркевич и желая остановить кровь делал тампоны из ваты, обмакивая их в таз с какой-то жидкостью с запахом карболки, который держала жена швейцара. Рубашка Сипягина была разрезана и видна была большая рана выше поясницы, причем все было кругом обожжено, так как выстрел был в упор. При каждом движении Сипягина, а