— Почему тогда именно Вам приписывают покушение на него?
— Этот вопрос нужно задать не мне. Отмечу, что обвиняют меня не в покушении на губернатора, а в совершении террористического акта — 205-я статья УК РФ. Моя роль в совершении этого преступления, по версии обвинения, заключалась — внимание! — в даче указаний о возбуждении уголовного дела по фактам покушения на убийство Бочарова и покушения на умышленное уничтожение имущества. А смысл этого теракта, по версии следствия, — в воздействии на принятие решения органами власти. Но я сам в 2016 году был представителем государственного органа — Следственного комитета, который помогал поддерживать политику губернатора. То есть один орган власти влияет на другой? В итоге мне приходится защищаться от обвинения, которое даже понять сложно.
Вообще, версия о том, что я причастен к каким-либо поджогам, как способу выяснения отношений или способу достижения каких-либо целей, звучит для меня, мягко говоря, нелепо. Нет не только мотива, но и доказательств.
— Ремезов, как пишут СМИ, дал на Вас показания.
— Как раз он подозревался нами в организации покушения на главу региона. У Ремезова были и мотив, и исполнители преступления, которых мы смогли быстро установить.
— А почему вообще Ремезова с Вами связали? Вы его знали раньше?
— История такая. Был спор вокруг аренды корпусов на центральном рынке Волгограда между предприятием Ремезова и муниципальными властями. На уровне правоохранительных органов этим занималась местная полиция. Она в 2013 году возбуждала уголовное дело по фактам злоупотреблений, связанных с арендой корпусов рынка, а позднее прекращала по требованию прокуратуры и в последующем окончательно отказала в возбуждении уголовного дела.
Новый губернатор Бочаров в 2014 году обратил внимание на проблему центрального рынка и потребовал обеспечить защиту интересов государства при использовании собственности на рынке. После этого как раз Следственный комитет Волгоградской области и я лично поддержали губернатора, проведя дополнительные проверочные мероприятия и возбудив уголовное дело по центральному рынку. Фамилия Ремезова знакома мне только в связи с уголовными делами, которые были в производстве СУ СК по Волгоградской области. Предположение, что мы могли действовать в одной группе, просто оскорбительно.
— Почему вас обвиняют именно в террористическом акте? Поджог дома — это скорее покушение на убийство. Есть что-то еще, о чем мы не знаем?
— Нет ничего. Очевидно, что с таким громким и тяжким обвинением проще обеспечить самую строгую меру пресечения, длительные сроки и максимальную закрытость расследования (несмотря на информационную доступность судов, судебные акты по интервьюируемому в рамках данного уголовного дела запрещены к публикации — прим. авт), а также определенную подследственность (и вот я в «Лефортово»).
— Ваши защитники считают, что на вас давит следствие. И что оно от вас хочет?
— Прямого давления я не испытываю. Но вот в косвенном, завуалированном виде — конечно. Ко мне в СИЗО длительное время не допускали адвокатов на свидание, не разрешают свидания с близкими родственниками, прямо указывая в ответах, что «без объяснения причин». Серьезные проблемы с правом на переписку, с передачей мне от адвокатов документов/материалов для работы над защитой. Все это считаю попыткой затруднить и ослабить мою защиту, склонить меня к компромиссам. И в этом смысле главный фактор воздействия на меня — это, по моему мнению, незаконная и необоснованная мера пресечения: помещение под стражу, в СИЗО. На обращение моего защитника с просьбой провести обследование и лечение в больнице также пока получен отказ. А здоровье у меня действительно плохое — последствия инсульта, артериальная гипертензия с высокой степенью риска и другие диагнозы, сейчас заметно ухудшается зрение и немеет правая сторона тела, плохо работает правая рука. При этом обвинение всегда настаивает на закрытых судебных заседаниях по продлению сроков содержания под стражей.
— Вы готовы к большому тюремному сроку в случае обвинительного приговора?
— В силу опыта понимаю, что установление истины, проверка доводов и сбор доказательств — все это требует времени. Поэтому не рассчитываю на сиюминутное разрешение своего дела. Однако уверен, что мою невиновность подтвердят. Надеюсь на законное и справедливое решение в разумные сроки.
— Как семья переживает ваш арест?
— Для семьи произошедшее, конечно, непростое испытание. Для всех и для каждого в отдельности. У меня дети, в том числе несовершеннолетний ребенок, который сейчас особенно, в силу возраста, нуждается в отце. Но мы стараемся поддерживать друг друга и не сомневаемся друг в друге.
Госизмена по свадебному фото
Справка: Семейную пару из Калининграда обвинили в госизмене в пользу спецслужб Латвии. Супруги были арестованы в 2018 году. Антонина Зимина и Константин Антонец раскрыли, по версии следствия, информацию о сотруднике ФСБ, который был гостем на их свадьбе. Константин Антонец по образованию юрист. Его супруга до ареста занимала должность директора Балтийского центра диалога культур, где также трудился и ее супруг. После она стала внештатным экспертом Фонда поддержки публичной дипломатии имени Александра Горчакова. Областной суд Калининграда вынес приговор: Зимину приговорили к 13 годам общего режима, Антонца — к 12,5 годам строгого режима. Обоим также назначен штраф в размере ста тысяч рублей.
