Игры за кулисами
Вокруг терроризма всегда ведется множество разных игр. Причем порой не очень понятно, кто и за кого играет. И здесь «Народная воля» служит прекрасным примером. Благо история этой организации очень хорошо известна, в ней нет «белых пятен». А было в этой истории всякое…
Как «расколоть» героя
Самым эффективным средством борьбы с террористами являлось (да и является) внедрение в их среду агентов спецслужб. Однако в 70-х годах XIX века получалось это не очень хорошо. Точнее, агентов-то было много, но действовали они, в основном, на периферии движения. Причина была в низком профессионализме работников тогдашних спецслужб. У них был сильно развит хватательный рефлекс. Выявили какого-то террориста – вяжи его! Речь не шла о каких-то оперативных играх – оставить террориста на свободе, установить за ним наблюдение, дабы выявить подельщиков, связи и так далее… Подобные методы практически не применяли.
Дело тут не в умственных способностях жандармов. Просто они прекрасно знали свои возможности. Ведь вот оставишь на свободе террориста – а вдруг он скроется и кого-нибудь убьет? Кто будет отвечать? И основания к этому имелись. Тогда ведь даже не существовало централизованного банка данных по террористам. Он появится лишь в 90-х годах. Дактилоскопия[14] еще не вошла в широкий обиход, а качество фотографий было такое, что человека на снимке узнать было еще сложнее, чем по сегодняшнему фото-роботу. И если жандармы, занятые на оперативной работе, имели некоторый опыт борьбы с террористами, то их начальники сделали карьеру до возникновения этого явления. Они просто не понимали новых реалий…
Так что долгое время жандармы «били по хвостам». Но со временем спецслужбы стали приобретать кое-какие навыки. Все-таки совсем глупых в жандармские офицеры не брали. Первую выдающуюся комбинацию они провернули с уже арестованным террористом.
Итак, уже знакомый нам Георгий Гольденберг, убийца генерал-губернатора князя Кропоткина. Он, безусловно, был смелым человеком. Но… Георгий являлся тем, о ком говорят «на миру и смерть красна». Он очень любил себя в качестве такого вот беззаветного героя и откровенно наслаждался восхищением околореволюционой молодежи. Ощущал себя эдакой звездой революционного подполья. Нельзя сказать, что Гольденберг выбалтывал какие-то секреты, но он любил в беседах с «салагами» напускать на себя значительность – и всем было понятно: перед ними ну о-очень крутой человек. Поэтому многие народовольцы смотрели на него косо. Не тот человек для подпольной борьбы. Но людей-то у них было мало, так что выбирать не приходилось. Это 20 лет спустя Азеф будет выбирать нужных людей из множества добровольцев. В 70-е годы XIX века желающих идти в террор было немного. Так что с особенностями характера Гольденберга мирились.
И все бы хорошо, но 14 ноября 1880 года Георгий был задержан на станции Елисаветград (сейчас – Кировоград, Украина) с чемоданом динамита. Его этапировали в Петербург и посадили в Петропавловскую крепость. И вот тут-то Гольденберг почувствовал себя плохо. Он оказался один, без привычной ему моральной «подпитки». Это заметили жандармы. К тому времени кое-кто из них уже кое-чему научился. С Гольденбергом повели игру. Ему стали внушать, что среди высших чиновников тоже есть сторонники изменения существующего строя. Так что, дескать, мы с вами делаем одно дело. Вы выскажете на суде свои взгляды – и всем будет хорошо. Ну, а пока расскажите-ка нам о вашей организации… Дело раскручивалось на самом высшем уровне. Так, Гольдеберга навещал в камере сам граф Лори-Мелихов. В курсе был и Александр II.
Гольденберг «повелся». Он сдал всех, кого знал. Подчеркиваю – не из трусости, не из желания облегчить себе участь. В общем-то, говоря современным языком, жандармы Георгия откровенно «развели». Другое дело, что не каждый поверит своему непримиримому врагу (а террористы именно так относились к представителям властей). Одно дело, когда таким образом уговаривают какого-нибудь мальчика, случайно оказавшегося в рядах экстремистов, а другое – матерого боевика. Человек должен быть внутренне готов поверить.
Гольденберг писал:
«…Я решился на самое страшное и ужасное дело: я решился употребить такое средство, которое заставляет кровь биться в жилах, а иногда и горячую слезу выступить на глазах. Я решился подавить в себе всякое чувство озлобления, вражды (к чему призываю всех своих товарищей) и привязанности и совершить новый подвиг самоотвержения для блага той же молодежи, того же общества и той же дорогой нам всей России. Я решился раскрыть свою организацию и все мне известное и таким образом предупредить все то ужасное будущее, которое нам предстоит в виду целого ряда смертных казней и вообще репрессивных мер.
Решившись дать полные и обстоятельные показания по всем делам, в которых я обвиняюсь, я руковожусь не личными видами и не стремлюсь путем сознания достигнуть смягчения собственной участи. Я всегда был далек от личных интересов, находясь вне тюремных стен, и теперь я далек от эгоистических побуждений…»
Впрочем, тут сыграло роль и тщеславие террориста. Ему ведь предлагали публично выступить на суде и сказать все, что он хочет.
Благодаря показаниям Гольденберга были арестованы очень многие террористы. В конце концов, Григорий осознал, что сделал что-то не то, и покончил жизнь самоубийством. Но он был уже и не нужен. Все, что он знал, он рассказал. Другое дело, что не всех сумели арестовать. Тут уж никто не виноват.
Но и террористы тоже были не лыком шиты. Они провернули блестящую операцию, которая вызывает восхищение. Они сумели внедрить своего человека аж в III Отделение. Это весьма редкий случай. В истории терроризма работники спецслужб нередко начинали сотрудничать с экстремистами – из-за денег, став жертвой шантажа, порой даже из убеждений. Но внедрить «с нуля»… Это бывало нечасто.
Когда «маленький» становится большим
Мы маленькие люди.
На обществе прореха.
Но если вы посмеете взглянуть со стороны.
За узкими плечами небольшого человека
Стоят понуро, хмуро – две больших войны.
Идея внедрить своего человека в органы правопорядка появилась чуть ли не с самого создания «Народной воли». Но дело это было непростое. Речь не шла о жандармских офицерах – туда был жестский отбор.
Для того, чтобы стать жандармским офицером, надо было соответствовать следующим требованиям. Человек должен быть потомственным дворянином некатолического вероисповедания (это ограничение было введено из-за вечной оппозиционности поляков). Кандидат должен был окончить военное или коммерческое училище по первому разряду, прослужить в армии не менее шести лет, не иметь долгов. Тех, кто соответствовал этим критериям, заносили в список кандидатов на службу в корпус. Затем их вызывали в Петербург; после четырехмесячного курса они сдавали экзамен. В случае успешной сдачи экзамена их направляли на службу в жандармские управления. Реально же в то время брали только офицеров.
То есть у террористов тут шансов не было. Но в III Отделении имелись и, говоря современным языком, вольнонаемные работники – канцеляристы и тому подобное. Однако и здесь было непросто. Большинство террористов и им сочувствующих отметились в молодости в разных «студенческих историях» и прочих неблагонадежных развлечениях. Так что для работы в III Отделении они всяко не подходили. Желающих поступить в эту контору проверяли очень серьезно.
