почему-то пешком. И в облоно узнал, что курсы, на которые отправил меня АндрейПанкратович, это курсы по подготовке учителей истории. И проходят они в Тюмени.Вручили мне деньги на дорогу, командировочное удостоверение. И вот черезнесколько часов еду я на «чугунке» на восток, в Тюмень.
В тридцатые годы в Тюмени былоединственное красивое каменное здание Агропединститута за рекой Тюменкой,впадающей в реку Туру. В городе работало только одно предприятие — фанернаяфабрика, две- три столовые, несколько кустарных мастерских по ремонту обуви ипошиву одежды. Центральная улица города — Республика, мощённаякамнем-булыжником. Остальные улицы после дождя осенью и весной почти непроходимыдаже д ля конного транспорта. Общежитие было расположено в бывшей кладовойбывшего купца вблизи базара.
Зато лекции и семинары проходилив светлых и просторных кабинетах института, и вели уроки московскиепреподаватели. Изучали мы древнюю, среднюю, новую историю, политэкономию,философию, обществоведение, методику преподавания. На курсах я столкнулся сдвумя серьёзными трудностями.
Первая трудность заключалось в том,что практически все курсанты имели среднее образование, а у меня в запасе —только семь классов. Многие были старше меня и имели порядочный жизненный опыт,а мне ещё не исполнилось девятнадцати лет. На семинарских занятиях наша группаделилась на звенья по 6—7 человек. В нашем звене была Свердловская молодёжь ия. Свердловчане на любой вопрос отвечали так быстро, чётко и ясно, что я скоросовсем оставил попытки что-то сказать, сконфузился и молчал. Чувствовал себякаким-то косноязычным, хотя обычно разговаривал нормально. И вот свердловчанеотвечают, а мало- сосновский Иван помалкивает. Я ждал упрёков, типа: «Эх, ты,деревня!»
Но упрёков не было. Отнеслись комне ребята из звена как самые настоящие друзья. Заметил, что соседом моим покомнате в общежитии вдруг оказался один из членов моего звена (видимо, местамипоменялись). В столовой со мной сел обедать другой член звена. К общежитиюпошёл со мной третий. И все они старались разговорить меня, как бы невзначайбеседовали по теме семинара, обсуждали вопросы лекций. Помогли подготовиться кпредстоящему контрольному семинару.
На этом семинаре никто из них нестал отвечать. Все молчали, предоставляя первое слово мне. Я встал и начал рассказывать. Сначала чувствовалсильное напряжение, волновался. Но ребята из звена кивали мне головами, ячувствовал их дружелюбие и поддержку и ответил довольно чётко. Обычно послекаждого выступления звено добавляло, исправляло ответ, но тут мои друзья всекак один промолчали, не стали дополнять. Сказали, что я полностью раскрыл темуи добавить им нечего. Преподаватель тоже не сделал никаких замечаний, сказалтолько: «хорошо». И я почувствовал себя так, как будто взял какой-то важныйбарьер. С этого момента дела мои пошли в гору, и скоро я чувствовал себяравноправным курсантом.
Вторая трудность заключалась внехватке хлеба насущного. Я элементарно не наедался и постоянно ходил голодным.Нам выдавали на сутки 350 граммов хлеба. Кроме этого один раз в день наскормили обедом. Он обычно состоял из супа и второго. Суп назывался:картофельный, пролетарский и зелёный. Состоял он из воды и картошки, в зелёныйдобавляли что-то из зелени: петрушку или укроп. Пролетарский от них практическине отличался.
На второе обычно былокартофельное пюре. Так что в день получалось съесть пару кусочков хлеба инемного картошки с картофельным же отваром. Мой молодой растущий организмбунтовал и требовал чего-нибудь более питательного. Во сне мне снилась кружкапарного молока, которую приносила мама. И вообще, сны часто были гастрономическиеи включали в себя какую-то еду. Там, в этих снах, меня угощали чем-то вкусным,а проснувшись, я чувствовал, как подводит живот от голода.
У кого были деньги, покупалипродукты дополнительно. Я продал или обменял на продукты всё, что можно былопродать из одежды. И остался только в том, что былона мне: брюки и рубашка. Больше ничем не располагал, кроме желания учиться изакончить курсы.
Однажды, стоя в очереди встоловую, я почувствовал, как закружилась голова, и меня охватила слабость.Дальше не помню. Оказывается, я потерял сознание и упал бы, если бы меня неподхватили ребята из очереди. Очнулся на стуле за столом. Ребята принесли мнедва пролетарских супа и картофельное пюре. Кто-то положил свой кусочек хлеба.Это тронуло меня почти до слёз, и я с трудом их скрыл. Пока ел, ребята совещалисьмежду собой. Это было моё уже родное звено. После столовой мы гуляли, на ходуобсуждали вопросы предстоящего семинара. Голова у меня слегка кружилась, вушах звенело, и я чувствовал себя немного как во сне.
А после прогулки незаметно длясебя, я оказался в женском общежитии, в гостях у курсанток из нашего звена.Девчата смеялись, как бы невзначай старались оказаться рядом со мной, задетьлокотком, провести ладошкой по голове:
— Ванечка, а волосы-то у тебякакие красивые! Густые! Пшеничные! Ты у нас как Иван-царевич из сказки! А серыйволк у тебя есть дома?
