ночи: звали к умирающим и тяжелобольным, он крестил, венчал, отпевал, служиллитургию, молебны, панихиды... Обращались и просто так, за советом.
Но кроме службы он ещё изанимался хозяйством. А ещё, после нескольких пожаров в селе, он организовалпожарную дружину, учил молодёжь. Несколько раз получал ожоги на сильныхпожарах. Что ещё?
Во дворе под крышей был верстак инабор инструментов. Папа сам делал по чертежам ульи, рамки для пчёл, занималсяпчеловодством. Желающим раздавал пчелиные рои, помогал начинающим пчеловодам.
Любил читать. В свободные зимниевечера читал, играл в шахматы. Выписывал журналы «Нива», «Родина», журналы попчеловодству, сельскому хозяйству. Жили мы небогато. Самой дорогой вещью былкнижный шкаф —первая покупка папы и мамы после венчания. Духовная литература,классика, детские книги. В доме было стараниями мамы всегда много цветов —пальмы, туи, фикусы. Большой письменный стол. А остальная мебель — так, почти ине мебель. Большой деревянный диван в столовой. Когда мама заболела, папа бралеё на руки, укутывал в одеяло и приносил на этот диван. И мы все собиралисьрядом.
Только сейчас, с высоты прожитыхлет, узнав, что это такое — быть мужем и отцом, я могу оценить, как любили другдруга мои родители. Почему нет у меня литературных талантов? Почему я неписатель? Не поэт? Я попытался бы в повести передать силу этой любви. Любви трагической, на стыке времён иэпох, любви мучимой, гонимой, но не побеждённой. У них отняли всё: дом,имущество, возможность служить. Отняли любимых детей и, в конце концов, самужизнь. А любовь и веру не отняли. Не смогли.
Мама—хрупкая, болезненная, быстроуставала. Они с папой были такие разные: мужество и нежность. Сила и хрупкость.Но папа черпал силу в маминой любви. Он молился за такое огромное количество людей:за свою семью, за прихожан, за всех, кто нуждался в его молитве. И порой он,видимо, изнемогал под своей ношей.
А мама была его тихимпристанищем, его прибежищем, его женой. Молитвенница. Кроткая, терпеливая. Еёвера тверда и глубока, физическая слабость не выдерживала состязания с силойдуха. Папе часто было трудно, но он никогда не жаловался, не роптал. Мог прийтии молча сесть в ногах у мамы. Она прижимала его голову к груди, молилась занего. И папа, как будто напившись живительной воды из родника, опять весел,бодр, готов свернуть горы.
Жизненные силы бурлили в нём,порой он был вспыльчив, но отходчив. Как-то раз за столом, когда после обычноймолитвы перед едой, мы обедали, маленькая Галинка закапризничала. Папа, которыйлюбил порядок, вспылил и скомандовал: «Марш на кухню!» Галинка немедленноповиновалась, ушла на кухню, вскарабкалась на лавку, поставила ноги на кадушкус водой.
Крышка с кадушки соскользнула, исестрёнка упала в кадушку, испугавшись, громко закричала. Папа первым подбежалк ней, вытащил дочку, закутал в полотенце, принёс за стол и посадил на колени.От такого счастья — обедать на коленях у папы — Галинка сразу замолчала и сосчастливым видом начала кушать.
А мама смотрела на них с такой любовью, что всем нам былорадостно.
Драгоценностей в доме не было.Провожая детей из дома, всем дали три золотых крестика—единственные золотыевеши в доме. Это было наше наследство. Наше благословение. Наша память о папе имаме. У меня был крестик с синей эмалью, у Нины — с розовой, у Гали — простомаленький золотой крестик. Потом носить их стало нельзя. А потом мы, все трое,потеряли наши крестики.
Что это за звук? Я всхлипнул?Хорошо, что все спят: мужчины не плачут. Потерял единственную вещь, оставшуюсямне на память от родителей. Но я помню о них и люблю! Помню! Закрываю глаза.
Рождество. Ёлка —огромная,таинственная, чудесная. Мы вокруг ёлки — счастливые, ждущие сказки. В нашембольшом старом доме был зал. Он не отапливался и зимой был закрыт. Папа сампотихоньку от нас привозил из леса эту большую ёлку, вносил в зал, украшалвместе с мамой. А мы заранее мастерили игрушки из цветной бумаги, картона,фольги. Мама с бабушкой готовили печенье, самодельные конфеты, сладости. Всёэто складывалось в корзинки для Дедушки Мороза и пряталось под ёлку.
К Рождеству в зале затапливают.Но дверь закрыта— там священнодействует папа. Он зажигает свечи на ёлке. И вотторжественный момент: двери открываются!
Сердечко замирает от восторга:у-ух ты! Ёлка в центре зала сверкает огнями. Мы ходим вокруг и надышаться неможём на нашу красавицу. Рассматриваем игрушки, бусы, орешки в золоте. Когдавдоволь налюбовались, папа берёт в руки гармонь — хоровод! Потом папа уходиткуда-то, а вместо него является сам Дед Мороз. Он каждого просит исполнитьпесенку, или стихи прочитать, илисплясать, а потом запускает руку под ёлку и —а-ах—достаёт подарок. Подарковхватает всем: и нам, и деревенским ребятишкам. Как я счастлив!
Чувствую боль в спине: затекла.Открываю глаза, сажусь удобнее. Ночь. Глухая ночь. Спят уже и проводники. Яодин. Наедине с прошлым. Почему я так долго не вспоминал его? Боялся? Чегобоялся? Ах да, момент истины... Как ярко помнится детская радость! А боль?Помнится?