Но тут на горизонте террористов появился Николай Васильевич Клеточников.
Это был своеобразный человек. Он являлся типичным сереньким мелким провинциальным чиновником. Да и внешность у него была так себе. Эдакий ничем не приметный задохлик. Не сравнить, к примеру, со здоровенным и красивым парнем Андреем Желябовым. Мимо такого, как Клеточников, пройдешь и не заметишь. Словом, гоголевский персонаж, «маленький человек». Революционными идеями он не увлекался. Работал себе в Симферополе на низкой чиновничьей должности. Но вот в 1878 году его понесло в Петербург. Вот как он сам об этом рассказывал:
«До 30 лет я жил в глухой провинции, среди чиновников, занимавшихся дрязгами, попойками, вообще ведущими самую пустую, бессодержательную жизнь. Среди такой жизни я чувствовал какую-то неудовлетворенность, мне хотелось чего-то лучшего. Наконец попал в Петербург, но и здесь нравственный уровень общества не был выше».
Так или иначе, но Клеточников решил, что жить хорошо – это скучно. Интереснее жить весело. Ну, а раз человек ищет приключений, то он их найдет. Клеточников сумел выйти на одного из лидеров «Народной воли» Александра Михайлова. Непонятно, почему тот поверил никому не известному провинциалу. Но вот поверил! И, как оказалось, не прогадал.
Михайлов оценил открывшиеся возможности и начал операцию по внедрению агента. Действовал террорист тонко, используя особенности бюрократической системы, которая тогда (как, впрочем, и сейчас) во многом держалась на протекции. Кстати, Михайлов был самым «продвинутым» из народовольцев. В отличие от большинства своих коллег, он великолепно знал не только систему власти, но и большинство «персоналий», отслеживая перемещения чиновников, изучая по мере возможности их связи. Особого секрета это не представляло. Петербург, как известно – город маленький, все друг друга знали. Другое дело, что остальные террористы полагали лишним изучать врага.
Так вот, Михайлов предложил Клеточникову снять комнату у некой Екатерины Кутузовой, о которой было известно, что она имеет связи с III Отделением. Даме бальзаковского возраста тихий и интеллигентный молодой человек понравился. И когда он пожаловался, что, дескать, не может найти работу, она порекомендовала его в III Отделение.
«5 или 6 декабря 1878 года Клеточников переехал в меблированные комнаты Кутузовой, где по вечерам происходила карточная игра. Ввиду того что будущий успех Н. В. Клеточникова основывался на его проигрышах корыстолюбивой хозяйке, то естественно, что их оплачивал Ал. Дм. Михайлов из сумм “Земли и воли”. В течение месяца он передал Клеточникову около 300 рублей. Зато Кутузова была совсем очарована своим жильцом. Поведения он был самого скромного, вежлив, как хорошо воспитанный человек, и, в довершение всего, проигрывал хозяйке порядочное количество денег.
И так как добрый и благовоспитанный жилец впадал иногда в уныние и жаловался на свою судьбу, не посылающую ему хорошего места, то сердобольная женщина принимала эти жалобы к сердцу и предложила Николаю Васильевичу свою рекомендацию к ее родственнику Кириллову, служащему в III Отделении. Словом, все шло, как рассчитывал А. Д. Михайлов. Постоялец Кутузовой был очень тронут любезностью хозяйки и от волнения в этот вечер проиграл ей несколькими рублями больше, чем обыкновенно.
Со своей стороны Кириллов был доволен, когда с рекомендацией Кутузовой к нему явился солидный человек средних лет, университетского образования, служивший прежде в окружном суде. Однако, хотя все преимущества были на стороне Клеточникова, традиции III Отделения заставили Кириллова назначить тщательное расследование об искателе места в “почетном” учреждении. Справки наводились довольно долго, и только 25 января 1879 года Николай Васильевич был водворен на службу в III Отделение, в канцелярию, которой заведовал Кириллов».
(А. П. Прибылева-Корба, народоволец)
В самом деле, ведь что вышло? Клеточников не имел никаких «порочащих связей», просто такой вот мелкий человечек.
Тогдашние революционеры вряд ли что-то знали о методах работы разведки. В те времена даже шпионских романов не было, не говоря о более серьезной литературе[15]. Но террористы, возможно случайно, получили козырной туз в своей игре. Ведь чтобы получать информацию о противнике, совсем ни к чему иметь в стане врага высокопоставленного «штандартенфюрера Штирлица». Достаточно, чтобы был мелкий чиновник, который переписывает бумаги… Клеточников оказался именно таким персонажем.
«Служба его устроилась так, что все время, т. е. целых два года (1879 и 1880 гг.), он работал в канцелярии. Ему доверяли переписку секретных бумаг, и в его ведении находились шкафы, в которых хранились тайные документы. Ему поручали переписку их в виду его красивого почерка. В начале его службы его принял столоначальник Кириллов, и скоро Клеточников был назначен помощником делопроизводителя. В начале 1880 г. III Отделение было переименовано в Департамент государственной полиции, и Клеточников был принят в новом учреждении на должность, которую занимал раньше в III Отделении; в ней он оставался до конца своей службы, т. е. вплоть до своего ареста.
Окончательно положение Клеточникова в отделении Кириллова решил его прекрасный почерк, ввиду которого Н. В. был назначен переписчиком в канцелярию и в первый же день службы в свое распоряжение получил стол с ящиками, запиравшимися на ключи. Назначение в канцелярию в значительной степени успокоило Клеточникова, так как исключало возможность предложения участвовать в сыске. Назначение переписчиком имело и другую выгодную сторону. Клеточникову давались для переписки важнейшие бумаги. Таким образом он узнавал многое, что оставалось неизвестным его сослуживцам. Ему вручали для хранения наиболее важные секретные бумаги и ключи от хранилищ этих документов. Он и хранил их тщательно, но пользовался этими ключами для получения интересных секретных бумаг в те часы, когда он один оставался в канцелярии под предлогом, что ему тоскливо сидеть у себя в комнате в одиночестве и два лишних часа, проводимые им за работой, помогают ему сокращать тоску одиночества. В эти тихие часы, когда никто не мешал ему работать, он перечитывал, делал заметки и выписки, которые на свиданиях передавал Ал. Михайлову».
(А. П. Прибылева-Корба)
В общем, террористы имели всю информацию о планах жандармов. Газета «Народная воля» печатала имена и приметы жандармских осведомителей. Кстати, жандармы не понимали, что происходит. Они довольно быстро смекнули, что в их системе сидит «крот»[16], но высшие офицеры подозревали друг друга. И никак не могли понять, кому и зачем из них нужно поддерживать террористов? Учитывая непростой политический расклад того времени, к этому были основания. К примеру, и сейчас существуют версии, что III Отделение все знало о готовящемся убийстве императора, и, дескать, они дали ему совершиться. Это, конечно, вряд ли. Такие приемы станут применять через 20 лет. А вот то, что мелкий незаметный чиновник знает все, – им просто в голову не приходило. Долгое время террористы чувствовали себя за Клеточниковым как за каменной стеной.
Хотя, с другой стороны, именно тогда в органах правопорядка начали появляться совершенно чудовищные люди. О них рассказ еще впереди.
А Клеточникова сдал тоже очень интересный человек.
