они решают, кто будет здесь жить... Они ждут и заранее знают, кто приедет к нимв гости...
Преподобные отцы наши, старцыОптинские, молите Бога о нас!
Тесный путь
История одной семьи
Посвящается протоиерею Вячеславу (Пономарёву), матушкеНадежде и их детям Сергею, Нине, Галине, которые поделились со мной воспоминаниями
За окном поезда —очей очарованье,осень золотая. Мой любимый месяц — сентябрь. Мелькают за окном багряные,жёлтые, рыжие листья — золото деревьев. Воздух прозрачный, солнце уже неопаляет как летом, оно тихое и ласковое, играет в осенней листве, переливаетсяосенним золотом. Стучат колёса — тук-тук, тук-тук, вагон качает.
Я еду на встречу с прошлым.Волнуюсь. Сердце временами гулко бухает там, в груди, как будто ему тесно. Чтоменя ждёт? Момент истины?
Меня никто не называет стариком,хотя по возрасту уже пора. Умываясь, смотрю в небольшое зеркало — высокиймужчина, широкие плечи, седина на висках, смотрит на меня испытующе и печально.Что оцениваешь, друг мой? Как много пройдено дорог? Много. Как с ошибками?Достаточно.
Выглядишь ты, старина, конечно,ещё неплохо. Но это наследственное. Дедушки и бабушки, спасибо вам. А вот мамаи папа долголетием похвалиться не смогли. Не дали им похвалиться долгими годамижизни. Я уже старше, гораздо старше их. Пожалуй, отцом бы назвали...
Читал недавно: есть такой закон впсихологии — закон Рено. Он гласит: память человеческая освобождается с конца.И когда человек уже не помнит, что происходило три дня назад, он всё ещё оченьхорошо помнит своё детство. Да, пора, мой друг, пора — покоя сердце просит. Скоро, наверное, начнёт и втвоей жизни действовать закон Рено.
Но пока есть ещё время. Наверное,Господь даёт его, потому что не наступил ещё момент истины. Я еду туда, где онждёт меня.
Как хорошо, что так громко стучатколёса. Не слышно говора соседей. Вот они и укладываются спать. А я всё сижу исмотрю в вечернее темнеющее окно, где мелькают огоньки станций или тёмные лесаи поля. Закрываю глаза —ярко: речка наша Бобровка! Реки нашего детства —какиевы добрые и весёлые! Полные бесконечной радости, когда день «всё длился, всё некончался». Как ярко: голубые брызги, тёплый песочек у берега, пескарики у ног!
Открываю глаза — ночное окно,тусклый свет, спящие соседи, тук-тук — колёса. Что это? Такая яркая картинкаиз детства? Как будто я только что стоял на тёплом песчаном берегу нашейБобровки в селе Скородум Ирбитского уезда. Бобровка впадает в Ирбит, Ирбит вТобол, Тобол в Иртыш, Иртыш в Обь, а уж Обь в Северный Ледовитый океан. Так насучили в школе.
Недавно читал: взгляд в прошлое,который меняет настоящее, англичане называют коротким и точным словом, что заслово? Дежа вю? Нет, это французское и совсем о другом. Вспомнил: флешбэк. Да,да — флеш — вспышка, как молния освещающая прошлое. Бэк —назад. Да, привспышке молнии становится видно всё, что могло быть скрыто при обычномосвещении. Всё, что таилось в потаённых, сокровенных уголках нашего дома. Илинашей души.
Вообще-то я не очень люблюиностранные слова. Когда что-то можно назвать по-русски, то зачем они? Но, сдругой стороны, не боюсь их. Слишком люблю и горжусь нашим великим и могучим,чтобы бояться употребить иностранное. Есть слова, которые кратко передают суть,а по-русски это будет целое предложение. Как одним словом сказать по-русски: дежавю? Или ноу-хау? Поэтому «флешбэк» мне нравится. Да, вспышка, как молния,освещающая прошлое...
Закрываю глаза. Я готоввстретиться с прошлым. Флешбэк.
Тепло. Доброе солнышко. Вода вречке слоями—то тёплая, то холодная. Мелюзга плещется у берега. Плыву по реке.Странное ощущение. Я одновременно сижу в купе поезда и одновременно плыву. Воткупе теряется, размывается, пропадает...
Как хорошо быть восьмилетниммальчишкой, плыть вот так по нашей Бобровке и знать: впереди бесконечныйлетний день. Краем глаза приглядываю за сестрёнками. Шестилетняя Нина зашла вводу по колено и завела за собой трёхлетнюю Галинку. Малышка водит руками поводе, плещется и громко кричит мне: «Плыву! Плыву!»
Нина смеётся: «Сережа, Галинка унас плавать научилась!» А я кричу: «Всё хватит, идите на берег! А тозамёрзнете!» И сестрёнки послушно бредут к берегу. А я провожаю их взглядом,пока они не оказываются на жёлтом тёплом песочке, переворачиваюсь на спину илежу, покачиваясь на волнах. А надо мной —голубое высокое небо в лёгких белыхоблаках. Хорошо!
Выхожу на берег, достаю из сумкипару бутылок. У бутылок дно воронкой выгнуто внутрь. Середину дна я пробилзаранее, заткнул горлышки, в бутылки насыпал крошек. Кладу бутылки на дно речкиворонкой навстречу течению. Садимся втроём на мостик, на горячие доски исмотрим вниз.
Вода в Бобровке прозрачная,хорошо видно, как в наши бутылки заплывают пескарики. Заплывают, а назадвыбраться не могут. Галинка сопит рядом. Я их очень люблю — своих сестрёнок.Семья у нас дружная.