Громкий крик и плач Гали.Вскакиваю на ноги. Так устал сегодня, что уснул днём прямо на пашне. И вотчто-то случилось. Бросаюсь к сестрёнке, по ноге у неё течёт кровь, течёт оченьсильно. Тело становится ватным. Галя смотрит на меня в ужасе. Так, я долженвзять себя в руки. Спокойно! Быстро разрываю рубашку, перевязываю рану,кажется, почти не кровоточит, чуть намокает, но не сильно.
Мы в поле на пашне. Я бороню, аГаля погоняет лошадку сидя верхом. Ей лет семь, значит, мне двенадцать. Галетяжело ездить верхом —такой маленькой: ноги стирает в кровь, а мне, мальчишке,тяжело боронить. Но нужно работать, помогать родителям. Нина постарше, но онатоненькая, хрупкая, в маму, и со мной ездит Галя. Она покрепче и повыше ростом.Сестрёнка рассказывает, что, когда я уснул, решила попробовать боронить сама.Жалко стало уставшего братика. Тронула лошадь, а борона подпрыгнула, и один иззубьев впился в голень.
Везу Галю домой и чуть не плачусам. Лучше бы мне было больно, чем ей! Едем медленно, чтобы не потревожитьногу. Надо срочно успокоить и развеселить сестру, а то вдруг от испугазаикаться начнёт. Колька соседский испугался быка и стал заикой.
— Не плачь, Галинка! А помнишь,ты у меня ехала на лошадке, а лошадка резко наклонилась, чтобы попить, и тысвалилась прямо через голову в быструю речку. А я тебя вылавливал, помнишь? Акак мы смеялись—оба мокрые, помнишь? Ты даже не ушиблась. И была такая мокраяи удивлённая: только что верхом на лошадке и вот уже в речке! Помнишь? Сейчасуже приедем, не плачь! До свадьбы долго —всё заживёт, так бабушка всегдаговорит.
А помнишь, как мы с тобой решилив поле заночевать, чтобы утром пораньше начать работу? Легли спать поддеревом, а ночью гроза началась. Помнишь? Ты у меня даже не испугалась, ты ведьсмелая девочка, да? А как мы проснулись от раскатов грома? Хлынул дождь, и мы стобой под телегу перебрались. Сидим и молимся Николаю Угоднику.
А в дерево вдруг молния — какударит! И оно вспыхнуло и загорелось! А мы под телегой сухие и целёхонькие,помнишь? Видишь, как хорошо всё? И сейчас всё хорошо будет. Вот уже к домуподъезжаем! Папа, что? Что ты говоришь? А, да, когда под телегой-то сидели,смотрим: папа по полю к нам скачет во весь опор. Испугался за нас, когда грозаначалась, и прискакал. Ну вот, приехали, вот и не плачешь, молодец. Сейчас маманогу перевяжет.
Боль тех, кого любишь, бываетчасто сильнее собственной. Это я понял тогда, с Галей. А потом боль сталаусиливаться. Потому что пришло время боли и испытаний. Да, испытаний. Выдержалли я их?
Начальную школу мы, детисвященника, закончили полностью. Шёл двадцатый год. И относились к нашей семьевсё хуже и хуже. И мы наконец поняли, что мы — отверженные. Учился я хорошо,учителя говорили, что очень способный. Подготовившись за лето самостоятельно,перешёл из пятого сразу в седьмой класс. Но за мою учёбу причиталась большаясумма.
Нас обложили непосильныминалогами. Дома дядя, старенький священник, и его жена нуждались в уходе, обебабушки тоже стали совсем старенькие. Одна уже не ходила. Вторая —маленькая,сухонькая, очень живая, подвижная, трудолюбивая. Всегда была в работе: шьёт,вяжет, штопает и поёт русские народные песни. Этой зимой она перестала петь исовсем сгорбилась.
Петь она перестала после папиногоареста. К папе приходил наш сельский учитель, и зимними вечерами они играли вшахматы. Кто-то донёс, и папу забрали за «развращение сельской интеллигенции».Его приговорили к пяти годам.
Дом опустел без папы. Мама сиделау окна с сухими глазами и смотрела на дорогу в сугробах. А потом я просыпалсяночью и каждый раз видел её на коленях у икон. Горела лампадка, и сердце тревожносжималось в предчувствии беды.
Мама поехала на свидание к папе.Она решила бороться и ходатайствовать об его освобождении. Свидания не дали, кначальству маму тоже не пустили. И она возвращалась со станции ночью. Я пошёлвстречать маму, но мы разминулись. И она сбилась с дороги, долго плутала,промёрзла. Попала в болото и промочила ноги. Еле живая, добралась до дому, имы бросились её согревать, оттирать ледяные ноги. Но наши растирания помоглиплохо: мама сильно заболела, начала кашлять. Туберкулёз.
Когда папа вернулся через шестьмесяцев благодаря заступничеству учителя, с которым они играли в шахматы, мамауже кашляла кровью. Сказались, видимо, не только простуда, но и переживания запапу.
Наш тёплый дом на сквознякахвремён держался нашей любовью. Но становилось всё труднее. Мама не моглаработать. Страх за её здоровье и жизнь прокрался в нашу дружную семью. Дом былстарый и холодный. И теперь, когда старшее поколение стало совсем немощным, амама не могла работать, вся тяжесть труда легла на нас, на детей. Наноситьдров, натопить печь, чтобы старики и больная мама не мёрзли, натаскать воды изколодца, подоить корову, приготовить еду. Испечь хлеб — ничего готового непродавалось. Хлеб пекли сами.
Папа иногда ходил из угла в уголи повторял маме: «Так, всё будет хорошо, Наденька. У нас всё будет хорошо.