Петля нравится не всем
Речь идет об Иване Федоровиче Окладском, или как его звали друзья по борьбе, «Ванечке». По некоторым данным, этот человек работал «ликвидатором» – то есть убивал тех, кого террористы считали стукачами. Впрочем, точных данных на этот счет нет, на суде ему ничего подобного не предъявляли, да и при СССР данных не нашли. На нет и суда нет, не будем грешить на человека.
«Иван Окладский, в начале 70–74 гг. прошлого столетия, будучи еще совершенным мальчиком, в числе других фабричных детей того же возраста был определен Петром Алексеевым для обучения грамоте в коммуну на Манежной или Вульфовской улице. Жильцы этой тогда очень популярной школы-коммуны состояли из студентов Медико-хирургической академии. Коммуна была организована Василием Семеновичем Ивановским, носившим прозвище “Василия Великого”. Самыми частными посетителями Манежной квартиры был Петр Алексеев, И. Смирнов и другие рабочие с фабрики Торнтона».
(П. С. Ивановская, революционерка)
То есть человек воспитывался на революционных идеях чуть ли не с детства. Окладский был веселый рубаха-парень. Его любили не только собственно террористы, но и более умеренные народники.
4 июля 1880 года Окладский был арестован.
На суде он вел себя как герой. Террорист сказал таковы слова:
– Я не прошу и не нуждаюсь в смягчении своей участи. Напротив, если суд смягчит свой приговор относительно меня, я приму это за оскорбление.
Однако… Помирать он как-то не захотел.
Перспектива висеть в петле ему не понравилась. Он подал прошение о помиловании, которое и получил. Разумеется, не за просто так. Окладский стал сдавать тех, кого знал. А знал он многих.
Из доклада министра внутренних дел Александру III:
«По указаниям Окладского обнаружены две конспиративные квартиры, в одной из коих летом 1880 года помещалась тайная типография, а в другой изготовлялся динамит. Розыски лиц, проживавших в этих квартирах, имели прямым последствием задержание нескольких видных деятелей преступного общества, а именно: Фриденсона, Баранникова, Колоткевича, Клеточникова и, наконец, Тригони, в квартире которого был арестован Андрей Желябов… Личности задержанных под ложными фамилиями злоумышленников обнаружились, главным образом, при негласном предъявлении их Окладскому».
Окладский сделал очень много для разгрома «Народной воли». Именно благодаря ему был разоблачен Клеточников. Да и, по сути, смертельный удар петербургским террористам нанес именно он. Впоследствии Окладский был выпущен из тюрьмы.
Вот мнение одного из террористов:
«…Факт, что для “Народной воли” Окладский явился злым гением, именно его указания нанесли наиболее тяжелый и грандиозный удар по всей “Народной воле”. Несомненно было для меня, что если бы не этот удар, “Народная воля” жила бы много больше и принесла бы больше пользы. После удара, нанесенного Окладским, сохранившиеся остатки сумели провести несколько крупных фактов, а в последующее время она стала падать. Принимаю во внимание все это, особенно то обстоятельство, что Окладский, получивший такую крупную награду, которую он получил за свое дело, не мог не дать самых крупных фактов. Царское правительство оценивало надлежащим образом это предательство и сумело наградить его так, как он заслуживал, и я думаю, что это прямое доказательство того, что он и не переставал в дальнейшем действовать точно так же, как в начале. У меня в голове напрашивалась мысль, что, быть может, предательство Окладского началось не после суда. Мне казалось, что он мог быть до известной степени предателем, уже будучи на суде. Я выводил это из сопоставления простой психологии. Для меня было непонятно, каким образом человек, сегодня говорящий о том, чтобы его отнюдь не щадили, самым вызывающим образом держащийся на суде, завтра уже мог продать своих товарищей. Этой психологии я не понимаю. И, наоборот, я понял бы, если бы было доказано на суде, что Окладский и в то время, когда был на суде, уже работал в пользу Охранного отделения в том смысле, что вызывающим своим поведением он в то же время пользовался для указания своих товарищей и в дальнейшем.
Вероятнее всего, простой угрозы смертной казни или вечного заточения с собственной жаждой жизни было достаточно для двадцатилетнего малообразованного мальчишки».
(А. В. Прибылев, народоволец)
На самом-то деле далеко не все так просто. Другие террористы тоже меняли убеждения. Видный народоволец Лев Александрович Тихомиров успел сбежать в Европу. Там он раскаялся и в 1888 году написал брошюру «Почему я перестал быть революционером».
И ведь Тихомиров не стал «тупым охранителем устоев». Он разочаровался именно в террористических методах. Но принимал участие в попытках создания легального рабочего движения. Работал и с полковником Зубатовым, и со Столыпиным. В том, что у них ничего не вышло, он не виноват, – ни у кого бы не получилось.
Что же касается Ивана Окладского, то его освободили из тюрьмы, он под другой фамилией стал штатным агентом Охранного отделения[17]. Работал на Кавказе, потом в Петербурге. По мере сил боролся с революционерами, сумел разоблачить множество народа. К началу Первой мировой войны Окладский отошел от активной деятельности, приобрел пятикомнатный дом в городе Луге и жил себе припеваючи солидным домохозяином.
Сумел пережить все революции. Хотя вообще-то в 1917–1918 годах большевики выявленных агентов охранки ставили к стенке без долгих разговоров. Но его не выявили.
Погорел Окладский по собственной глупости. В 1926 году, живя под иной фамилией (фамилий у него было много) и работая мастером на заводе, он указал в анкете, что был членом «Народной воли». Тогда за это можно было получить много разных «пряников». Вот тут-то чекисты и подняли документы… Интересно, что следователи проделали огромную работу и вытащили на свет практически все эпизоды деятельности Окладского. Дело в том, что в 20-е годы народовольцы с точки зрения официальной идеологии считались беззаветными героями и «своими в доску»[18]. Так что чекистам явно хотелось досконально разобраться во всем. Ведь для суда за глаза хватило бы и пары эпизодов.
Суд над агентом охранки был по моде того времени открытым и представлял сильное зрелище. Туда явились многие народовольцы, в том числе и те, кто отправился из-за него на каторгу, – на тот момент уже старики. В итоге он получил 10 лет. (В 1926 году нравы были достаточно гуманные.) Умер Окладский в тюрьме.
Непорядки в войсках
Перейдем к одному из самых известных агентов (известнее его только Азеф) – Сергею Дегаеву. Впрочем, в играх между подпольщиками и спецслужбами действуют те же законы, что и в шпионских историях. Наиболее известен тот, кто попался. Скажем, Окладского разоблачили, когда «Народная воля» стала уже далекой историей, ее заслонили куда более веселые события. А имя Дегаева до разоблачения Азефа, то есть до 1908 года, было среди революционеров и либералов нарицательным, чуть ли не синонимом Иуды. Хотя для краха «Народной воли» он сделал куда меньше, чем Окладский.
Сергей Петрович Дегаев являлся достаточно необычной для народовольцев фигурой. Хотя бы потому, что был военным. Причем погоны носил с детства. Вот что пишет его сестра, Н. П. Маклецова (Дегаева):
«…Ему еще не было 9 лет, когда он поступил в закрытое учебное заведение, второй Московский кадетский корпус, откуда, как лучший воспитанник и ученик, перешел в Артиллерийское училище, где окончил курс в числе первых трех, получивших премию, юнкеров, затем он уехал офицером на службу в Кронштадт. Стало быть, среда, в которой воспитался и вращался Сергей, была сначала средой закрытого учебного заведения, затем военной и, наконец, средой революционной партии.
