Но Екатерина I не задержалась на троне. При взошедшем на престол малолетнем царе Петре II в силу вошёл А. Меншиков. Абрам Петрович оказался среди противников временщика и был удалён из столицы. Сначала в Казань, затем последовали Тобольск, Томск и Селенгинск. Из далёкой Сибири Ганнибал взывал к милосердию: «Понеже мне ныне, будучи у дел его императорского величества, без жалованья питатца нечем и за недачею жалованья не умереть бы голодною смертию».
К счастью для Абрама Петровича, Пётр II тоже недолго царствовал. Новая императрица Анна Иоанновна вернула Ганнибала из ссылки и дала ему чин капитана Инженерного корпуса.
В возрасте тридцати пяти лет Абрам Петрович женился на Евдокии Андреевне Диопер и уехал с ней в Пернов (ныне Пярну), где было его новое место службы. Брак оказался неудачным: красавица гречанка родила белую девочку, которую Ганнибал отказался признать своей дочерью, но оставил её при себе, назвав Поликсеной. Девочка получила хорошее воспитание, вовремя была выдана (с богатым приданым) замуж, но никогда не видела сомнительного отца. Что касается подкачавшей супруги, то Абрам Петрович с ней развёлся и заставил постричься в монахини.
21 мая 1733 года Ганнибал, ссылаясь на увечья, «принятые от чрезвычайно трудных походов», вышел в отставку и поселился на мызе Каррикуля Ревельского уезда. Там он женился второй раз. Его избранницей была шведка Христина фон Шебер, родившая арапу Петра Великого кучу чёрных детей.
В отставке Абрам Петрович жил на пенсию сто рублей в год. Содержать на эти деньги многодетную семью было трудно, и 3 ноября 1740 года он обратился за помощью к всесильному графу Б. Х. Миниху:
«В великой надежде припадаю к стопам вашим слёзно повелеть явить со мною Божеское милосердие. Чтоб я был награждён по единому высокому милосердию Вашего Высокографского Сиятельства моего Высокого патрона и Государя: пожаловать мне и детем моим в вечное владение деревнишку мужиков восемь ис коронных в Ревельском уезде.
За что воздаст Господь Бог здесь и в будущих веках, а я не-престану с бедными моими детьми вечно Всемогущего Творца просить о здравии и о благополучии Вашего Высокографского Премилосердного Государя.
Всепокорный и всепослушный раб
Абрам Петров Ганнибал».
Столь унизительное для человеческого достоинства послание убедительно свидетельствовало о крайней нужде бывшего любимца великого человека. Действительно, у арапа Петра I было одиннадцать детей, до взрослых лет дожило четыре сына (Иван, Пётр, Осип, Иоанн) и три дочери (Елизавета, Анна, София).
Миних не успел помочь Абраму Петровичу, но на счастье его скончалась императрица Анна Иоанновна. Новая государыня, дочь Петра I Елизавета вспомнила верного слугу своего родителя (и брата по крещению). Её указом Ганнибалу была пожалована Михайловская губа в Псковской губернии и деревня Рахула близ Ревеля.
Ганнибал стал быстро продвигаться по служебной лестнице: произведён в генерал-майоры и назначен обер-комендантом Ревеля. Затем из армейского генерала стал генерал-майором от фортификации. В обязанности Абрама Петровича входило руководство технической частью Корпуса военных инженеров России.
В 1759 году Ганнибал был произведён в генерал-аншефы, а 26 июня 1762-го указом Петра III уволен, прослужив России 57 лет.
Последние два десятилетия своей жизни (умер Абрам Петрович в 1781 году) Ганнибал провёл в подаренных ему владениях. Пушкин писал об этом периоде жизни своего прадеда:
В деревне, где Петра питомец,
Царей, цариц любимый раб
И их забытый однодомец,
Скрывался прадед мой арап,
Где, позабыв Елисаветы
И двор, и пышные обеты,
Под сенью липовых аллей
Он думал в охлажденны леты
О дальней Африке своей…
В истории Абрам Петрович Ганнибал остался не только как один из предков гениального поэта, но и как выдающийся организатор военно-инженерного дела в России.
