многопольный севооборот, сеяли знаменитый «Пермский» клевер, рожь «Вятку».Учили составлять кормовые единицы для скота, определять нормы высева, времяобработки почвы, посева, уборки.
Всё, что узнали в школе, мыдолжны были рассказать родителям. У каждого ученика седьмого класса былаподшефная деревня. Зимой 1928 года я несколько раз ходил в свою подшефнуюдеревню Устуденка в пяти километрах от Петропавловска. Рассказывал крестьянам опреимуществах многопольного севооборота и других новшествахсельскохозяйственной науки. Деревня была небольшая, но собиралось по 25—30человек мужчин и женщин. Вспоминая это, поражаюсь: они внимательно слушали меня— пятнадцатилетнего мальчишку. Задавали вопросы.
Каждый ученик нашей школы получалзадание поставить опыт в своём личном хозяйстве. Я провёл опыт выращиванияльна-долгунца с применением различных минеральных удобрений на площади 50 квадратныхметров, а также выращивания картофеля тоже с минеральными удобрениями и навозоми 1—2—3-х кратной обработкой почвы. Нужно было иметь контрольные делянки ивести дневник наблюдений.
Может, кому-то это покажетсянеинтересным, но, я вас уверяю, если бы вы сами это попробовали да увиделирезультат, вас бы потом за уши не оттащили бы — хоть немножко, да поработать наземле да на свежем воздухе. Когда щёки становятся холодными от прохладноговетра и всё тело радуется труду до усталости, а там — высоко в небе —поётжаворонок, жизнь кажется такой доброй и бесконечной. А потом напечёшь картошкии горячую её — чистишь, а она вкусная, пахнет костром! И земля тёплая, живая.Это вам не мёртвый асфальт! Земля — она дышит! А на траве приляжешь—запахпряный, душистый! Да, я —крестьянский сын. Таким родился, таким и помру.
И ещё: мы сейчас все пересели сживых скакунов на железных. Любим автомобили свои, иногда называем их так, какбудто они живые. А как можно было на самом деле любить своего коня, кормилицу-коровушку,почти все забыли. А ведь это просто чудо. Кормишь их, а у них губы мягкие,тёплые, добрые! Это ж счастье! А в ночное— лошадей пасти?! А купать коня?! Эх,что и говорить...
Дневник наблюдений было веститрудно, потому что нужно ходить пешком или верхом на лошади за семь километровна поле. Зато осенью мои экспонаты участвовали в сельскохозяйственной выставке.За оба опыта я был премирован деньгами в сумме 25 рублей. По тем временам этобольшие деньги.
Как радовались мои родители! Мамаплакала и приговаривала: «Иванушка мой, совсем не дурачок! Ванюшка моймилый!» Отец на эти деньги купил всем ситец: братьям на рубашки, сёстрам наплатья, сапоги и мне подарок—гармонь двухрядку. Очень мама хотела, чтоб я сгармонью по селу прошёлся. Я и сам представлял, как пойду по селу с тальянкой изарыдает она и заплачет в моих руках. А рядом... рядом со мной пойдёт тасамая, одна-единственная, любимая девушка. Ну а все остальные, друзья и соседи,пойдут за нами, тоже песни будут петь.
Правда, пока у меня любимойдевушки не было. И когда бойкие девчата улыбались мне, я краснел как маковыйцвет. Но вот когда у меня будет гармонь... Жаль, что, не имея музыкальногослуха, как выяснилось после моих попыток, я так и не смог научиться играть насвоей гармошке. Мечта эта не сбылась. И в 1933 голодном году мама за этугармонь в Удмуртии выменяла целый пуд ржаной муки.
Я снова дома
Мой школьный год закончился на месяц раньше. Пришёл я домойна майские праздники, а вернуться в школу уже не получилось. Удостоверение обокончании семилетки мне выслали по просьбе моего учителя Андрея ПанкратовичаЗмазнова.
Начался сев яровых, а отец был очень болен, еле передвигалсяна одной левой ноге с палкой вместо костыля. На голени правой ноги у негообразовался огромный нарыв, который прорвался только к концу сева. Врача в селене было, а ехать в болыпесосновскую больницу некогда. Отец ездил со мной вполе, советовал, но сам работать не мог. Скоро понял, что с работой я ужесправляюсь сам. Мне шёл шестнадцатый год, и я был высок ростом и широк вплечах. Постоянный физический труд развил у меня силу и ловкость. Но соперничатьсо взрослым мужчиной я, конечно, ещё не мог, и мне было очень тяжело работатьодному.
Конь у нас вырос добрый — рыжий умный жеребец. Понимал меняс полуслова, и с ним я справлялся легко. У меня даже всегда было чувство, чтоэто не я на нём работаю, а работаем мы вместе как напарники. И умный коньпонимает свою задачу и, как я, тоже старается изо всех сил. На моё счастье,соха была непростая, а так называемая «чегонда». Не нужно было её держать наруках и постоянно регулировать. Глубина вспашки регулироваласьчересседельником, и нужно было только следить за шириной отваливающегосяпласта. Но при повороте всё равно нужно было соху заносить на руках. И к обедуя так уставал, что не до обеда было, лишь бы упасть на траву минут на двадцать.От усталости дрожали руки, и я смотрел ввысь— в бескрайнее голубое небо, а тампел жаворонок.