Самым чистым и прекрасным периодом в жизни Сергея я считаю двухлетнее пребывание его в Кронштадте. Я помню его там еще до начала знакомства его с революционными кружками. В то время он страстно увлекался политической экономией, изучал Маркса, Милля и, по обыкновению, очень много занимался математикой. Способности у Сергея были блестящие, ум большой и оригинальный; характера в то время он был веселого и кроткого, но в нем всегда замечалась одна особенность: все, что он начинал, он доводил непременно до конца, до крайности…»
Стоит отметить, что увлечение Марксом в 70-е годы XIX века не являлось признаком революционных настроений. Народники этого мыслителя как раз не жаловали. Хотя не знать его считалось признаком дремучего невежества. Но тогдашние российские революционеры, в том числе и народовольцы, полагали: Россия сумеет избежать капитализма.
Что же касается Дегаева, то он вышел в отставку в чине штабс-капитана. Причины не очень понятны, но считается, что начальство смотрело на него косо из-за неблагонадежности. Он поступил в Институт путей сообщения – то есть в вуз, открывавший очень заманчивые карьерные перспективы. Тем не менее, Дегаев, не являясь членом «Народной воли», крутился в среде революционеров. И одновременно поддерживал контакты в офицерской среде. Для народовольцев это было очень важным. Дело в том, что после провалов покушений 1880 года они несколько перевели дух и задумались всё над тем же проклятым вопросом: ну, убьем мы царя, а дальше что? Впоследствии эти мысли вновь отошли на задний план, но некоторое время народовольцы носились с идеей восстания, которое должно произойти после убийства царя. О народе речь уже не шла, на него махнули рукой. Теперь расчет был на путч – то есть на захват власти с помощью военных. Упор делался на пропаганде среди офицеров. И некоторые основания к этому были…
Я немного сверну с магистральной дороги своего повествования, чтобы рассказать о малоизвестных вещах, связанных с деятельностью народовольцев. Мотивация как революционной деятельности Дегаева, так и его предательства станет куда понятнее.
Дело в том, что революционную программу разделяли не только недоучившиеся студенты, начитавшиеся «не тех» книжек, но и офицеры. Причем, не только мальчики-поручики. А ведь офицеры – это люди совсем иной психологии.
В России возникла так называемая военная организация. Она не являлась филиалом «Народной воли», но террористы приняли в ее создании самое активное участие, да и впоследствии постоянно поддерживали контакты с офицерами. Наиболее крупные структуры организации, помимо столицы, имелись в Одессе, Николаеве и Тифлисе. Однако кружки располагались и в других городах.
Вот что говорят официальные документы.
Из дознания по «процессу 14-ти»[19]:
«Первая военная группа создалась в конце 1880 г. и получила название центральной, в состав ее вошли: лейтенанты Суханов и Штромберг с военной стороны, Желябов и Колодкевич – со стороны Исполнительного Комитета. Члены группы занялись разработкой “Устава военного центрального кружка”.
Месяца через два после образования центральной группы число членов центрального военного кружка достигло 10–15 человек, а в Петербурге и его окрестностях составилось 7 кружков, число членов которых, в общей сложности, доходило до 50 человек. В состав центрального кружка вошли артиллеристы: штабс-капитаны Дегаев и Похитонов, поручик Рогачев и подпоручик Панин; флотские офицеры: Буцевич, Завалишин и Дружинин. К ним примкнули Колодкевич и Желябов, Савелий Златопольский, Анна Корба и Вера Фигнер (Филиппова). Деятельность центрального военного кружка на первых же порах его существования ознаменовалась появлением в подпольной литературе, в августе 1881 г. двух преступных воззваний: а) “К офицерам русской армии” и б) “Славному казачеству войска Донского, Уральского» и пр. объявления Исполнительного Комитета. Оба эти воззвания призывали офицеров присоединиться к тайному обществу для защиты народа и, в случае открытого восстания, принять в нем участие.
…
В Петербурге, по инициативе Дегаева и Папина, к концу
1880 г. были образованы кружки в артиллерийской академии, в которые в числе прочих вошли: Похитонов, Николаев, Дубинский; в Константиновском военном училище: из Котова, Элиавы, Губаревича-Радобыльского и др. и наконец, обер-фейерверкерский, основанный при посредстве обер-фейерверкера Богородского в среде служивших на пороховых заводах обер-фейерверкеров. В следующем году, в Петербурге же, образовался кружок из офицеров разных частей войск, известный под именем “Сборного”, к коему принадлежали тот же Похитонов, Рогачев, Дмитрий Чижов, Константин Степурин и другие.
Еще в апреле 1881 года, на одном из заседаний центрального кружка, Суханов произнес речь, в которой утверждал, что последние события доказали, что дела партии идут хорошо, и что, в виду этого, она может через год сделать попытку произвести инсуррекционное движение. Под этим движением разумелось не производство демонстраций, вроде бывшей в 1876 году на Казанской площади, а напротив, вооруженное восстание всей партии в такое время и при таких обстоятельствах, когда будет некоторая надежда на успех, и возможно будет, хотя временно, прекратить действие правительственной власти и популяризовать требования и цели партии путем печатного слова, при посредстве захваченных типографий, воззваний на сходках и площадях. В видах практического осуществления подобного движения, признавалось крайнею необходимостью заняться подготовительными работами, как-то: собиранием различных сведений, приготовлением складов, изучением местностей будущего восстания и пр., но главное – упрочением революционной военной организации.
…
… Летом 1881 года членами центрального военного кружка предприняты были поездки в различные местности Империи для вербовки новых членов в военной среде. Лейтенант Буцевич, получивший служебную командировку в Николаев, принял на себя организацию военных кружков как в этом городе, так и в Одессе; туда же летом отправилась Вера Фигнер. Анна Корба, летом 1881 года, ездила в Тифлис и положила начало Мингрельскому кружку. Дружинин был в Киеве, но поездка его осталась без результатов. Успех деятельности Корба и Буцевича объясняется тем, что на Кавказе и в Одессе почва для пропаганды среди военных была подготовлена местными деятелями. Дмитрий Петров находился уже ко времени поездки Буцевича в Одессу в сношениях с офицерами Крайским, Стратановичем, Ашенбреннером; этот последний, будучи прикомандирован к 58-му Прагскому полку, расположенному в Николаеве, перенес преступную пропаганду в общество офицеров этого полка; на Кавказе поручик Антонов следовал внушениям учителя Китани и литератора Чрелаева».
Повторяюсь: методы у народовольцев и их военных друзей были даже не большевистские. Большевики и в 1905 году, и в 1917-м, готовили именно восстание. Они полагали, что солдаты – это те же самые пролетарии, которым дали винтовки и кое-чему обучили. А вот народовольцы ориентировались именно на военный переворот.