Из сыновей А. П. Ганнибала прославился Иван Абрамович (1731–1801), крупный военный деятель последней четверти XVIII столетия, участник ряда морских сражений.
10 апреля 1770 года, будучи в чине бригадира, И. А. Ганнибал с тремя кораблями и отрядом десантников взял греческий портовый город Наварин.
К Чесменскому сражению Ивану Абрамовичу было поручено подготовить четыре брандера, корабли, нагруженные горючими и взрывчатыми веществами. Два из них прорвались к турецкой флотилии и почти полностью сожгли её, тем самым решив участь сражения.
Оба этих события упоминаются в лирике Пушкина:
И был отец он[103] Ганнибала,
Пред кем средь чесменских пучин
Громада кораблей вспылала
И пал впервые Наварин (3, 210).
Чесменское сражение (24.06.1770) было увековечено колонной, воздвигнутой в Царскосельском саду. Пушкин упомянул этот памятник в стихотворении «Воспоминания в Царском Селе»:
Он[104] видит: окружён волнами,
Над твёрдой, мшистою скалой
Вознёсся памятник. Ширяяся крылами,
Над ним сидит орёл младой.
И цепи тяжкие и стрелы громовые
Вкруг грозного столпа трикратно обвились;
Кругом подножия, шумя, валы седые
В блестящей пене улеглись (1, 84).
Иван Абрамович основал город Херсон, возвёл в нём крепость и был назначен её комендантом. В 1791 году Ганнибал вышел в отставку в чине генерал-аншефа, заслужив ряд высших орденов России. Кроме того, получил в награду 10 000 десятин земли. От отца Иван Абрамович наследовал мызу Суйду с деревнями и всю Михайловскую губу.
Умер И. А. Ганнибал в 1801 году в Петербурге. Детей у него не было.
Часть V«Недаром — нет! — промчалась четверть века!»
Болдинская осень
«Я готов умереть за неё»
Вопрос с женитьбой Пушкина разрешился только через одиннадцать месяцев после его сватовства — 6 мая 1830 года состоялась помолвка. В реальность случившегося не сразу поверили даже друзья поэта. П. А. Вяземский писал ему: «Я сейчас с обеда Сергея Львовича, и твои письма, которые я там прочёл, убедили меня, что жена меня не мистифицирует и что ты точно жених.
Гряди, жених, в мои объятья!
А более всего убедила меня в истине женитьбы твоей вторая, экстренная бутылка шампанского, которую отец твой разлил нам при получении твоего последнего письма. Я тут ясно увидел, что дело не на шутку. Я мог не верить письмам твоим, слезам его, но не мог не поверить его шампанскому.
Поздравляю тебя от всей души. Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения».
Но за свою сто тринадцатую любовь (по подсчётам самого поэта) Пушкину пришлось побороться. Хотя Наташе Гончаровой было уже восемнадцать лет и претендентов на романтическую красавицу не находилось, падать к его ногам она не спешила. Её отношение к себе Александр Сергеевич характеризовал как «спокойное безразличие её сердца».
Будучи человеком мыслящим, Пушкин не мог не думать о том, что принесёт ему брак с первой красавицей старой столицы, и свои терзания по этому поводу излил в одном из писем будущей тёще:
«Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем её привязанность, но ничем не могу ей понравиться… Будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный её союз; — может быть, эти мнения и будут искренни, но уж ей они безусловно покажутся таковыми.
Не возникнут ли у неё сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения? Бог мне свидетель, что я готов умереть за неё; но умереть для того, чтобы оставить её блестящей вдовой…» (10, 812).