Фото ценой в 12 лет тюрьмы
Антонина попала в СИЗО «Лефортово» в июле 2018 года (ровно через год туда же «заехал» ее муж — как она считает, потому что следствию не удалось уговорить ее признать вину). Женщину случайно нашли в изоляторе члены ОНК, поднялся шум. По словам отца, следователь ФСБ, которой вел дело, этим фактом был сильно недоволен.
— Он говорил: если бы мы молчали, то Тоня скоро бы вышла на свободу, — рассказывает отец Антонины Константин Зимин. — Якобы они там какого-то шпиона ловили, а Тоню для отвода глаз закрыли.
В СИЗО с Антониной происходили странности. Сначала ей запретили переписку.
«Мне сказали, что любое письмо — только с разрешения следователя, — рассказывала она правозащитникам. — Местный священник и психолог уговаривают меня признать вину, разве это нормально?!»
Поскольку ей долгое время не выдавали расческу, Антонина побрилась налысо.
Через какое-то время она заявила, что стала плохо себя чувствовать, просила передать близким образцы ногтей на токсикологическую экспертизу. И, хоть биоматериал не отдали, скоро она стала чувства себя лучше. Но пришла новая напасть — якобы обнаружили опухолевый процесс.
«В медчасти СИЗО, мне сказали, что, возможно, проживу пять-шесть лет, — говорила она. — Врачи гражданской больницы, куда меня вывозили после вмешательства ОНК, дают еще меньше — год-два жизни. — При этом я не знаю точный диагноз, потом что не берут биопсию».
Самое удивительное — последний анализ перед этапированием в Калининград на суд ничего опасного не обнаружил. «Был ли вообще рак или его придумали?» — спрашивает друг Антонины.
«На всех моих последних меддокументах стоит штамп (он замазан, но на просвет видно): «Ведомственная поликлиника ФСБ», — писала она в своих заявлениях. — То есть теперь все анализы идут туда. Я этой организации права на забор моей крови и т. д. не давала».
В чем же все-таки обвинили Антонину и ее мужа?
Зимина — сотрудница Фонда поддержки публичной дипломатии им. А.М. Горчакова, учреждённого по инициативе Дмитрия Медведева «для вовлечения граждан во внешнеполитический процесс». По роду своей работы постоянно контактировала с представителями стран Прибалтики. По слова отца, была патриоткой, за что ее лишили права въезда в Литву (выступила там с речью, где восхваляла российскую власть).
Наши спецслужбы интересовались родом деятельности Антонины, предлагали сотрудничество, но она отказывалась. Зачем им нужна была Зимина? А затем, что среди ее друзей и знакомых было много латышей, литовцев, причем занимающих не самое последнее положение в своих странах, таких, как, к примеру, экс-депутат Рижской думы, Руслан Панкратов.
В деле, как говорят, два эпизода. Первый связан с фотографией, и «МК» о нем подробно писал. Если в двух словах — речь о раскрытии личности действующего оперативника Калининградского управления ФСБ.
— Он был гостем на их свадьбе, напился, сам со всеми фотографировался, раздавал свои визитки, говорил, что поможет, если нужно, — рассказывает отец. — По второму эпизоду — Антонине и ее мужу вменяется, что они передали некий секретный документ латвийским спецслужбам. Взял его Антонец у себя на работе — он трудился в ту пору юристом в министерстве экономики Калининградского правительства.
Якобы этот документ нашли дома, но тогда как его дочь и зять вывезли на границу? Следствие путалось даже насчет его вида — на флешке он или на бумажном носителе. В суд предоставили некий жесткий диск, который, не открылся, и никто так и не смог понять, что там. Супруг Антонины не имел доступа к гостайне, так же, как и она сама.
В распоряжении «МК» есть два заявления Антонца, где он просит возбудить уголовное дело на двух свидетелей, которые, как он пишет, дали против него заведомо ложные показания (о чем он узнал во время ознакомления с материала дела). Один из них, некий чиновник, сообщил следствию, что Антонец задерживался на работе в министерстве до вечера, садился за его компьютер, имел доступ к его почте. «За компьютером сотрудника в кабинете № 436 не работал, доступа к указанному компьютеру не имел, включая логин и пароль», — пишет Антонец. И просит обратить внимание на тяжесть последствий для него в связи с этими, как он уверяет, ложными показаниями. Другое заявление касается показаний экс-замминистра экономики Калининградской области Нинель Салагаевой. В обоих случаях следствие не стало возбуждать уголовное дело. К слову, другие сотрудники министерства выступили в защиту Антонца.