Из дознания «по процессу 14-ти»:
«…Военные местные кружки не имели между собою тесного общения. Несмотря, однако, на разрозненность, следует признать, что они были устроены по одному образцу и руководствовались одинаковыми правилами. Назначение их было привлечь на сторону замышляемого народовольческим сообществом восстания, как можно больше офицеров, состоящих на службе. Но возлагая на каждого члена обязанность пропагандировать в среде товарищей, основатели и руководители кружков строго воспрещали офицерам распространять пропаганду на нижних чинов, как в пехотных полках, так и во флоте (выделено мной. – А. Щ.). Офицеры должны были лишь намечать, каждый в своей части, солдат и матросов, наиболее способных к восприятию социально-революционных учений, и дальнейшее их развращение предполагалось возложить на особых пропагандистов из примкнувших к сообществу рабочих. Сами офицеры, члены кружков, не должны были участвовать в каких бы то ни было предприятиях сообщества, пока состояли на службе. Наиболее пригодные для таких предприятий и приглашенные к участию в них офицеры обязывались предварительно выйти в отставку и перейти на нелегальное положение».
Трудно сказать, насколько это все было серьезно. Вот что пишет террористка В. Н. Фигнер о кронштадском кружке:
«В состав группы моряков входило человек тридцать. Конечно, не все были равноценны по качествам. Были привлечены не только люди, в своем революционном миросозерцании вполне установившиеся, но и такие, которых обыкновенно зачисляют в разряд “сочувствующих”. В военной среде мерка пригодности того или иного лица в члены организации была иная, чем у нас. Сообразно роду нашей деятельности, прежде всего пропагандистской, мы были гораздо требовательнее по отношению к теоретической подготовке кандидатов в члены, а для приема был нужен известный стаж, некоторая опытность. У офицеров не требовалось ничего подобного, все они были новичками и смотрели на дело упрощенно – простое товарищество легко превращалось у них в организацию заговорщиков. Многих в эти ряды влекла не твердая решимость идти до конца, с полным сознанием тяжелой ответственности, которую придется нести за свои действия, а дружеские чувства, товарищеская солидарность и молодая удаль».
Большинство военных отрицательно относились к террористическим методам. Впрочем, подобное их отношение сводилось лишь к тому, что они сами не желали принимать в них участие.
Считается, что подобные структуры существовали в 20 городах и охватывали более 500 человек. Возможно, в большинстве случаев вся деятельность сводилась к болтовне. Однако, как видно из многочисленных исторических примеров, революционная болтовня в такой среде – вещь очень небезопасная. Уж больно серьезные возможности имеются у офицеров.
Но… Организацию вовремя разгромили.
У читателя может возникнуть вопрос: а почему офицеров понесло в революцию? Тогда ведь в кадетских корпусах и военных училищах воспитательная работа была поставлено неплохо. Это вам не студенты.
Причины чисто экономические.
«…Что же за причины такого непомерно быстрого распространения революционной пропаганды среди войска? Объяснение, что будто бы “мальчишки-неучи” увлекаются новизною непонятных им идей, мне кажется до крайности наивным. Во-первых, во главе военного движения стоят люди или окончившие курс академии, или занимающие более или менее высокий пост в войске; перед теми и другими открыта карьера, и их уж никак нельзя назвать “мальчишками”. Во-вторых, к партии пристают офицеры средних чинов (поручики, штабс-капитаны, капитаны и выше), т. е. люди, прослужившие не менее 7–8 лет. В-третьих, если идеи могут казаться заманчивыми, зато виселица, каторга и бессрочное заключение далеко не привлекательны и с успехом могут отрезвить и уничтожить увлечение юношества. Мы видим тому пример у нас в России: в 60–70-х годах волновалась и увлекалась почти исключительно учащаяся молодежь; когда же правительство приняло решительные меры, она отступила на второй план, и в настоящее время в движении фигурируют люди от 25-летнего до 40-летнего возраста.
…
Я уже сказал, что существует много причин недовольства в войске, но из них две главные: 1) нищенское содержание офицера; 2) произвол начальствующих лиц и бесправие в подчинении. Относительно первой причины я могу быть кратким: в последнее время на этот вопрос обращено особое внимание и даже приняты были некоторые реформы с целью улучшить материальное положение офицера. Поэтому и скажу прямо: ежемесячное содержание офицера таково, что он может удовлетворять своим только самым необходимым потребностям; если же у него явится какой-либо экстренный расход, то денег не хватит. Но даже и необходимые расходы не могут покрываться жалованьем. Так, например, ремонт одежды требует ежегодно рублей 150–200. Откуда их возьмет офицер? Вот почему я смело утверждаю, что у нас нет офицера, который не был бы отягощен долгами, если только он не имеет своих средств. Но такие чрезвычайно редко встречаются: в настоящее время военная служба представляет слишком мало привлекательного, чтобы туда шли богатые люди (я не говорю о некоторых гвардейских полках). Находясь в таком жалком экономическом положении, офицер, сколько-нибудь знакомый с состоянием России, понимает, что его положение, по крайней мере в настоящее время, не может быть улучшено».
(Н. М. Рогачев, один из лидеров военной организации)
Тут стоит пояснить. В дореформенной армии офицеры служили в значительной степени за свой счет. (В гвардии такое положение сохранилось аж до 1917 года. Там расходы офицера на жизнь примерно в три раза превосходили жалование.) Это было, как говорили в советское время, «пережитком феодализма». Ведь изначально, при Петре I, предполагалось: наличие поместья уже является платой за службу. Времена изменились, а перемены в военном ведомстве за временами не успевали…
Темные игры. Первая серия
Но вернемся к Дегаеву. Теперь причины его деятельности становятся понятнее. Почему бы и не поучаствовать в заговоре? Дело, конечно, рискованное, зато при успехе… Он оставался посредником между террористами и офицерами. Однако в святая святых – в Исполнительный комитет его не допускали. Попал Дегаев в него лишь в 1882 году – то есть после того, как жандармы народовольцев изрядно прорядили. Тут особо выбирать не приходилось. Да и вообще, новых террористов набирали с бору по сосенки. Этим занималась Вера Фигнер, которая совершенно не разбиралась в людях. Да и организатором была тем еще…
Дегаев не занимался непосредственно террористической деятельностью. Основной его задачей было создание подпольных типографий, где в том числе предполагалось выпускать издания, ориентированные на офицеров.
На этом 18 декабря 1882 года и попался. Арестовал его подполковник Георгий Порфирьевич Судейкин. Об этом человеке будет рассказано ниже. Пока что стоит отметить, что подполковник, лучший сыскарь того времени, взял Дегаева в оборот. Он действовал по схеме, которая впоследствии станет классической.
Так, Судейкин говорил:
«Вы сами знаете, как слаба теперь партия: с каждым днем она теряет все более и более своих талантливых членов; вот и вы погибнете, а с вашим умом и способностями до чего вы могли бы дойти, если бы решились – действовать не против правительства, а с ним заодно…»
Дегаев подумал и согласился. А что ему оставалось? На каторгу ему явно не хотелось.
Разумеется, он стал действовать «заодно с правительством» не бесплатно.
С. П. Дегаев, прошение, 10 февраля 1883 года:
«Начальнику Санкт-Петербургского охранного отделения, его благородию господину Г. П. Судейкину от потомственного дворянина, штабс-капитана в отставке Дегаева Сергея Петровича, 1857 года рождения, прошение. Покорнейше прошу, Ваше благородие, дать распоряжение о зачислении меня на службу в Санкт-Петербургское охранное отделение с окладом 300 рублей в месяц».
