Дело в том, что лекарь Чернышраман был злокозненным демоном, пришедшим из далекого края, чтобы изничтожить народ той страны. Он намеренно соединял в пары людей, имевших обоюдную несовместимость, чтобы они теряли интерес к продолжению рода. Некоторым мешали длинные ногти, которые цеплялись за пышные волосы супруга. Иные обладали неимоверными животами, препятствовавшими любви. Третьи болели болезнью чихания, которая обрывала любовные порывы партнера.
Когда люди поняли это, они схватили предметы, уместные для телесного наказания, и забили демона Чернышрамана до смерти.
А Добролюбов потом уже сам умер, от болезни.
Чингис-хан и футбол
опыт исторической реконструкции
Чингис-хан очень любил футбол. Даже не просто любил, а распространил эту игру по всему свету. Да-да. «Чингис-хан был великим завоевателем, душегубом и супостатом, его империя заставила содрогнуться полмира, а футбола тогда и в помине не было», – скажете вы. Все это верно. Верно и то, что Чингис-хан для монголов – национальная гордость и своеобразный «культурный герой». Они приписывают ему создание демократической формы правления, шахмат и, бог знает чего еще. Но футбол Чингис-хан на самом деле создал! По крайней мере, мир узнал его после монгольского нашествия! Это точно! И вот как это было.
Надо сразу объясниться. Я люблю футбол, я – болельщик. Мне кажется, что спорт – чуть ли не единственная сфера развлечения, где царит истинный, не срежиссированный драматизм, а футбол – самый зрелищный вид спорта, поэтому самый драматичный и захватывающий. Вот сегодня в Лиге чемпионов играют «Зенит» и «Брюгге», а я не могу составить путный отчет, чтобы мне хотя бы не снизили зарплату. То я не в том журнале опубликовалась, то не оформила правильно какую-то премию, то не сделала вовремя прививки от бешенства… И спросите меня, о чем я больше волнуюсь? Конечно, о «Зените». Отчет я все равно как-то составлю, а «Зенит» может и проиграть61. Была такая повесть про маму Ленина – «Сердце матери». Так вот «сердце болельщика» это тоже не пустой звук.
Однажды во время чемпионата мира по футболу я оказалась в Германии, где он как раз и проходил. Мы с друзьями, Габи и ее мужем Францем, зашли попить пива в кнайпу недалеко от их дома и оказались на просмотре игры Германия – Россия. Я стала тихо болеть за Россию. Явно проявлять свои пристрастья среди нескольких десятков накачанных пивом немцев было неразумно. Но и радоваться забитым немцами голам не позволяло мое национальное и человеческое достоинство. Я сдавленно булькала от негодования, когда счастье было на немецкой стороне, и мужественно сохраняла каменное выражение лица, когда везло нашим. Но мое инкогнито скоро раскрылось.
– Русишь? – грозно спросил меня габаритный волосатый немец.
– Найн, найн, их бин аус Монголяй, – я и не подозревала, как близко лежит предательство к моей носоглотке, откуда эти слова вылезли. И хотя я, действительно, «аус Монголяй», гадливость к себе самой я ощутила отчетливо.
– Ах я, Монголяй ист айн штадт ин Африка, их вайс, – важно сказал волосатый и отстал от меня. Но вдруг к нам подскочил какой-то симпатичный латинос с основательной примесью негроидности.
– Монголия? – завопил он. – Вы из Монголии? – Ха-ха-ха!
– Ну, из Монголии. Чего ха-ха-ха-то?
– Как там в Монголии? – не унимался латинос.
– Хорошо там в Монголии. А собственно говоря, почему вы так интересуетесь этим обстоятельством?
– Я был в Монголии! Я жил в Монголии! Я люблю Монголию! – латинос прямо зашелся в экстазе. – Я хочу в Монголию!!!
Стало все понятно. Латинос был болен. Есть такая болезнь, называется «любовь к Монголии». Ею болеют люди независимо от возраста, пола, национальности. Обычно это те, кто несколько дней провел в Монголии где-нибудь на природе, в кемпе, хорошо оборудованном современными приспособлениями для комфортной жизни. Долгое пребывание в ней, как правило, притупляет эту болезнь.
Я и мои друзья смягчились и пригласили латиноса за наш стол. Он с удовольствием сел. То да се, и он рассказал нам свою историю.
Родился я в Сан-Паулу. Папа был из Аргентины, поэтому звали меня на испанский манер – Хулио. Семья большая, жили весело. Я все дни и ночи пропадал на футбольном поле. Там меня приметил тренер и пригласил играть в детской команде. Я стал опорником. Вы же знаете, что такое опорник в современном футболе. Это, сука, всё! А у меня чутье в крови. Я прямо вижу поле как на ладони. Через два года меня позвали в Баварию в молодежку. Да! Это было счастье! Семья, друзья – все ликовали: «Хулио, малыш, да ты счастливчик!» Я поехал.
Здесь меня сначала стали обмерять со всех сторон, брать анализы, исследовать на то, на это… И вдруг:
– Унмёглих! – сказал жирный врач.
Ки порра э эсса?62 Что такое? Я же ни бе ни ме был в немецком. Какой «унмёглих»? Ничего не понимаю.
– Ты не малчик. Ты не дефочка. Смотри там. Ты футбол нельзя. Унмёглих! – перевел помощник.
– Вайсэ фóдэр63, жирняга!