Я похудел и загорел. Мама чуть не плакала, глядя на меня,уставшего: «Иванушка мой бедный! Ванюшка мой похудел-то как!» А я хриплым, ужемужским баском успокаивал её: «Ничего, мам, были б кости — мясо нарастёт! Я жИван — крестьянский сын! Где ж мне работать, как не в поле со своимСивкой-Буркой!»
Как-то раз я так устал, что дрожали не только руки, но иноги. Я упал на траву. Мозоли на ладонях лопнули, и руки были в крови. Лежал идумал: «Больше не могу. Сейчас встану и пойду домой. А дома скажу, что не могубольше, потому что устал. Отдохну несколько дней, потому что у меня очень болятруки. Немного отдохну». Я лежал и смотрел в небо. И думал о маме, о больномотце, младших сестрёнках и братишках. Вспомнил Вову и то, как он, голодный, неначинал есть, не убедившись, что я рядом, и не предложив мне своего кусочка.Я встал и с трудом, на дрожащих ногах пошёл работать. Руки перемотал тряпками,но скоро тряпки тоже стали мокрыми от крови. Не помню, как закончился этоттрудовой день.
Помню только, как дома упал на сеновале, то ли уснув, то липотеряв сознание, и очнулся от того, что кто-то плакал рядом. Я открыл глаза, иувидел маму. Она плакала очень тихо и целовала мои руки. Я смутился: «Мам, чтоты? Разве я барышня?» А она перевязывала мне руки и тихонько приговаривала:«Сыночек мой, кормилец...»
Сеялки не было. Сеяли, разбрасывая руками из лукошка. Вэтом очень важном деле помогли мне работающие вблизи на своих полях соседи.Посев был в пределах семи гектаров. Затем я пахал пары, выбиваясь из сил, ноне поддаваясь. Однако навоз накладывать на телегу мне не дали, а отец не мог.Так навоз и остался до осени целым, осенью вывезли на огород. Его тоже нужнобыло периодически удобрять. Покос начали вместе с мамой, затем, как мог,подключился отец.
Мои мечты о среднем образовании таяли. После уборки урожаяпошли другие дела: плёл лапти на всю семью. Отец заготовил лыко во время посеваозимой ржи. Помогал маме прясть лён, ткать. В мелких домашних делах хорошопомогала моя милая, бойкая, ласковая сестричка Лиза. Работы было много, но делалиеё всегда с молитвой, молитвой она освящалась и не казалась тяжёлой. Подрасталибратья и сестрёнки, и их помощь скоро могла быть очень существенной.
Коллективизация и раскулачивание не очень задели наше село.Оно вошло в большой колхоз спокойно, а те, кто не захотел войти в большой,сами создали отдельный самостоятельный колхоз «Сибиряк». «Сибиряк» объединилсорок хозяйств. Для моей семьи помощь соседей и совместная работа в поле небыла в диковинку. К тому же в то время я увлекался научными методами ведениясельского хозяйства и полагал, что в колхозе можно успешнее использовать многопольныйсевооборот и другие новшества.
Много позднее узнал я о недостатках коллективизации ирепрессиях, но вот в годы юности меня это не коснулось. А я, как есть, так ипишу. Помню, что из всего нашего села выселили одного человека, по фамилииШерстобитов. Он отказался вступать в колхоз.
Начало взрослой жизни
Я мечтал стать трактористом, развыучиться на агронома не смог. Но на курсы трактористов меня не взяли: послетяжёлой работы в поле я сильно похудел, и комиссия сказала, что меня вместотрактористов нужно отправлять на дополнительное питание. Не сбылась и эта моямечта.
Неожиданно меня пригласили вправление колхоза, в Большую Соснову. Там мне сказали, что моя школа дала мнехорошую характеристику, в селе меня очень уважают. Поэтому мне хотят предложитьстать учителем и учить своих односельчан грамоте. Это было совершеннонеожиданное предложение. Я так растерялся...
С краткой запиской меня отправилив отдел образования. Встретили меня там приветливо, написали приказ о моёмназначении учителем малососновской школы для взрослых, где директором был мойлюбимый учитель Змазнов Андрей Панкратович. Мне было шестнадцать лет, и ясчитал себя уже взрослым.
Вот так я стал учителем. Незаходя домой, пошёл к Андрею Панкратовичу, сдал приказ о моём назначении в егошколу. Он крепко обнял меня. Я был первым его питомцем, который стал учителем.А учитель по тем временам для нас, крестьян, был человеком особенным,уважаемым. Андрей Панкратович поручил мне второй класс, мы с ним просиделидолго и составили вместе рабочий план на три дня учёбы.
Когда я пришёл домой, и рассказало своей новой работе родителям, мама заплакала, а отец смущённо покашливал.Видно было, как по душе ему пришлась моя новость.
Свой первый рабочий день помню доминуты. Вот зашёл в класс на деревянных ногах. Андрей Панкратович зашёл вместесо мной. Представил меня ученикам: «Вот ваш новый учитель, Иван Егорович». Иушёл, оставив меня одного с моим классом. За партами сидела молодёжь нашегосела до тридцати лет, они пришли в школу после трудового дня. Почти все были старше меня, шестнадцатилетнего. Носмотрели с уважением. Хотя были и улыбки, особенно девичьи, любопытство.
Я молчал. Мне казалось, что речьмоя отнялась. И вернётся ли она ко мне, Бог весть. Пауза тянулась. Я вспомнилслова Андрея Панкратовича: «Ни минуты не терять!». И дрожащим голосом сказал:«Начнём наш урок».
После первых слов мне стало