Правда, иногда Нине надоедаетмаленький хвостик, который бегает за ней по пятам, и она хитрит, находитпредлоги, чтобы малышка отстала хоть ненадолго. Я сержусь —показываю Нинекулак. Но она знает, что не обижу, высовывает мне язык. Потом тяжело вздыхаети тянет Галинку за ручонку —по ягоды и грибы. Понимает, что старший брат прав.Слушается, хоть и язык показывает иногда.
Бутылки полны пескариков. Ядостаю их из воды, открываю горлышко у бутылок, вытряхиваю пескарей в котелок,и мы идём домой, несём улов на уху. Я ловлю рыбу и на удочку, ухожу вдоль пореке, туда, где глубокие места, омуты. Там можно поймать окуней и даже щук.Одному там бывает жутковато, особенно когда по воде идут внезапно пузыри.Говорят, что там живёт сом-великан. Может и человека под корягу затащить.Поэтому ходим с друзьями—вдвоём, втроём. Про сома и про то, что одному страшно,вслух не говорим. Просто вместе, дескать, веселее!
Мы приносим маме улов, и онарадуется. Наша мама—самая красивая в нашем селе Скородум. А папа— самыйсильный и добрый. Его уважают. Он священник. Мама вышла замуж в семнадцать лети сейчас ей двадцать пять, но выглядит она совсем юной. Тоненькая, хрупкая,изящная. Папа любит подхватывать её на руки. Она смущается, а мы радуемся.Иногда все вместе забираемся на папу, а его широкие плечи даже не сгибаютсяпод нашей общей тяжестью. Папа стройный, сильный, подвижный, на нём всёхозяйство.
У нас большой дом, и в нём живутещё две старенькие бабушки и наш дядя—старый священник с женой.
Он когда-то помогал папе выучиться, а теперь папа заботитсяо всей нашей большой семье.
Он всегда занят: служит в храме.А когда не служит, сам пашет, сеет, косит, жнёт. Большой семье нужен хлеб,молоко. У нас есть корова, лошадь, поросёнок. Огород, небольшой участок землидля посева. Есть небольшое поле, засеянное коноплёй. Всем хозяйством папазанимается сам. Мама с бабушкой пекут хлеб, готовят еду, отжимают из семянконопли густое и душистое конопляное масло. Мы едим картошку и кашу сконопляным маслом. Жмых идёт скоту, а из волокна вьют верёвки и ткут грубуюмешковину.
День ещё длится, и мы втроём идёмза грибами. Так приятно, когда мама называет нас: «добытчики вы мои». За нашимселом Скородум, что тянется вдоль реки, лес: пихты, ели, сосны. Ключик с прозрачнойледяной водой, очень вкусной. Над источником — часовенка. Иногда папа служит вней молебен о своевременных дождях, об избавлении от засухи и града. Над ключиком— раскидистые лапы тёмно-зелёной пихты, где так хорошо играть в прятки.
Около пихты много рыжиков. Яподнимаю с земли пихтовую лапу и показываю сестрёнкам сплошные ярко-рыжиемосты. Нина с Галей собирают их в лукошко, а я ищу новые грибные места иподнимаю ветви пихт. Лукошко быстро наполняется, и мы возвращаемся. Вот ибудут к ужину уха и жарёха из вкусных ароматных рыжиков.
Меня бросает в сторону. Что это?Ах да, я в поезде. Остановка. Все спят. О чём я? Да, жарёха... Я помню этотвкус и запах маминой еды. Помню дни, переполненные счастьем. Я хочу туда,назад, в чистую детскую радость. Как давно это было! Какой же это год? Если мнебыло лет восемь, то это 1916 год. Да, 1916. Закрываю глаза.
Громкое торжественное пение —радость, ликование—так и рвётся из груди восторг! Пасха! Праздников праздник!Я иду в толпе людей вверх по лестнице в нашу летнюю церковь. Лестница устланапихтой. Папа впереди—красивый, нарядный, потом—певчие. А потом —мы, всеостальные. В самой лучшей одежде, с зажжёнными свечами, лица добрые, какие-тоудивительно светлые. Многие плачут от радости.
Вот поднимается Тихон, мрачныйобычно кузнец. Сейчас он смотрит по-детски радостно, улыбается мне, подталкиваетвперёд себя. От лёгкого любовного толчка я переношусь сразу на две ступенивверх — и мы в летней церкви. Ярко горят люстры, иконостас в цветах и веточкахпихты. Голос отца, красивый и мощный, оттеняемый хором певчих, звучит так, чтозвенят подвески на люстрах, дребезжат стёкла в больших сводчатых окнах.
Слышу, как стоящие рядомвосхищаются:
— Батюшка-то наш, отец Вячеслав,вот уж поёт, так поёт!
— Да уж, послушать нашегоскородумского отца из других приходов приезжают, вон смотри — Ирбитские!
Моё сердечко трепещет от радости.Стены, потолок, иконостас—всё ликует пасхальной радостью, иконные росписи настенах кажутся живыми и светлыми.
Наша церковь — красавица—высокая,двухэтажная, с высокой колокольней, множеством колоколов. Звон самого большогоколокола ранним утром слышен за десять километров. А на маленьких колоколахзвонарь на Пасху выводит такие перезвоны, что заслушаешься! Пасха — всеобщийлюбимый праздник!
Опять толчок. Что это? Поездтронулся. Стояли по расписанию минут двадцать. Неужели двадцать? Я прожилцелую пасхальную службу! Так ярко видел отца. И слышал его голос. Папа...
Да, сейчас можно толькоудивляться, когда отец всё успевал? Меня называют трудолюбивым человеком. Наверное,так и есть. Ведь я сын своего отца. Есть и успехи в карьере. Но его меры я недостиг. Нет, не достиг...
Он был настоящим пастырем. Темсамым, который «душу свою полагает за овцы». К нему шли в любое время дня и