Как видим по датам, особо долго Дегаева уговаривать не пришлось. Со времени его ареста прошло меньше двух месяцев. Кстати, 300 рублей по тому времени – это больше жалования полковника[20].
И Дегаев начал свое жалование добросовестно отрабатывать. Прежде всего, он стал «косить» под дурака и труса. К примеру, он постоянно предлагал совершенно нереализуемые планы. Впрочем, это никого не удивляло – вспомним «копательный синдром» народовольцев. Одновременно Дегаев проявлял сверхосторожность, что тоже мешало террористам что-либо учинить. И, разумеется, сдавал всех. Именно переданные им сведения легли в основу уже упоминавшегося «процесса 14-ти». И все бы ничего, так как это обычное дело там, где играют в террористические игры, но куратор Дегаева, подполковник Судейкин, являлся такой интересной личностью, что оторопь берет…
Необычной биография Судейкина становится с самого его вступления во взрослую жизнь. Сразу после окончания кадетского корпуса он добился зачисления в Отдельный корпус жандармов. Необычность заключается вот в чем. С одной стороны, жандармы стремились привлекать в свои ряды более зрелых людей, прежде всего – офицеров, имеющих стаж службы. С другой – служить жандармом в Российской империи, мягко говоря, было не слишком почетно. К примеру, офицеру было «западло» пожать жандарму руку. Чистоплюи-с… В молодости подобные вещи воспринимаются очень болезненно. Только с возрастом одни проникались сознанием необходимости этой грязной работы, по принципу «если не я, то кто же?», других же вынуждали материальные причины – жандармам платили гораздо больше. Однако Судейкин являлся сыскарем по призванию. Этот человек не только отличался выдающимися способностями в деле розыска, но и получал удовольствие от самого процесса. При том, что, как уже говорилось, средний уровень политической полиции был в 70–80-е годы чрезвычайно низким.
«Судейкин был выдающаяся из общего уровня личность, он нес жандармскую службу не по обязанности, а по убеждению, по охоте. Война с нигилистами была для него нечто вроде охоты со всеми сопровождающими ее впечатлениями. Борьба в искусстве и ловкости, риск, удовольствие от удачи – все это играло большое значение в поисках Судейкина и поисках, сопровождающихся за последнее время чрезмерным успехом».
(А. А. Половцев, член Государственного совета)
Да и внешне Судейкин был ничего себе мужчина.
«…Господин импозантной наружности. Большого роста, атлетически сложенный, широкоплечий, с выей крупного вола, красивым лицом, быстрыми черными глазами, весьма развязными манерами выправленного фельдфебеля – все это вместе роднило его с хорошо упитанным и выхоленным жеребцом».
(П. С. Ивановская, революционерка)
Что удивляться, что карьера Судейкина была весьма успешной? Так, работая в жандармском управлении Киева, он в 1879 году раскрыл местную организацию «Народной воли». Именно раскрыл, а не арестовал отдельных членов, как это обычно тогда делали. Неудивительно, что Судейкин в 1881 году оказался в столице и возглавил Санкт-Петербургское охранное отделение. Кроме того, он стал доверенным лицом министра внутренних дел Д. А. Толстого и директора департамента государственной полиции В. К. Плеве. В 1882 году Судейкин занял пост инспектора тайной полиции. Эта должность была создана специально под него – Судейкин являлся первым и последним инспектором.
Методы у Судейкина были своеобразные. Он был убежденным сторонником провокации.
Но тут необходимо, как говорят ученые, определиться с терминами, потому что слово «провокация» будет встречаться на протяжении всей книги.
В революционной и либеральной среде «провокатором» называли любого агента полиции, внедрившегося в ряды оппозиции.
Да и вообще – это слово имеет явно негативный смысл. Но если присмотреться…
Этот термин пришел из военного дела. В чем суть провокации? В том, чтобы, обманув противника, подвигнуть того на неправильные действия. В качестве примера можно привести тактический прием, известный с незапамятных времен, – ложное бегство. Это когда воины изображали паническое отступление. Противники, ломая боевые порядки, азартно бросались их преследовать и нарывались на какой-нибудь засадный полк или на засевших стрелков…
Другой типичный пример провокации – разведка боем. Бойцы изображают атаку для того, чтобы выявить замаскированные огневые точки врага.
Война, как известно – двигатель прогресса. Поэтому провокация распространилась и на другие области человеческой деятельности. На бизнес, политику и, разумеется, на игры спецслужб. Интересно, что о провокации обычно говорят те, кто на нее поддались. Противоположная сторона предпочитает употреблять термины «военная хитрость», «удачная оперативная работа» и так далее.
Из этого следует, что агент спецслужб, внедренный к экстремистам и сливающий информацию, провокатором не является. Информатор (или, если хотите, стукач) – он и есть информатор. Не более.
Но вернемся к Судейкину. Он-то как раз был сторонником полицейской провокации как метода борьбы с революционерами. Вот что писал подполковник о том, чем, по его мнению, должен заниматься агент полиции:
«Полицейский агент должен быть готов выполнять две главные функции. Первая – информационная: проникать на все собрания революционеров, выявлять их конспиративные квартиры, стремиться быть полностью в курсе деятельности революционных организаций и отдельных революционеров и систематически правдиво информировать обо всем этом охранное отделение. Вторая – активная: проникнув в революционные организации, подстрекать к осуществлению крайних мер, желательно откровенно анархистского порядка, как-то бунт, когда бы разбивались и разграблялись магазины и торговые склады, поджигались дома жителей, открывалась беспорядочная стрельба по представителям полиции, бросались бомбы, и т. п.».
Логика очевидна. Террористы, совершая подобные акции, «раскрываются»: вылезают из подполья, совершают бессмысленные действия – и ловят на этом себе смертные приговоры.
Конечно, провоцировать террористов гораздо удобнее, чем заниматься следовательской работой, которую к тому же толком никто и не умел делать. Так проще – расставил сети и лови… К тому же беспредельные действия не добавляют популярности террористам.
Так-то оно так. Да только провокация – штука опасная. Вспомним про ложное отступление. Ведь много раз случалось, что бегущие не могли вовремя остановиться… А терроризм – куда более сложное явление, тенденции его развития предсказать очень трудно. Так что подобные размашистые провокаторские действия могли привести к чему угодно.
Однако Судейкину не было никакого дела до возможных последствий. Его интересовал сам процесс. Более того – со временем подполковник стал играть уже в собственную игру…
Дело в том, что Судейкин считал себя обойденным, и обойденным в карьерном плане. Хотя, если честно, в 32 года он занимал очень высокую должность. Особенно для государства с устоявшейся бюрократической структурой – тут выскочек сильно не любят. Но Судейкин смотрел на мир так, как он смотрел.
«Нужно заметить, что отношения выскочки-сыщика к верхним правительственным сферам, вообще, не отличались особенным дружелюбием. Он и пугал их и внушал им отвращение. Судейкин – плебей; он происхождения дворянского, но из семьи бедной, совершенно захудалой. Образование получил самое скудное, а воспитание и того хуже. Его невежество, не прикрытое никаким светским лоском, его казарменные манеры, самый, наконец, род службы, на которой он прославился, все шокировало верхние сферы и заставляло их с отвращением отталкивать от себя мысль, что этот человек может когда-нибудь сделаться “особой”. А, между тем, перспектива казалась неизбежной. В сравнении с массой наших государственных людей, Судейкин производил впечатление блестящего таланта».
