не бывает. Все жилистые, темные. Едят-то путем один раз в день – вечером, в остальное время только свой чай попивают. Чай, Вулька, это песня – с молоком, солью. Часто крупу туда кладут, мясо, жир, в общем, все, что есть. Бывает чай с молоком и пельменями. А?! Если не называть это чаем, вполне сносная еда.
Так вот. Кроме того, что он толстый, у него две жены. Одна постарше, та по хозяйству заправляет, другая помладше – для души, как говорится. Если отмыть, была бы хорошенькой. Детей тьма. Старшие за скотом присматривают, младшие бегают – босые, голопузые, голозадые. В горах холод страшенный, особенно ночью. А этим хоть бы хны. Погреют ноги в свежих коровьих лепешках и дальше бегут по своим делам.
Вернусь к шаману. Властный, жесткий. Все вокруг исполняют его желания беспрекословно. Буквально ловят их из воздуха, а он и не говорит ничего. Я заметил – он просто руку протянет, а ему уже кто-то пиалу с чаем подает, водку наливает. Молочную водку – она градусов пятнадцать, не больше – попивает все время, но не помногу, а так, по глоточку. Часто нюхает табак.
У него несколько юрт. Та, в которой нас принимал, ничем особым не отличается от юрт остальных аратов, только божницы нет, да пол устлан толстыми шкурами зверья.
Бат долго объяснял, что мы хотим, чтобы он покамлал и спросил своих духов о том, о чем мы желали бы узнать. Он молчал, ничем не выдавая своего отношения. На лице – ни движения, ни эмоции. Потом приказал угостить нас чаем, поставить перед нами блюдо с арулом и прочим. Долго молчал, я уж решил, что он не понял ничего. И тут он говорит:
– Что дадите?
Я уже знал, что монгольские ламы и шаманы за просто так ничего не делают. И не только потому, что охочи до богатства, а потому, что будто бы боги и духи хотят получать подношения через них. Иначе, мол, ничего не получится. Зная это, я захватил с собой денег.
Шаман не стал даже слушать насчет денег. Презрительно хмыкнул и показал на мой наган. Встал и повел нас в другую юрту. Там у него настоящая коллекция ружей и пистолетов. Мосин, Энфильд, Пепербокс… Господи, как их сюда занесло? Некоторые я и не видел никогда, а ты же знаешь, я по части оружия спец.
Вытащил я наган. Он взял его в руки, стал любовно поглаживать. Говорю: «Нет, не отдам, он именной. Меня им Менжинский наградил за одну операцию. Видишь табличку с надписью? Возьми Батахин». А шаман все гладит наган, прицеливается, рассматривает. Очень он ему понравился. «Если отдашь, сделаю, что хотите. Нет – не сделаю. Другой не нужен. Последнее слово».
«Пошли, – приказал я Батахе. – Нагана не отдам». Легли мы спать. Надо же отдохнуть перед обратной дорогой. Настроение ужасное. «Как этого шамана сломить? – думаю. – Такой путь тяжелый проделали и уйти ни с чем? Я сдаваться не привык. Тьфу, да отдам ему наган, только наградную табличку свинчу. Уж больно важные вещи на кон поставлены». Ворочался, ворочался, заснул.
Утром подозвал Батаху. «На, – говорю, – отдай, согласный я!» Тот пошел в юрту шамана. Вдруг оттуда выбегает сам хозяин. Я и не знал, что он может быть таким шустрым. Тычет в наган и что-то говорит быстро-быстро. Оказывается, ему табличка-то и понравилась. Без нее он ничего делать не будет.
Да господи! Бери табличку, подавись!
– Чего надо? – спрашивает.
– Значит, так. В настоящее время на севере (так монголы называют Россию) происходят важные события. Пусть твой дух посмотрит, кто там начальником станет, главным над всеми, ну ханом, в общем. Понял? Это очень важно.
Шаман сел прямо на лужке перед юртой. Молодуха из числа то ли его жен, то ли дочерей, то ли сестер стала ходить вокруг, чего-то давать выпить, чем-то обмахивать. А тот раскачивается, все больше и больше. Потом встал да как подпрыгнет. И забегал, запрыгал. Молодуха ему дала бубен, похожий на крышку от котла. Как забил в него, как закричал. Глаза выпучил, слюною брызжет. Мне даже не по себе стало. Долго он прыгал, потом изнемог и свалился. Когда пришел в себя, чаю попил. Отдохнул и говорит:
– Ничего там важного нет. Людей мало, одни олени. Снегу много. Никаких начальников не видно.
– Да ты же промазал, шаманская твоя душа! К каким-то чукчам попал.
– Сказали «на север», я на север и отправился.
– Не, давай еще раз. Надо в Орос! «Орос» знаешь? Или наган вернешь!
– Экен окмор112, так бы и сказали! А то «на север, на север»… Ладно, завтра пойду. Сейчас не могу.
Назавтра все повторилось: раскачивание, беготня, прыжки.
– Ну что?
– Ой, еле протолкался. Там демонов туча собралась. Отовсюду понабежали. Даже наших видел. Крови море. А будет еще больше. Начальником станет усатый такой, не русский.
– Какой усатый-то? Они оба не русские! Один в оспе усатый, другой – в пенсне усатый. Скажи, который из них начальником-то будет.
– Какой оспа? Какой пенсне? Чего говоришь? Ничего не понимаю. Будет тот, что с усами. Больше ничего не скажу. Хочешь забирай свой наган, а только снова туда не пойду. Еле выбрался.
