Однако как ни сильны были эти укрепления, все же само правительство сознавало, что с одной регулярной армией не одолеть беспокойного Кавказа, и лучшим средством в деле замирения края является заселение его казачьими станицами и крестьянскими селами. Поэтому оно делало то и другое, стараясь при всяком удобном случае увеличить число линейных казаков вливанием в станицы новых поселенцев или даже обращением целых сел крестьянских в казачье звание. Таковы бывшие села и слободы, а ныне станицы Александрийская (Копайская), Шелковская, Павлодольская, Прохладная, Солдатская, Курская, Александрийская (Пятигорского отдела), Подгорная, Незлобная, Государственная. Понимали эту разницу и сами горцы. Они говорили: «Укрепление – это камень, брошенный в поле: дождь и ветер уничтожает его; станица – это растение, которое впивается в землю корнями и понемногу застилает и охватывает все поле».
В большинстве случаев станицы строились по одному общему плану. Прямые улицы рассекают станицу вдоль и поперек. Посреди станицы просторная площадь для сборов по тревоге, общественных сходов и Божьего Храма. Со всех четырех сторон линейная станица обычно окапывалась глубоким и широким рвом, по внутреннему краю которого насыпался окружающий станицу вал, увенчанный плетневой оградой с колючим терновником. С двух (а то и трех, четырех) сторон станицы въезды – крепкие ворота. У ворот часовой и «вестовая» пушка. Впрочем, не для вестей только стояли пушки у станичных ворот, – частенько посылали они непрошенным гостям и более решительное приветствие, в ответ на которое лютые враги не мешкали класть земные поклоны.
В промежутке от станицы до станицы тянулся «кордон» – цепь сторожевых постов, между которыми в подходящих местах на ночь закладывались еще «секреты». Посты были конные и пешие. На каждом посту непременной его принадлежностью являлась вышка для часового, ставившаяся, если было возможно, на кургане, кош (шалаш) или хатка «для прочей братии наборной» и служившая для подачи постом огневых сигналов «фигура» – высокий шест, обмотанный паклей, соломой, сеном и т. п., пропитанный смолой, нефтью, дегтем или другим горючим веществом. На конных постах была, кроме того, и плетневая конюшня. Весь пост обычно окружался рвом, валом и плетнем, так что постовые в случае крайности могли выдерживать натиск и превосходящего силами противника.
Заметив прорыв неприятельской партии, постовые стреляли из пушки, если она была, зажигали «фигуру» и скакали с донесением в ближайшую станицу. Донесения о заранее ожидаемых прорывах посылались по постам открытыми «цидулами», ставившими всю линию в известность о грозящей опасности. Таким образом, помимо сторожевого дела посты исполняли и обязанности летучей почты, перевозя казенные (и частные) пакеты вдоль линии. Если донесение или приказание нужно было везти, по его спешности, без малейшего замедления, то к нему пришивалось орлиное (или иное какое) перо, и такой пакет получил имя «летучки».
С первых годов поселения на Тереке казаки, как мы уже видели выше, ревностно занялись хлебопашеством, садоводством и другими видами сельского хозяйства. Это было удобно, пока еще сидели далеко в горах чеченцы и ингуши, а с кабардинцами отношения не обострились до крайних пределов. Ко времени же заложения Кавказской линии горские народы постепенно выдвинулись на плоскость и разместились в близком соседстве с казаками. Постоянная угроза набегов, нападений с убийствами, угоном скота и захватом людей в плен вконец препятствовали правильным хозяйственным работам. Каждое утро, на рассвете, «выбегали» из станицы во все стороны конные казачьи разъезды, чтобы «осветить местность». И только когда доносили эти разъезды, что кругом все спокойно и следов неприятеля не обнаружено, – растворялись станичные ворота и станичники отправлялись на свои работы.
Да и самая работа шла в тяжелых условиях. Хлебопашцам приходилось сбиваться в кучи, чтоб при случае оказать друг другу поддержку. Самыми работами занималось поневоле не все население: на каждой ниве, в каждом саду становился мальчишка или дед с ружьем на часах (взрослые казаки были постоянно или «на кордоне» или «в набегах»). Малейшая оплошность со стороны часового, – и без времени гибли казаки, а казачки попадали в плен к горцам, где и погибали на веки. Иногда, правда, пленных выкупали, но часто бывало и так, что пленная казачка становилась женой своего хозяина – горца, приживала с ним кучу детей, и сама уже не хотела менять новую свою семью на старую, от которой была все равно отрезанный ломоть.
Эти постоянные опасности лучше всего закаляли дух линейного казака, и под давлением бесконечных тревог и стычек крепли казацкие силы. В этой беспрерывной, неустанной борьбе казаки «привыкли видеть жертвы за любимого Царя», привыкли «не раз терять близких кровных в схватках жарких и неровных», как поют казачьи песни.
Да впрочем в то лихое время не только в чистом поле, но и дома в станице казак не чувствовал себя в полной безопасности. Иногда горцы нападали на станицы целыми тысячами. И эти случаи были до того обычны, что казаки привыкли уже понимать предупредительный голос родимого Терека: запруженный в месте брода стеной конных хищников, он издавал своеобразный рев, и по этому ропоту догадывались часовые в станице, что враг близко и в больших массах переходит реку в брод.