И я сразу вспомнил нашу с мамойигру и ответил как в детстве:
— Какой же я царевич! Развецаревичи в столовой падают в обморок?! Я Иван — крестьянский сын!
— Девчата, оставьте Ивана впокое! Что за глупые шутки! Товарищу помощь нужна, а вы?! — раздался строгийголос звеньевой. И девчата посерьёзнели, захлопотали, поставили чайник,нарезали хлеб. Горячий сладкий чай, два ломтика хлеба, овсяная каша резкоповысили моё настроение. Голова перестала кружиться. И домой я вернулся вполненормально.
Через несколько дней подобныйобморок повторился. И кто-то из звена рассказал о случившемся нашему лекторуВотинову. Он был уже в годах. В конце рабочего дня через старосту позвал онменя к себе и попросил помочь ему донести до квартиры книги из библиотеки. Ятолько потом понял, что это было просто предлогом. Дома он накормил меняужином. И эти мои провожания его домой повторялись три вечера подряд, пока онне уехал в Москву. За ужином он рассказывал мне о себе, о своей семье: жене,детишках. О том, как трудно было ему учиться. Но он всё-таки окончилгосударственный университет. Рассказывал о том, как он учился, с какимизамечательными профессорами и преподавателями общался.
Эти короткие встречи помогли мнеи поддержали не только физически. Они зажгли меня неистребимым желанием тожеполучить высшее образование. Мне всегда очень нравилось узнавать новое, явсегда много читал. А теперь мне очень захотелось учиться дальше.
Поздно вечером я проводилВотинова до вокзала. Несколько дней нормального питания давали о себе знать, ия легко нёс его тяжёлый чемодан, поигрывая мускулами, забрал ещё и его рюкзак.Помахав рукой вслед тронувшемуся вагону, дал себе слово, что буду терпетьголод, но получу высшее образование. И смогу быть полезен моим ученикам какпо-настоящему образованный человек. Вот такие мысли и мечты были у меня в тупору.
После этого голодать мне уже непришлось. На второй день после отъезда Вотинова я получил от моего староголюбимого учителя Андрея Панкратовича посылку. В ней было около двухкилограммов сухарей и на дне плотно прижатая, огромная подушка. На коробкезначился адрес: город Молотов, так в те годы называли
Пермь. За подушку на базаре я выменял буханку хлеба. С двумякилограммами сухарей и этой буханкой благополучно смог закончить курсы.
Прощались мы как старые друзья.Расставаться было очень жалко. На выпускном вечере звучали напутствияпреподавателей, наше благодарственное слово. Я получил удостоверениепреподавателя истории и обществоведения. Храню до сих пор эту бумагу,доставшуюся мне ценой немалых усилий.
Трудный год
1933 год был очень трудным длянашей семьи. Мне исполнилось двадцать лет. Вот сейчас, вспоминая те времена, ядумаю, как удалось мне вообще стать учителем, даже подняться по карьернойлестнице? Ведь я всегда был верующим человеком, никогда не скрывал свою веру вБога. Не старался стать комсомольским активистом, не лез вперёд. Думаю, такаябыла воля Божия. Не дорос я до того, чтобы стать исповедником или мучеником заверу. Видимо, Господь промышлял, чтобы детей не одни атеисты учили ивоспитывали. Вот такой покров я чувствовал над собой с детства.
Да и потом я женился на дочерирепрессированного священника. По тем временам это было опасно для моейдальнейшей работы по профессии. Меня могли уволить с волчьим билетом. Да и длясамой жизни опасно. Но я полюбил эту девушку. И не видел никакой вины её отца втом, что он был священником. Наоборот, я очень почитал священнослужителей.Даже писал отцу моей невесты перед свадьбой, испрашивая благословения на нашбрак. И он дал нам это благословение, как выяснилось позже, перед самымарестом и мученической смертью. Но это случилось позднее.
Господь чудом хранил меня. Но вокругсобытия ускоряли свой бег, в воздухе витала опасность и тревога. Закрыли храмыв Малой и Большой Соснове, церковь в Большой Соснове, красавицу, разобрали покирпичику. Эти кирпичи (умели же раньше их делать!) были использованы длястроительства льнозавода и для кладки школьных печей. Иконы раздали верующимкак подарок от двадцатки, так называлось правление храма, состоящее изстаросты, помощника старосты, казначея и других преданных церкви людей. Иконыразобрали по домам с плачем. Настроение у людей было похоронное.
Церковь нашу закрыли и разрушилипод предлогом того, что не хватало у прихожан храма денег на ремонт, насодержание священника. Но причина эта была надуманной, просто священника, егосемью и храм обложили совершенно нереальными, непосильными налогами.
Мой отец всегда говорил правду.Был он тружеником и человеком бесстрашным. Он высказывался против закрытияхрама, и его арестовали. Посадили в тюрьму по линии НКВД, обвинив в религиознойагитации и религиозной пропаганде.
Теперь доход нашей семьи состоялтолько из моей зарплаты и маминых трудодней. За работу в колхозе давали незарплату, а трудодни, так назывались палочки в записной книжке учётчика. Натрудодни давали хлеб, причём не килограммы, а сотни граммов. Я постоянно