Наталью Ивановну мало волновали сомнения будущего зятя, её задачей было выдать замуж дочь-бесприданницу. Но в одном вопросе она заняла твёрдую позицию, потребовав от Пушкина свидетельство властей о его политической благонадёжности. Пришлось обращаться к Бенкендорфу. Тот посоветовался с царём, и нужный документ (в виде письма начальника III отделения канцелярии Его Величества) Александр Сергеевич получил. Помолвку он отметил стихотворением «Мадонна», обращённым к невесте:
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец (3, 175).
Но будущая тёща поэта продолжала строить козни. В конце августа Пушкин сообщал В. Ф. Вяземской: «Я уезжаю, рассорившись с госпожой Гончаровой. Она устроила мне самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть. Не знаю ещё, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь» (10, 823).
В этот же день Александр Сергеевич уведомил невесту о том, что оставляет ей свободу выбора — он или мать:
«Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждёт в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать.
Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь» (10, 823).
При всей видимой покорности судьбе это был ультиматум: решайте, я готов на всё. Мать Наташи поняла, что её младшенькая может засидеться в девках, и резко изменила манеру общения с возможным зятем. 9 сентября (уже из Болдина) Пушкин в восторге писал невесте, известившей его о твёрдости своего решения и перемене настроения матери: «Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног, чтобы поблагодарить вас и просить прощения за причинённое вам беспокойство. Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило» (10, 824).
…В конце сентября полил дождь, и Александр Сергеевич с огорчением констатировал: «Теперь не прекратится до санного пути». 11 октября сообщил невесте: «Въезд в Москву запрещён[105], и вот я заперт в Болдине. Ни соседей, ни книг. Погода ужасная, я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь» (10, 826).
Ну не только это. Восстановив душевное равновесие, Александр Сергеевич предался мечтам и воспоминаниям. 5 октября он решил подвести итоги своим отношениям с «Е. W.»[106] — «Прощанье»:
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут меняясь наши лета,
Меняя всё, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальная подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его (3, 186).
Затем последовали стихотворения «В начале жизни школу помню я…», «Заклинание» и «Отрывок», XII и XIV строфы восьмой главы романа «Евгений Онегин». Словом, по выражению Л. Н. Васильевой, автора книги «Жена и муза», «Е. R.[107] царствует в Болдинской осени Пушкина».
И вдруг в это мёртвое царство врывается живая душа — Ольга Калашникова. За печальными воспоминаниями об ушедшем в небытие идеале Пушкин вспомнил о простой русской женщине и ещё раз «облагодетельствовал» её. О чём мы узнаём из статьи Владимира Петрова «Бастарды — племя отверженных»[108]: «Накануне женитьбы на Наталье Гончаровой Пушкин приезжал в Болдино, встречался с Ольгой. Через девять месяцев она родила сына, судьба которого покрыта тайной».
Чудовищный диссонанс: переписка с невестой, воспоминания о покойной императрице. И вдруг рядом: воспоминания об утаённой любви и о романе с простой крестьянкой! Непостижимы извороты мысли и памяти.
…7 октября появилось стихотворение «Паж»: Это воспоминание (в романтической форме) о зарождении любви поэта к императрице Елизавете Алексеевне:
Пятнадцать лет мне скоро минет;
Дождусь ли радостного дня?
Как он вперёд меня подвинет!
Но и теперь никто не кинет
С презреньем взгляда на меня.
Уж я не мальчик — уж над губой
Могу свой ус я защипнуть;
Я важен, как старик беззубый;
Вы слышите мой голос грубый,
Попробуй кто меня толкнуть.
Я нравлюсь дамам, ибо скромен,
И между ими есть одна…
И гордый взор её так томен,
И цвет ланит её так тёмен,
Что жизни мне милей она…
Таким поэт воображал себя накануне своего пятнадцатилетия, таким вспоминал себя в тридцать лет. Что же касается имени его возлюбленной, то оно чётко обозначено в одной из черновых строф стихотворения:
Давно я только сплю и вижу,
Чтоб за неё подраться мне.