(Л. Тихомиров)
Некоторые основания к такому взгляду на мир имелись. Так, должность начальника Охранного отделения – полковничья, а Судейкин так и оставался подполковником. Его явно тормозили, чтобы не слишком много о себе мнил. Такое положение дел обидно любому, кто носит погоны, – будь он военный или полицейский. А в Российской империи, где существовал Табель о рангах, определявший социальный статус[21], – было обидно вдвойне.
Так или иначе, у Судейкина развился комплекс «меня не ценят». В этом нет ничего необычного. Я думаю, каждый сталкивался с подобными людьми. Другое дело, что обычно такие персонажи ограничиваются жалобами на жизнь после пары рюмок. Но не тем человеком был подполковник. Если не ценят – так заставим. Оценят, куда они денутся…
Уже вербуя Дегаева, Судейкин говорил ему следующие слова:
«Правительство, с одной стороны, будет запугано удачными покушениями, которые я помогу вам устроить, а с другой – я сумею кого следует убедить в своей необходимости и представлю вас, как своего помощника, Государю, там уже вы сами будете действовать».
Конечно, это можно списать на оперативные игры – вроде тех, которые велись с Гольденбергом. Но… С другими арестованными террористами Судейкин разговаривал еще более весело.
Народоволец М. Р. Попов вспоминал его слова: «Я, господа, не идеалист и на все смотрю с точки зрения выгоды. Располагай русская революционная партия такими же средствами для вознаграждения, я так же верно служил бы ей».
Уже интересно? Дело в том, что Судейкин задумал грандиозную провокацию. Только она была направлена не против революционеров. Она, по замыслу подполковника, должна была послужить его личной карьере.
План подполковника был следующий. Он громит существующее террористическое подполье, а на его обломках создает новое, подконтрольное. Причем подконтрольное не власти, а именно ему. Дальше Судейкин под благовидным предлогом должен был уйти в тень.
Из обвинительного акта: «По плану Судейкина Дегаев должен был выстрелить Судейкину в левую руку во время прогулки его в Петровском парке и скрыться на лошади, приготовленной заранее самим же Судейкиным; а во время болезни последнего от этой раны должно было последовать, согласно замыслу Судейкина и Дегаева, убийство министра внутренних дел, графа Толстого».
Смысл этой комбинации двойной. Судейкин полагал, что именно Толстой мешает ему жить. Возможно, так оно и было. Многие сановники с большим подозрением смотрели на усиление тайной полиции, справедливо полагая, что контролировать ее они не смогут. (Как мы увидим дальше – и не смогли.) Но самое главное, по замыслу Судейкина должна была складываться такая картина: когда его нет на боевом посту, в стране начинает твориться черт те что… Что дальше – понятно. Высшая власть осознает незаменимость подполковника – и тут появляется он в белом мундире и на белом коне…
Такой метод называется «лес поджечь, чтобы прикурить». В истории очень многие пытались выращивать террористов, надеясь использовать их в своих целях. Если их удавалось вырастить, результат был всегда одинаковым – террористы выходили из-под контроля. К примеру, Усаму бен Ладена ЦРУ выращивало для борьбы с СССР. Вырастило…
Понимал ли это Судейкин? Возможно, что нет. Если уж ребята из Лэнгли[22] не понимали! А у них-то там аналитиков как грязи… Но ведь все считают себя самыми умными…
В любом случае, подталкивать убежденных врагов режима на убийство ради собственной карьеры – замысел интересный. Так что в темной возне вокруг Азефа, которая началась спустя 20 лет, не было ничего принципиально нового.
Однако грандиозным планам Судейкина не удалось свершиться. Дегаева вычислили революционеры. Есть версия, что это произошло не просто так. Дескать, у графа Толстого имелись свои источники информации. Впрочем, обоснование этой версии сводится лишь к тому, что Дегаева разоблачили как-то уж очень вовремя. Но подобных совпадений в истории хватает. По-моему, там, где можно обойтись без конспирологии, стоит без нее обходиться…
Так или иначе, народовольцы «кинули предъяву» Дегаеву. Террористов оставалось очень немного. Но он неплохо знал эту среду и понимал: оставшихся хватит, чтобы кто-нибудь нанес ему в темном переулке удар ножом. В деле преследования предателей народовольцы были куда упорнее своих последователей-эсеров. Эсеры-то воспринимали стукачей как неизбежное зло, а народовольцы верили, что можно очистить от них мир.
Террористы сделали Дегаеву предложение, от которого невозможно было отказаться, – искупить предательство кровью. Не своей, чужой. Ему предложили убить Судейкина. Что тот и сделал 16 декабря 1883 года.
«Решив заманить Судейкина для того, чтобы убить его, Сергей сообщил ему, что в такой-то день ожидает к себе на квартиру барыню из провинции с очень важными документами. Судейкин и раньше бывал у Сергея, поэтому не было ничего странного в том, что Сергей просил его присутствовать лично при свидании с приезжей из провинции. Между тем, Сергей спрятал у себя на квартире двух террористов, а сам должен был встретить Судейкина и подать знак к нападению выстрелом. Судейкин явился с племянником. “А где же ваша барыня, Сергей Петрович?” – спросил он Сергея. Сергей что-то отвечал ему и повел в заднюю комнату. Когда они сели у стола, Сергей выхватил револьвер и выстрелом ранил Судейкина. “Дегаев! Что вы делаете?!” – закричал тот и бросился в переднюю, где в то время уже убивали его племянника. Сергей вместе с другими участниками бил Судейкина во время борьбы в ватерклозете… Затем, так как дело было кончено, он надел пальто и медленно спустился по лестнице. В ушах у него все время стоял страшный крик Судейкина, но на лице, вероятно, не отражались ни ужас, ни растерянность, так как, когда ему пришлось проходить мимо швейцара, тот, по обыкновению, встал, поклонился ему и пропустил мимо, не заметив в нем ничего особенного.
На границе ему пришлось прожить два дня в ожидании, когда привезут ему паспорт. Затем он отправился в Париж на суд своих бывших товарищей. Надо прибавить одну черту: жена Дегаева жила в это время в Париже и каждый день ходила обедать к Л. Тихомирову.
Сергей пришел тоже к Тихомирову и, сообщив о смерти Судейки-на, предложил самому привести над собой в исполнение смертный приговор, если народовольцы сочтут это действие полезным для партии. Л. Тихомиров обещал переговорить с другими членами “Народной воли” (имена их я не могу припомнить) и сообщить Сергею решение суда. Сергей ждал 3 дня… “Если бы тебе вынесли смертный приговор, ты бы исполнил его?” – спросила я. “Разумеется”, – отвечал он без малейшего колебания.
Но приговор ему вынесли другой; имя его было предано бесчестью, он был изгнан из партии, и ему было запрещено когда бы то ни было, под страхом смерти, принимать участие в политической деятельности партии».
(Н. П. Маклецова (Дегаева))
Дегаев уехал в Северо-Американские Соединенные Штаты. Там он начал с работы грузчика, а после дорос до профессора математики. Он проживал в городе Вермингтоне под именем Александера Пэлла.
