Но цари лапифов часто роднятся с эллинскими домами, они знают истинные имена богов, сказания о знаменитых сражениях и правила боя.
Я вскричал:
– Мое имя – Тесей! Ты, кажется, хотел повстречаться со мной?
Он ухмыльнулся, его брови взлетели еще выше.
– Приятная вышла встреча, царь Тесей. Не одиноко ли тебе так далеко от дома?
– С чего бы, – отвечал я, – в такой-то доброй компании? Я приехал за моим скотом. Оставьте его прямо на месте: вы – чужеземцы и я не возьму с вас пени.
Пираты захохотали и направились ко мне, но Пирифой рявкнул на них, и они отступили подобно хорошо обученным псам.
– А твой бык, похоже, знает тебя. Наверно, вы соскучились друг по другу?
Он добавил шутку столь деревенскую, что мой мальчишка смутился. По хохоту его людей понятно было, что они души не чают в своем предводителе.
Я спросил, протянув руку к щиту:
– Кто ты, Пирифой? Предводитель мужей или просто похититель скота? Я приехал, чтобы узнать это.
– Считай меня похитителем скота, – отвечал он, – умеющим приглядывать и выбирать.
Ясные глаза его глядели на меня с кошачьей невозмутимостью, беззлобно, с ленцой. Так смотрит кот, готовясь к прыжку.
– Хорошо, – отвечал я. – Именно это я и слыхал о тебе. Тогда у нас есть дело, которое подобает уладить вдвоем.
Я отдал поводья мальчишке, вцепившемуся в них так, словно в этих ремнях была заключена его жизнь. И соскочил с колесницы при всем оружии.
Мы стали лицом к лицу. Теперь, добившись желаемого, я понял, что еще не видел мужа, которого мне настолько жаль будет убить.
Пирифой тоже медлил, опершись на копье.
– Похоже, ты любишь осложнять себе жизнь, – сказал он. – Хорошо, раз ты ищешь себе неприятностей, они у тебя будут. Когда человек просит, нужно помочь ему. Ты станешь поживой собакам, и женщины будут выть над твоим телом! Я слыхал, ты разбираешься в них.
– Не пыжься, – ответил я. – Ни одна женщина здесь не завоет над тобой. И не дев будешь ты наполнять, но чрева ворон.
– Ворон? – переспросил он, поднимая брови. – Или ты сам решил меня съесть? Такого я о тебе не слыхал.
– Надо бы почаще спускаться с гор, – посоветовал я, – слушать людей, умеющих жить под крышей.
Пирифой расхохотался, чуть отведя в сторону щит, открывая передо мной правый бок: он знал, что я не стану нападать на него врасплох. Я не сумел заставить его потерять голову, да и сам не успел как следует рассердиться.
– Слушай, Пирифой, парень этот доставил мне твой вызов. Вестник – священен, и, если я паду, не искушай удачу. Ну а теперь хватит обзываться, подобно двум бабам, бранящимся над разбитым кувшином у колодца. Давай подходи, опробуем, чья бронза острее.
Я выставил щит перед собой. Он постоял мгновение, не отводя от меня своих больших зеленых кошачьих глаз, а потом сбросил с плеча перевязь, так что высокий щит загремел оземь, и отбросил в сторону копье.
– Нет, клянусь Аполлоном! Мы мужи, а не бешеные псы. Если я убью тебя, ты уйдешь из этого мира, а я так и не узнаю афинского царя. Зевс Громовержец! Ты приехал ко мне один, взяв оруженосцем мальчишку. Ты доверился моей чести. Чести своего врага. Как же ты отнесешься к другу?
Когда я услыхал эти слова, то почувствовал, словно наблюдавший за всем бог встал меж нами. Сердце мое воспарило, копье отлетело в сторону, а ноги сами сделали шаг вперед, и я протянул руку в приветствии. Навстречу мне протянулась другая, обвитая змеей рука, и пожатие ее показалось мне таким знакомым.
– Испытай и увидишь, – отвечал я.
Мы пожали руки, а лапифы вокруг бурчали в бороды.
– Сперва уладим спор, – начал он. – Я выплачу пеню за кражу скота. Поход был удачным, сундуки мои полны, долг этот не разорит меня. Ты – царь, тебе и судить. И если бы ты не был достоин доверия, то и сам не доверился бы мне.
Рассмеявшись, я отвечал:
– Я видел, что старина Ойнопс уже свел свои счеты. За тобой пир, тогда сочтемся и мы.
– Сделано, – отвечал он. – Приглашаю тебя на мою свадьбу.
В знак дружбы мы обменялись кинжалами. На моем была золотая пластинка, изображавшая царя в колеснице, преследующего льва. Его оружие ковали лапифы. Хороший кинжал, вот уж не подумал бы, что они способны на такое: рукоятку украшала золотая зернь, а по клинку неслись серебряные кони. Когда мы обнялись, чтобы скрепить дружбу, я вспомнил о мальчишке, ехавшем со мной на бой. Но он вовсе не приуныл, и даже тугодумы-лапифы приветствовали нас и махали щитами.
Как это бывает иногда, я понял, что встретил своего даймона, собственную судьбу. Зло или добро принесет мне этот муж, трудно было сказать; наверно, и сам бог не сумел бы определить этого. Но новый друг мой был хорош сам по себе: прекрасен и отважен как лев, хотя зверь этот и похищает твоих коров. Он рычит, завидев копья над валом, свет факелов исторгает огонь из его золотых глаз, и сердце твое любит его – хочешь ты этого или нет.