Вели она — весь мир обижу,
Пройду от Стрельны до Парижу,
Один, пешком иль на коне (3, 467).
Идти «до Парижу» наказывала царю Александру I его супруга Елизавета Алексеевна. О ней и вспоминал поэт в ненастный осенний день 1830 года. Так накануне решения своей судьбы (бракосочетания с Натальей Гончаровой) Пушкин прощался с молодостью и с теми женщинами, которые оставили наиболее режущий след в его сердце. «О память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной», — справедливо полагал один из современников великого поэта.
Елизавета Алексеевна
Н. Н. Гончарова (Пушкина)
«Искра пламени иного»
Находясь в Болдине, то есть вдали от лицейских друзей, Пушкин весьма своеобразно отметил очередную годовщину основания их alma mater. В этот день он сделал следующую пометку: «19 октября сожжена X песнь» (5, 604). Десятая глава романа «Евгений Онегин», произведения[109], которое читали взахлёб и которое утвердило за поэтом недосягаемое место в общественном мнении.
К счастью для русской литературы, перед преданием рукописи огню Александр Сергеевич зашифровал её текст. Над его восстановлением пушкинисты бились целое столетие и фрагментарно восстановили его. Что же заставило поэта подвергнуть своё любимое детище столь радикальный экзекуции?
Ответ на этот вопрос однозначен — содержание X песни и боязнь за свою судьбу. Пушкин собирался жениться и уже не мог полностью распоряжаться своей судьбой. Да и царю он дал обещание не вольничать. Поэтому рискнул в надежде на то, что потомки разберутся. Так и случилось, хотя и не совсем гладко. В Академическом издании сочинений А. С. Пушкина по этому поводу сделано следующее примечание: «Не везде текст шифра и черновиков читается с уверенностью. Некоторые сокращения не совсем понятны. Черновик восстанавливается с большим трудом. Поэтому предлагаемое чтение отрывков Х главы следует считать предположительным и приблизительным» (5, 605).
Десятая песнь романа «Евгений Онегин» посвящена основным событиям истории России и Европы первой четверти XIX столетия, которая весьма неоднозначно воспринималась поэтом и коронованными особами его времени. По хронологии первым в главе упоминается император Павел I:
Потешный полк Петра Титана,
Дружина старых усачей,
Предавших некогда тирана
Свирепой шайке палачей… (5, 211)
На этом текст обрывается; но из приведённых строк ясно, что Пушкин хотел дать в этом фрагменте сцену расправы заговорщиков с царём.
В сожжёной главе говорилось о царствовании Александра I и о его борьбе с революционным движением не только в России, но и в Европе. Победа над Наполеоном чрезвычайно повысило авторитет Александра, ставшего главой Священного союза, целью которого было подавление революционных движений. Членов этой реакционной организации царь уверял:
Я всех уйму с моим народом, —
Наш царь в конгрессе говорил (5, 211).
А в это время:
Тряслися грозно Пиренеи,
Волкан Неаполя пылал,
Безрукий князь друзьям Мореи
Из Кишинёва уж мигал (5, 210).
В Испании (Пиренеи) поднял восстание полковник Риего, в Италии действовали карбонарии. Александр Ипсиланти, потерявший руку в сражении под Дрезденом (1813), начал войну за освобождение Греции от 300-летнего владычества турок. На конгрессах Священного союза в Лайбахе и Вероне были выработаны общие меры борьбы с революционным движением:
Россия присмирела снова,
И пуще царь пошёл кутить,
Но искра пламени иного
Уже издавна, может быть… (5, 211)
Здесь пушкинский текст обрывается, но из дальнейшего повествования становится ясно, что речь идёт о зарождении первых кружков декабристов:
У них свои бывали сходки,
Они за чашею вина,
Они за рюмкой русской водки…
Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Всё это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов (5, 212–213).