Быстро поднималась на ноги станица. Способные владеть оружием выбегали на станичный вал. Удальцы вылетали на конях на разведку и с вестью в соседние станицы, просить «сикурсу» (помощи). Женщины выкатывали в прямые станичные улицы возы и делали там баррикады, которые сдерживали бы движение конницы в случай прорыва ее внутрь станицы. Ценные вещи, детей и дряхлых стариков прятали в погреба, входы в которые заваливали дровами, хворостом и всяким хламом. Станица живо приспосабливалась к обороне и готова была дорого продать свою жизнь. И чаще всего горцы, видя, что отпор им будет хороший, уходили ни с чем, потеряв без всякой пользы несколько десятков лучших своих джигитов, слишком приблизившихся к грозным станичным валам.
Казачья служба на линии делилась на полевую (в походах и на охране границы) и внутреннюю (в станице). Пока в силах был казак нести все тягости походной и боевой жизни, до тех пор состоял в строевой сотне и постоянно бывал в самых различных командировках. Любопытный тому пример представляет служба Екатериноградской станицы урядника Кузьмы Иванова Пастухова, поступившего в Волгский полк 25 марта 1781 года: «1783 года был в походах против горских народов, под командою полковника Ребиндера; 1784 года против тех же народов, под командою генерал-поручика Потемкина; 1785 года с генерал-майором Савельевым против кабардинцев; 1786 года был отправлен с разными бумагами от генерал-поручика Потемкина курьером в Москву к генералам Нарышкину и Воронцову; 1787 года с генералом-поручиком Потемкиным в экспедиции против Закубанских народов; 1788 года с генерал-майором Текелием в действии и осаде турецкого города Анапы; 1789 года с генерал-майором Булгаковым за Кубанью; 1790 года с генерал-поручиком Бибиковым до города Анапы и при действительной осаде оного, за что получил за отличие против неприятеля и усердие к службе серебряную медаль с надписью “за верность Екатерине”, на Андреевской ленте; 1790 года с генерал-аншефом Ртищевым против кабардинцев; 1791 года с генерал-поручиком Гудовичем при действительной осаде города Анапы и во время дела с неприятелем был ранен пулею в правую ногу навылет и за взятие города Анапы, за отличие и усердие к службе, от генерал-поручика Гудовича получил похвальный аттестат; 1794 года с генерал-майором Мухтелем против кабардинцев и в делах против неприятеля за отличие был произведен в урядники; 1796 года с генерал-аншефом графом Зубовым в Персии, Дербенте и Баку»… В 1801 году Пастухов был уволен за болезнью от службы, что не мешало начальству в 1837 году требовать службы от 82-летнего Пастухова, как сказано в прошении, поданном им во время проезда по Кавказской области Императора Николая 1-го: «Начальство, не уважая моих старых лет и прежней моей службы, употребляет во все места не только по внутренней, но и на кордоны употреблялся на службу; исполняю все станичные повинности, как денежные, равно и подводы должен отбывать наравне с прочими; а при том начальство угрожает телесным наказанием».
Что ближайшее начальство вполне сознавало тяжелые условия службы линейных казаков, видно из следующих выписок. Наказный Атаман генерал-лейтенант Николаев, в рапорте своем командующему войсками на Кавказской линии генерал-лейтенанту Граббе, от 23 августа 1838 года, говорит: «Раз записанный в служащие линейный казак на весь двадцатипятилетний срок службы отделяется от домашнего хозяйства и только переходит с поста на пост, чередуясь с товарищами. От него требуется в хорошем виде и исправности строевая лошадь, мундир, вооружение; он и скудное хозяйство его подвержены всегдашним хищениям горцев. Пограничное жительство казаков делает положение их еще тягостнее: будучи подвержены набегам хищников, они не могут упрочить хозяйства своего, которое по свойству края и по условиям быта казачьего, наиболее должно состоять из скотоводства»… Еще раньше, а именно в представлении своем главноуправляющему в Грузии, графу Паскевичу-Эриванскому, 24 апреля 1828 года начальник Кавказской области генерал-от-кавалерии Эммануель писал: «Полки линейные, неся беспрерывную и тягостную против других казачьих войск службу, будучи почти всегда на первой кордонной страже, растянуты на значительное пространство мелкими частями, ограничены или вовсе лишены способов к безбедному себя и своих семейств содержанию. Офицеры получают жалованье наравне почти с нижними чинами»…
До чего же ничтожно было выдаваемое казакам за такую тяжелую службу жалованье, видно из того, что, например, Волгского полка Войсковой Старшина, Есаул, Сотник и Хорунжий в 1838 году получали жалованья каждый по 17 руб. 82 коп. (ассигнациями) в год да провианту и фуражу по 3 четверика муки, по 2 четверти круп, по 8 четвертей овса и по 180-ти пудов сена. Зауряд-Хорунжий, урядник и казак получали деньгами по 11 руб. 88 коп. да натурой – муки по 3 четверика, круп по 2 четв. 2 гарнца, овса по 2 четверика и сена по 180 пудов в год. Когда казакам приходилось быть в походе далее 100 верст от своей станицы, то денежное жалованье выдавалось им по старому гусарскому окладу, т. е. Полковнику 1122 руб. 90 коп., Войсковому Старшине 577 руб. 5 коп., Есаулу 430 руб. 10 коп., Сотнику 310 руб. 37