Глава 6
После жертвоприношения и пира я, не спросив Пирифоя, решил, что он погостит у меня в Афинах.
Он ответил:
– Охотно, но только после охоты в Калидоне. Похоже, я добрался на юг раньше этой новости. Там объявился один из гигантских вепрей, которых Бендида[114] посылает в наказание людям.
Именем этим горцы зовут владычицу луны; эллина и лапифа в Пирифое было трудно разделить.
– Что? – спросил я. – Однажды я убил близ Мегары такую свинью и всегда думал, что подобных ей больше нет на свете.
– Послушал бы сказания кентавров,[115] там их целая пропасть.
Пирифой говорил по-эллински неуклюже, иногда даже с трудом. Пришлось потрудиться когда-то его наставнику, ведь при тамошнем дворе наш язык в ходу не каждый день; дополняли его речь словечки обитателей побережий, какими пользуются пираты. Впрочем, Пирифой лучше своих людей владел языком, потому что был быстрее их разумом.
– Кентавры говорят, что их предки убивали свиней отравленными стрелами. Это племя не знает правил охоты, оно слишком дикое.
Я представил себе ватагу его лапифов и попробовал вообразить народ, который может показаться диким этим людям.
– Они едят мясо сырым, – продолжил Пирифой. – И спускаются со своих вершин только ради новых безобразий. Но если вепри и убивали предков кентавров, я возмущаться не стану. Как не стал бы возражать против того, чтобы пращуры горцев перебили свиней. И то и другое было бы хорошо. Нам хватает и кентавров, так что вепри уже совсем не нужны.
Я обиделся на него за отказ погостить у меня, однако Пирифой имел странный дар успокаивать чужой гнев.
– В Калидоне, – промолвил он, – по обычаю принесли девственниц в жертву Артемиде. – На этот раз он вспомнил эллинское имя богини. – Троих сожгли, а еще троих отправили морем на север, в то святилище, где уже девы приносят в жертву богине мужей. Но Артемида открыла им, что хочет получить вепря. Чем они прогневали богиню, я не знаю, однако Артемида из тех богов, с которыми следует обходиться почтительно. Даже кентавры считаются с ней. Поэтому царь объявил о предстоящей охоте, и дом его открыт для воинов. И этой охоты я – прости, Тесей, – не могу пропустить. Дружба дорога мне, но честь дороже. – (Мне представилось, как учитель вколачивает в него старинные законы.) – Но нам незачем расставаться. Поедем вместе.
Я уже открыл рот, чтобы ответить: «У меня столько дел», – и сразу понял, что трудился как пахарь многие месяцы и годы. А потом представил себе веселое путешествие на север в обществе Пирифоя и его лапифов. Оно искушало меня сильнее, чем завлекающий взгляд чьей-нибудь блудливой жены.
Он расхохотался:
– На моем корабле тебе найдется где прилечь. Я ведь оставил на палубе столько места, чтобы хватило на все твое стадо.
Я был тогда еще молод. И еще не забыл путешествие через Истм, когда я не знал на рассвете, что сулит мне грядущий день; не забыл я и Крит с его пляской с быками. Когда-то Посейдон даровал мне знак; я был рожден, чтобы стать царем, и, пока я шел к своей цели, все во мне было устремлено к ней.
Но теперь я достиг своего предназначения. У царя достаточно дел. Но жив был и другой Тесей, томящийся праздностью, и муж этот знал его.
– Почему бы и нет? – отвечал я.
Итак, отложив все дела, я направился в Калидон. Я видел, как переволакивают корабли поперек мирного Истма, как синеет зажатый горами залив у Коринфа, возле устья которого располагается Калидон. И мы прекрасно поохотились там на вепря,[116] свершили доблестные деяния, отменно попировали в доброй компании. Но весела была только сама охота; она породила кровную вражду в царском доме, и, как это случается часто, погиб лучший. Впрочем, победный пир был великолепен, мы праздновали успех юного Мелеагра и длинноногой охотницы, с которой он разделил трофей; горе же было еще впереди. Но лица сидевших вокруг стола теперь для меня растворяются во мгле. И когда я вспоминаю охоту, то повсюду вижу Пирифоя.
В жизни своей я делил ложе со многими женщинами и никогда с мужчиной. Таким был и Пирифой – наша дружба ничего не переменила в этом. И все же, берясь за копье или лиру, поднимаясь на колесницу, подзывая свистом собаку, заглядывая в глаза женщины, я видел только его очи. К нашей дружбе примешивалось соперничество, и в нашей приязни проступал некий страх. С первого же дня нашей встречи я доверил бы ему любимую женщину и знал, что он защитит мою спину в битве. Пирифой мог положиться на меня в такой же мере. Но в том, что он любит во мне, сам я сомневался, а ему стоило только позвать, как птицу из леса.
Я свернул с дороги домой из Калидона и углубился на запад, в Фессалию, чтобы посетить дом его отца. Мы отправились налегке, с теми людьми, без которых его корабли могли обойтись на обратном пути; ради скорости, говорил он. Ради любви к приключениям, насколько я понимал. И их вполне хватило – нам досаждали волки, барсы, грабители и горный холод. А однажды, когда тропа припала к крутому обрыву, налетевший ветер заставил все ущелье петь подобно огромной каменной флейте; руки бога ветра хватали нас за щиты, стремясь сбросить с утеса. Так бы и случилось, если бы мы не положили щиты на землю, насыпав в них камней доверху. Но один лапиф все же сорвался.