Но довольно быстро «забавы» и «шалости» переросли в создание серьёзных тайных организаций, ставивших своей целю ниспровержение самодержавия, упразднение крепостного права и преобразование страны на демократических началах:
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал.
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян (5, 212).
В приведённой выше строфе названы члены декабристских организаций: «Союза спасения», «Союза благоденствия» и Северного общества. Никита Муравьёв состоял во всех трёх и был одним из виднейших их деятелей. Осуждён к 20 годам каторги.
Илья Долгоруков был членом Коренной управы «Союза благоденствия», занимал в нём пост блюстителя, но после ликвидации «Союза» участия в тайных обществах не принимал. Пушкин бывал на вечеринках и у Муравьёва, и у Долгорукова; читал там свои стихотворения.
Подполковник Михаил Сергеевич Лунин был адъютантом великого князя Константина Павловича, членом Северного и Южного обществ декабристов. Перед отъездом Лунина из Петербурга в Варшаву (начало 1820 года) Пушкин взял себе на память прядь его волос. На сходках членов тайного общества Михаил Сергеевич предлагал убить царя Александра I, за что позднее получил 20 лет каторги. Пушкин говорил о нём:
— Михаил Лунин — человек поистине замечательный.
Каторга не сломила декабриста: в Сибири Лунин написал первую работу по истории революционного движения в России — «Взгляд на русское тайное общество с 1816 по 1826 год».
И. Д. Якушкин рано отошёл от тайных обществ, но на следствии по делу декабристов выяснялась его готовность к убийству царя. При обсуждении этого вопроса Александр Муравьёв предложил бросить жребий, чтобы определить исполнителя этой акции. Неожиданно для всех Якушкин запротестовал:
— На это я ему отвечал, что я решился без всякого жребия принести себя в жертву и никому не уступлю этой чести.
Якушкина приговорили к смертной казни, заменённой двадцатилетней каторгой.
Н. И. Тургенев был одним из политических учителей Пушкина. Под его влиянием поэт написал стихотворения «Деревня» и оду «Вольность». Николай Иванович являлся одним из руководителей «Союза благоденствия» и был видным членом Северного общества. Во время восстания декабристов он находился за границей и избежал наказания.
Упомянув некоторых из членов Северного общества, Пушкин перешёл к Южному, которое так характеризовалось следственной комиссией: «Действия сего тайного общества уже не ограничивались умножением членов. Они с каждым днём принимали характер решительного заговора против власти законной. И скоро на совещаниях стали обнаруживаться в часто повторяемых предложениях злодействие, страшные умыслы.
В Тульчинской Думе первенствовал полковник Пестель. Его сочленом в оной и всегда согласным был Юшневский» (5, 608).
Пушкин упоминает П. И. Пестеля, А. С. Волконского («холоднокровный генерал») и С. И. Муравьёва-Апостола, который
Полон дерзости и сил,
Минуты вспышки торопил.
Сергей Иванович — подполковник Черниговского полка. После ареста Пестеля он поднял полк на восстание. По приговору суда был повешен. Та же участь постигла и П. И. Пестеля, командира Вятского полка. Пушкин встречался с Павлом Ивановичем в Кишинёве. 9 апреля 1821 года поэт писал в дневнике: «Утро провёл с Пестелем: умный человек во всём смысле этого слова.
— Сердцем я материалист, — говорит он, — но мой разум этому противится.
Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю». (8, 17).
Холоднокровным генералом Пушкин называл С. Г. Волконского, которого отличали трезвый ум, рассудительность и рационализм. Сергей Григорьевич был одним из руководителей Южного общества, Пушкина знал с 1820 года. Внук Волконского писал о взаимоотношениях деда с поэтом: «Сергею Григорьевичу было поручено завербовать Пушкина в члены Тайного общества. Но он, увидев великий талант, предвидя славное его будущее и не желая подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения».