Оказывается, у меня в этом месте как-то не совсем так, как у большинства парней. Позвонил по скайпу братишке:
– Мигелито, посмотри, как там у тебя? Такое, как у всех? Или, может, как-то по-другому?
– Где там?
– В трусах, Мигелито, не тормози, не зли меня! Посмотри сейчас.
– Показать?
– Ну покажи.
Мда. У него было нормально. Значит, я один у нас такой урод! Вот сука-то! Пута! Пута! Пута!64
Главное, я ведь ничего не знал. Ну, думал, что-то такое, обычное. Девчонки были довольные. Я же трахал их и так и сяк.
В клубе выдали мне неустойку, пожали руку. Все с каменными лицами. Как будто так и надо.
Я напился. Плакал три дня. Что делать? Как явлюсь домой? «Мама Чоли, я вернулся. Ребята, не получилось. У меня пенис растет как-то не так!». Кома а мэрдэ э морра!65 Я остался в Германии. Таких, как я, здесь вагон. И с пенисом, и без пениса. Стал побираться. В общем, нищий бомж.
Иду как-то по Кройцбергу, вижу – лежит женщина. Ногами дрыгает. Подхожу – азиатка. Глаза закатились, руками землю царапает. У нас в Сан-Паулу был такой, дядюшка Робиньо. Эпилептик. Ему, как-только он забьется в припадке, в рот что-то совали, чтобы он язык не откусил. Вокруг ничего подходящего не нашлось ― только палки какие-то валялись, а медлить, я знаю, нельзя. Вот я и сунул ей в рот палец. А она, сука, хрясь! ― и перекусила палец. Сама сразу успокоилась, а я завыл. Боль была ужасная. Вокруг нас собрался народ. Кто-то вытащил мой палец у нее изо рта и обмотал платком. Потом ребята-азиаты взвалили ее и меня на плечи и потащили куда-то. Притащили в квартиру. Женщину уложили на пол. Мой палец хорошенько облили водкой и перевязали. Водки влили и в меня. Много. Я ничего не понимал, только плакал от боли. Потом заснул.
Так я оказался среди монголов и познакомился с Сарá. Монголы жили тем, что продавали газеты. Брали оптом и продавали. Налогов, аренды ларьков не платили. Это был их навар. Некоторые подворовывали. Особенно хорошо получалось с брендовыми товарами. Они отправляли их в Монголию и там сбывали.
В квартире монголов было много, я так и не понял, сколько. Главный, Чýка, раньше был министром. А тут распределял работы, посылал всех туда-сюда. Жили дружно. Только часто пили и тогда ночь напролет пели песни. Могли подраться. Я боялся, что они меня прогонят – идти-то было некуда. Но они ничего не говорили. Дали чистую одежду. Постепенно я пообжился. Чука пристроил меня в ближайшую булочную таскать хлеб и делать другую подсобную работу.
К языкам я способный. Научился и по-монгольски, и по-немецки говорить. Монгольский ― прикольный. Ххх, ччч… Есть несколько важных слов. «Май» ― «на, возьми». Потом «хамагуй». Это, мол, «пофиг». «П…да», это что-то вроде «эх!» или «черт!», «солёрсон» – «очумел!». И так далее.
К Сара там все относились по-особенному. Уважали ее, берегли, что ли. Я на нее смотрел во все глаза. Она была какая-то не такая, как все. Редко улыбалась. Медленно откидывала волосы. Ходила плавно. В общем, я влюбился. Она же не обращала на меня никакого внимания. Как будто меня нет. А однажды взяла за руку и повела в маленькую темную комнату, в которой спала одна.
Мы стали жить с Сара. Она оказалась шаманкой. У нее по материнской линии все шаманы ― мама, бабушка. Когда я ее нашел, она как раз собиралась камлать, но рановато впала в особенное состояние, еще на рынке. Поэтому до дома не дошла, а повалилась прямо на улице. Так что это был не припадок, а шаманский ритуал. И Сара совсем здоровая, а никакая не припадочная.
Я вовсе забыл про свои страхи и проблемы – мальчик я или девочка. С Сара я был очень сильно мальчик, даже не вспоминал, что со мной что-то не так. Но однажды Сара сказала, что у нас будет ребенок. Вот тут я испугался и все ей рассказал.
Сара сказала, что все это чепуха, я нормальный. Конечно, у меня там как-то по-особенному, но ей со мной хорошо. Даже очень. А вот как это скажется на ребенке, она не знает. Вдруг он такой же получится? Или еще хуже?
В общем, мы задумались. Что делать?
– Надо спросить Чингис-хана, ― сказала Сара.
– Что?! Ты что, тронулась на почве беременности? Какого Чингис-хана? Этого вашего, который весь мир завоевал? Или есть какой-то другой?
– Тот. Он наш предок. Он все знает.
– И про нашего ребенка?
– И про нашего ребенка.
– И как ты собираешься его спросить?
– Я, когда камлаю, его спрашиваю. Он все говорит. Когда Чуку высылали, я его спросила. Он сказал, что все будет хорошо. Чука вернулся. Еще про мамину болезнь спрашивала. Он сказал, что надо съесть мешок сушеной горечавки, собранной там, где мама родилась. Никто не помнил, где точно она родилась. Но все родственники собирали горечавку по всему сомону. Мама съела на всякий случай шесть мешков и выздоровела! Потом он сказал, что наш президент победит, и тот победил. И еще много всего. Он все знает. Надо у него спросить