И вот я думаю, Вулька. Если победит этот усатый, то мне крышка. А если тот – малиновое варенье. Или надо бежать куда подальше, или возвращаться. Эх, Вулька, не прогадать бы…
27/VII 1926
Твой Яков
Владимир Фогельбойм погиб в конце 1920-х в Туркестане. Яков Блюмкин расстрелян в 1929-м, как предполагается, за связь с Л. Д. Троцким.
В ожидании четвёртой
Bonsoir, тульпа
вольная интерпретация событий из жизни великой путешественницы
Барбарá лежала в супружеской постели, натянув одеяло до подбородка и неотрывно смотря в потолок. Рядом спал муж. «Господи, какой ужас, какой ужас, какой ужас, – стучало у нее в голове. – Это и есть пресловутое счастье, любовь, наслаждение? Бр-р-р!»
Решение выйти замуж за инженера Пьера Бернара, как всегда у Барбары, было быстрым, спонтанным и бесповоротным. Он имел неплохой доход, усы и стройные ноги. Главной же причиной решения было тотальное замужество подруг. Что она, хуже?
* * *
– Милый, передай мне, пожалуйста, паштет.
– Возьми, дорогая.
– Все-таки Луиза делает его замечательно, ты не находишь? Кстати, как ты смотришь на то, чтобы я съездила в Индию?
– Кх-кх, в Индию?
– Ты поперхнулся? Выпей воды. Да, в Индию.
– Почему в Индию?
– А почему не в Индию?
– Можно в воскресенье съездить на Луару.
– Мне больше хочется в Индию.
– Но я не смогу поехать.
– Да? Жаль. Придется поехать одной.
* * *
Оказавшись в Индии, Барбара стала страстно поглощать новые впечатления. Индия оказалась не волшебной страной из сборников сказок. В ней было много шума, грязи, запахов, непривычное множество людей. Барбару поразили величие и бедность. Она открыла для себя новый, непривычный мир, устроенный по другим законам и меркам. И вообще, было видно, что этому миру на нее с ее европейским эгоцентризмом глубоко наплевать. Барбара в обществе английских дам и кавалеров, которых здесь было в избытке, рассматривала дворцы махарадж, индуистские храмы, играла в гольф, флиртовала с офицерами и писала умеренно нежные письма мужу. Она уже подумывала перебираться в Китай или еще куда-нибудь. Мучила необходимость прежде съездить домой. Ей было неловко перед Пьером, который аккуратно спонсировал ее житье-бытье и все причуды. Только однажды он отказался прислать денег на покупку слона – ей казалось более удобным и элегантным путешествовать на собственном слоне.
* * *
– В эту пору все, кто может, спасаются в горах, – сказал Барбаре британский чайный торговец в гостинице, где она поселилась. – Что вы торчите в этой жаре? Поезжайте в Дарджилинг.
В Дарджилинге была благодать. И Индия, и не жарко. Там Барбара встретила человека, который повернул ее судьбу. Это был лама-тибетец, живший в одной буддийской обители, куда забрела Барбара. Смешно переваливаясь на толстых ножках, он шел по двору монастыря.
– О, как красиво! – восхитилась Барбара, глядя на храмы на фоне высоких снежных гор.
– Хо-хо, красиво, красиво, – отреагировал лама. В его похохатывании и ласковости не было презрения, высокомерия, недружелюбия или равнодушия, которые Барбара часто замечала у других лам по отношению к белым гостям.
– Где же находится нирвана Будды, ведь у вас так холодно, – пошутила Барбара.
Лама ничуть не обиделся на неловкую шутку, а весело засмеялся и стал объяснять. С ним было очень легко, он понимал европейский склад ума, да и по-английски говорил вполне сносно.
Так завязалась эта дружба. Барбара приходила к Чойдару в указанное время и слушала объяснения буддийской доктрины. Чойдар был родом из далекого Амдо, долго учился в Лхасе, достиг значительных высот в руководстве монастыря Дрепунг. Далай-лама послал его в Европу для зондирования почвы в интересах претворения давней мечты тибетцев – получения полной независимости. Через несколько лет Чойдар осел в Дарджилинге, вполне возможно, продолжая исполнять особые поручения лидера Тибета. После года занятий с молодой француженкой он послал ее к своему ученику в Сикким постигать основы тантрического учения.
* * *
Такого, как Таши, Барбара не видела никогда. Это был человек, со всех точек зрения блестящий. Красивый, тонкий, он выглядел изящно и в обычной монашеской накидке. Талантлив во всем. Сочинял чудесные стихи. Мастерил загадочные тибетские головоломки и игрушки. Рисовал, и не только божества. Свой портрет минеральными красками Барбара хранила всю жизнь. Таши писал историю Тибета. Так, как не писали ни старые тибетские книжники, ни новые европейские авторы. Его архив хранил большое число книг, не известных науке прежде. Их ему привозили монахи и миряне из Тибета. Это были старые генеалогии княжеских домов, истории монастырей, учений и культов. Таши пытался найти истоки, которые определили путь Тибета, такой извилистый и неповторимый. Но главное, чем он пленил Барбару, был ум – ясный, острый, пытливый, не имевший, казалось, границ. Трактуя буддийские постулаты и отвечая на ее вопросы, порожденные чисто европейским желанием везде найти логику, Таши был так точен и прост, что иногда брала оторопь – как она этого не понимала раньше?