Волконский был осуждён на двадцатилетнюю каторгу, которую отбывал на Николаевском винокуренном заводе, в Благодатном руднике, в Читинском остроге и на Петровском заводе. Затем последовало поселение в Уральске и Иркутске. Но эти тяжелейшие испытания не сломили Сергея Григорьевича. На исходе своей жизни он говорил:
— Избранный мною путь привёл меня в Верховный уголовный суд, в Сибирь, в каторжную работу и к тридцатилетней жизни в ссылке, и тем не менее ни от одного слова и сейчас не откажусь.
К сожалению, Пушкин не закончил X песни романа «Евгений Онегин». Да и из того, что написал, не всё удалось восстановить. Тем не менее общая направленность сожжённой главы ясна, и она не могла быть одобрена политическим режимом России 1830-х годов, ибо:
— Пушкин резко отрицательно отзывался о самодержавии и самодержцах;
— отвергал исторические заслуги Александра I, возведённого Николаем I в сан Благословенного;
— упоминал о революциях начала 1820-х годов в Европе;
— в художественной форме воспроизвёл историю движения декабристов с упоминанием о некоторых из них, что в николаевской России было строго запрещено.
Словом, руководствуясь чувствами, поэт выплеснул на страницы рукописи те истины, за которые сам мог угодить в Сибирь. И только мысль о возможном браке с прекраснейшей Натали удержала его от очередной опрометчивости. Поистине: хочешь знать истину, ищи женщину.
«Когда ж твой ум он поражает?»
Французский император Наполеон, конечно, не был другом великого русского поэта, но интересовал его всю жизнь. Его деяния Пушкин оценивал на разных этапах жизни, сравнивая с успехами и неудачами Александра I. Эти государи дали поэту десяток тем для создания замечательных художественных произведений. Генерал-майор И. Т. Рожнецкий прослужил почти всю первую половину XIX столетия, был автором «Походных записок артиллериста», то есть войну знал. О главном противнике России говорил:
— Наполеон был гением войны и политики, гению подражали, а врага ненавидели.
Именно в первом качестве воспринимал Пушкин поверженного исполина после его кончины; и не случайно одно из его стихотворений, посвящённых Наполеону, называется «Герой». Оно было написано в Болдине, где поэт осенью 1830 года пережидал карантин, введённый в связи с эпидемией холеры. В начале ноября 1830 года Александр Сергеевич извещал издателя «Московского вестника» М. П. Погодина: «Посылаю вам из моего Пафмоса[110] Апокалипсическую песнь. Напечатайте, где хотите, хоть в „Ведомостях“ — но прошу вас и требую именем нашей дружбы не объявлять никому моего имени. Если московская цензура не пропустит её, то перешлите Дельвигу, но также без моего имени и не моей рукой переписанную» (10, 314–315).
Стихотворение «Герой» написано в форме диалога поэта и его друга. Последний задаёт вопрос о славе и её наиболее ярком воплощении в представителе рода человеческого:
Да, слава в прихотях вольна.
Как огненный язык, она
По избранным главам летает,
С одной сегодня исчезает
И на другой уже видна.
За новизной бежать смиренно
Народ бессмысленный привык;
Но нам уж то чело священно,
Над коим вспыхнул сей язык.
На троне, на кровавом поле,
Меж граждан на чреде иной
Из сих избранных кто всех боле
Твоею властвует душой? (3, 198)
Для поэта ответ самоочевиден, и он не колеблясь говорит:
Всё он, всё он — пришлец сей бранный,
Пред кем смирялися цари,
Сей ратник, вольностью венчанный,
Исчезнувший, как тень зари.
Друг не удивлён выбором поэта, но уточняет: в каком эпизоде своей необычной карьеры больше всего привлекает его Наполеон?
Когда ж твой ум он поражает
Своею чудною звездой?