«В доме “мистера Пэлла” никогда никто не употреблял ни одного русского слова. Интереса к своему бывшему отечеству “профессор Пэлл” никогда ни в чем не проявлял, если не считать двух следующих случаев. Во время русско-японской войны Дегаев определенно высказывался за победу Японии, а значительно позже (в 1918 г.), сейчас же вслед за началом красного террора (после покушения на Ленина), он в одном своем письме, написанном, как и все его письма, по-английски, вставил следующую фразу по-русски: “проклятая Россия, даже освободясь, она не дает жить человеку”… В этих словах Дегаев выразил свое крайнее озлобление против большевизма.
В 1920 г. мистер “Алегзендер Пэлл” умер, имея 66 лет от роду. При этом даже наиболее близко к нему стоявшие коллеги по университету и обыватели города Верминион (Вермингтон) никогда не догадывались, кем в свое время был этот совершенно американизировавшийся и вечно в себе замкнутый профессор математики».
(И. Генкин, журналист)
Если разом все перечеркнуть…
В 80-х годах XIX века было предпринято несколько попыток реанимировать «Народную волю». До конкретных дел – взрывов и выстрелов – не дошло. Из всех этих попыток более всего интересна «Террористическая фракция “Народной воли”». Дело не в том, что руководитель этой структуры, Александр Ильич Ульянов, являлся старшим братом будущего «вождя мирового пролетариата». Дело именно в его личности. Его путь в террористы был весьма нетипичным.
Александр Ульянов не принадлежал к представителям революционной молодежи. Он был подающим надежды ученым-естественником. (Тогда еще в науке не существовало узких специализаций.) Ульянов занимался в первую очередь биологией. Я интересовался мнением специалистов в этой области. Так вот, профессор Юрий Полянский утверждал, что Ульянов был серьезным и талантливым молодым ученым.
К революционерам Ульянов относился без особой симпатии. Он полагал: каждый должен добросовестно делать свое дело на своем месте. Правда, он увлекался марксизмом, но тогда это отнюдь не свидетельствовало о симпатии к революции, тем более – к терроризму. Скорее, наоборот. Марксизм был моден среди интеллектуалов. Они рассматривали учение Карла Маркса как продвинутую теорию, объясняющую нашу жизнь. Революционные выводы из нее в России пока еще никто не делал, это случится несколько позже. К тому же народники терпеть не могли марксистов. Их считали «бухгалтерами», которые, дескать, повязнув в своих экономических выкладках, не воспринимают истинно революционного духа…
То есть, по современным представлениям, Александр Ульянов был вполне успешным человеком, который занимался любимым делом[23]. Да, был не слишком доволен существовавшей властью – так в среде молодых интеллигентов ее критиковали чуть ли не все поголовно… Обычное дело. Но вот вдруг Ульянова переклинило…
«Точкой поворота» послужило следующее событие. 17 ноября 1886 года студенты решили отметить 25-летие смерти критика и публициста Н. А. Добролюбова, еще одной культовой фигуры народников. Дабы возложить венок на могилу своего кумира, около полутора тысяч человек организованной толпой двинулись к Волковскому кладбищу. Среди студентов был и Александр Ульянов.
Власти знали, что будет дальше. Начнутся речи – и, понятное дело, отнюдь не верноподданнические. Поэтому полиция блокировала подходы к кладбищу. Однако начальство разрывалось между двумя установками: «не допущать» и «не обострять». Поэтому полицейские предложили компромиссный вариант: группа студентов прошла к могиле и возложила венок.
Однако большинство собравшихся подобный расклад не устраивал. Стоило ради эдакой малости тащиться на край города! (Волковское кладбище являлось глухой окраиной.) Так что студенты решили, распевая революционные песни, двинуться к Казанскому собору. И двинулись. Далеко, правда, не ушли. На перекрестке Расстанной улицы и Лиговского проспекта дорогу им перегородили казаки. Они окружили толпу, и подоспевшие жандармы начали «фильтрацию» прямо на месте. Процедура неприятная. К тому же пошел дождь… В итоге около 40 человек было выслано из города. Но главным было совсем иное. У тогдашних студентов было своеобразное чувство собственного достоинства. Они считали совершенно нормальным публично унижать профессоров, подвергая их обструкции (то есть, попросту – освистывая), но вот к себе требовали исключительно джентльменского отношения. Так что тогда они были страшно оскорблены.
На следующий день в университете появилась выполненная на гектографе[24] листовка:
«У нас на памяти немало других таких же фактов, где правительство ясно показывало свою враждебность самым общекультурным стремлениям общества… Грубой силе, на которую опирается правительство, мы противопоставим тоже силу, но силу организованную и объединенную сознанием своей духовной солидарности».
Заметим, к реальным действиям листовка не призывает. Обычная болтовня. Но…
Данное событие произвело большое впечатление на Александра Ульянова. Так бывает и сейчас. Когда человек ни с того ни с сего вдруг бросает налаженную жизнь и ввязывается в какую-нибудь авантюру, значит, что-то в душе копилось… Возможно, и для Ульянова этот не слишком серьезный эпизод стал решающим…
Так или иначе, но переход от аполитичности к реальной террористической деятельности занял у Александра Ильича всего два месяца. Для сравнения. Желябов, до того как податься в террор, девять лет занимался менее крутой революционной деятельностью, из них три года сидел в тюрьме. А пребывание за решеткой (тем более что в итоге он был оправдан) не добавляет гуманизма.
Так или иначе, в конце 1886 года Ульянов примкнул с созданной студентами Петром Шевыревым и Орестом Говорухином «Террористической фракции партии “Народная воля”». Довольно быстро «по факту» Александр Ильич стал лидером. Видимо, организаторские способности были в их семье фамильной чертой… Интересно, что среди людей, причастных к организации, был будущий диктатор Польши Юзеф Пилсудский. А его старший брат Бронислав играл очень активную роль.
Именно Ульянов написал программу. В ней явно видны его марксистские взгляды:
«Признавая главное значение террора как средства вынуждения у правительства уступок путем систематической его дезорганизации, мы нисколько не умаляем и других его полезных сторон. Он поднимает революционный дух народа; дает непрерывное доказательство возможности борьбы, подрывая обаяние правительственной силы; он действует сильно пропагандистским образом на массы. Поэтому мы считаем полезной не только террористическую борьбу с центральным правительством, но и местные террористические протесты против административного гнета».
Кроме того, Александр Ильич изготовил бомбы. Благо, естественник – это и химик.
Террористы планировали убить Александра III, когда тот 1 марта 1887 года поедет в Петропавловскую крепость на панихиду по отцу.
Затея была обречена. Организация попала под контроль полиции с самого начала. Более того. Один из террористов от «большого» ума много чего написал в письме своему приятелю… Так что Охранное отделение довольно быстро узнало место и время теракта, что позволило повязать бомбистов с поличным.
В результате были повешены боевики, а также лидеры – Александр Ульянов и Петр Шевырев.
На некоторое время все затихло. Но именно – на некоторое время.
История «Народной воли» на этом закончилась. Были попытки ее возродить, но об этом будет рассказано дальше. Нам же пора вспомнить, что террористы имелись не только в Российской империи…