Тогда ль, как с Альпов он взирает
На дно Италии святой;
Тогда ли, как хватает знамя
Иль жезл диктаторский; тогда ль,
Как водит и кругом и вдаль
Войны стремительное пламя,
И пролетает ряд побед
Над ним одна другой вослед;
Тогда ль, как рать героя плещет
Перед громадой пирамид,
Иль как Москва пустынно блещет,
Его приемля, — и молчит?
Вопросы друга поэта охватывают почти все годы военной и политической карьеры Наполеона, начиная со знаменитой итальянской кампании 1795–1796 годов. Тогда небольшая республиканская армия, состоявшая из полуголодных оборванцев, наголову разгромила отборные войска Священной Римской империи, как называлась Австрия с присоединёнными к ней территориями. В этой войне молодой генерал не раз рисковал своей жизнью, бросаясь во главе войск прямо на неприятельские орудия. Эпизод со знаменем произошёл в сражении при Арколе. После Италии Наполеон воевал в Египте и совершил поход в Сирию. В первом серьёзном сражении, вдохновляя свою небольшую армию, Наполеон говорил:
— Солдаты, сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид!
В ноябре 1799 года победоносный генерал стал первым консулом Французской республики, а через пять лет — императором. К этим событиям относится упоминание Пушкина о жезле диктатора. На это надо заметить, что формально вопрос о провозглашении империи решался по результатам плебисцита (всенародного голосования).
Конечно, не случайно Москва упомянута в стихотворении именно в день вступления в неё Великой армии. Неприятель входил в старую столицу России с музыкой и барабанным боем. Полковые оркестры играли марши, часто звучала «Марсельеза», которая призывала:
О, дети родины, вперёд!
Настал день нашей славы;
На нас тиранов рать идёт,
Поднявши стяг кровавый!
Вам слышны ли среди полей
Солдат свирепых эти крики?
Они сулят, зловеще дики,
Убийства женщин и детей.
Безусловно, многие солдаты и офицеры знали слова революционного гимна, звавшего когда-то французов на защиту республики. А кого они пришли защищать в Москву? Кто угрожает им? Их семьям? Кто несёт им рабство? Несмотря на торжественность момента, настроение в рядах победителей было напряжённым. Граф Сегюр вспоминал:
— Ни один москвич не показывался, ни одной струйки дыма не поднималось из труб домов, ни малейшего шума не доносилось из этого обширного и многолюдного города. Казалось, как будто 300 тысяч жителей точно по волшебству были поражены немой неподвижностью. Это было молчание пустыни!
Тревожное состояние покорителей Европы передаёт офицер Цезарь де Ложье: «Молча, в порядке, проходим мы по длинным пустынным улицам; глухим эхом отдаётся барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное. Москва представляется нам огромным трупом; это царство молчания, сказочный город, где все здания воздвигнуты как бы чарами нас одних. Мы нигде не видим ни одного русского и ни одного французского солдата. Страх наш вырастает с каждым шагом: он доходит до высшей точки, когда мы видим вдали, над центром города, густой столб дыма».
…На картину жизни завоевателя, нарисованную другом, поэт ответил полным отрицанием:
Нет, не у счастия на лоне
Его я вижу, не в бою.
Не зятем кесаря на троне,
Не там, где на скалу свою
Сев, мучим казнию покоя,
Осмеян прозвищем героя,
Он угасает недвижим,
Плащом закрывшись боевым;
Не та картина предо мною.
То есть ни воинская слава Наполеона, ни его восхождение от безвестного лейтенанта до полноправного члена семьи одного из старейших монархических родов Европы (Габсбургов), ни трагический конец столь феноменальной карьеры особенно поэта не вдохновляли. Так что же возбуждало у него особый интерес, кого он назвал героем?
Одров я вижу длинный строй,
Лежит на каждом труп живой,
Клеймённый мощною чумою,
Царицею болезней; он,
Не бранной смертью окружён,
Нахмурясь ходит меж одрами
И хладно руку жмёт чуме,
И в погибающем уме
Рождает бодрость… (3, 199)
Этот эпизод случился, когда армия Наполеона возвращалась из Сирии в Египет. Пушкин узнал о нём из «Мемуаров» Бурьена, выходивших в 1829–1830 годах. Описание страшной болезни, поразившей французов, живо напомнило Александру Сергеевичу о собственных наблюдениях, сделанных во время путешествия в Арзрум:
— Мысль о присутствии чумы очень неприятна с непривычки. Желая изгладить это впечатление, я пошёл гулять по базару. Остановясь перед лавкою оружейного мастера, я стал рассматривать какой-то кинжал, как вдруг ударили меня по плечу. Я оглянулся: за мной стоял ужасный нищий. Он был бледен как смерть; из красных загноённых глаз его текли слёзы. Мысль о чуме опять мелькнула в моём воображении. Я оттолкнул нищего с чувством отвращения неизъяснимого и воротился домой очень недовольный своею прогулкою (6, 699).
Поэтому на следующий день Александр Сергеевич повторил свой променад:
— Я отправился с лекарем в лагерь, где находились зачумлённые. Я не сошёл с лошади и взял предосторожность встать по ветру. Из палатки вывели нам больного; он был чрезвычайно бледен и шатался как пьяный. Другой больной лежал без памяти. Осмотрев чумного и обещав несчастному скорое выздоровление, я обратил внимание на двух турков, которые выводили его под руки, раздевали, щупали, как будто чума была не что иное, как насморк. Признаюсь, я устыдился моей европейской робости в присутствии такого равнодушия (6, 699).
Словом, Пушкин воочию соприкоснулся с чумой и мог оценить мужество человека, дерзнувшего находиться среди поражённых этой болезнью. Свои ощущения он передал через стихотворного поэта:
Клянусь: кто жизнею своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой.
Прагматичный друг пытается охладить восторженность приятеля:
Мечты поэта,
Историк строгий гонит вас!
Увы! Его раздался глас, —
И где ж очарованье света!
Друг напоминает поэту, что, описывая бедствия, принесённые страшной болезнью, Бурьен опровергает распространённое мнение об общении командующего армией с чумными. Поэт не отрицает этого, но и не приемлет прозаизма и бесчувственности толпы:
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран! (3, 200)
Таковым и представляли монархи Европы своим народам великого полководца и государственного деятеля, что не очень соответствовало действительности: «тиран» не хотел власти ради власти и отказался от неё, когда почувствовал, что Франции грозит гражданская война. На острове Святой Елены он говорил доктору О’Мира: «Я должен был погрузить в кровь мои руки вплоть до этого места». И показывал на подмышки.
После изгнания Наполеона борьба между его сторонниками и приверженцами короля Людовика XVIII продолжалась ещё несколько месяцев, принимая в некоторых департаментах ожесточённый характер. Американский историк В. Слоон писал: «Надо принять во внимание, что даже в летописях революционных неистовств не отыщется ничего, способного сравняться со злодейской свирепостью роялистского белого террора, разразившегося в Провансе и Южной Франции. Этот мерзостный террор быстро распространился, хотя и в более слабой степени, и по другим местностям Франции».
В стране происходило то, от чего Наполеон хотел её уберечь, — малая гражданская война. Но в связи с тем, что Франция была обезглавлена, реакция победила (и, конечно, не без поддержки Бурбонов монархами Европы). Страна смирилась с иностранной оккупацией и не потонула в крови своих граждан.
Наполеон с сыном. Художник Прюдон
Вторичное отречение Наполеона от престола, когда он ещё мог противостоять нашествию, но предпочёл этому умиротворение страны и спасение нации, пожалуй, самое значительное деяние в жизни великого воина и человека. Именно человека угадал в нём великий русский поэт. Гений понял гения.