Наутро наш старшина Сергееввыстроил роту и каждому задал вопрос, кем он работал до призыва в армию.Узнав, что я работал директором, усмехнулся, проворчал негромко: «Щас вас,интеллигенцию, белоручек, перевоспитывать будем, труду учить».
Вызвал из строя на два шагавперёд двух директоров: меня и директора опытной сельскохозяйственной станцииКарагайского района. После громких слов «Ха-ха, два директора!» отдал приказ:взять тряпки в каптёрке и образцово помыть казарму. Площадь оказалась оченьбольшая, а вода — ледяная. Но мне было совсем нетрудно мыть пол, я и дома егочасто мыл, берёг свою любимую Галинку. Было немножко смешно, что старшинарешил, что я белоручка и хотел испугать меня такой работой.
Пока мыл, вспоминал, как пахал вполе один и как руки мои оказались в крови от лопнувших мозолей, как дрожали иподкашивались ноги когда-то от напряжённого труда. Так что мытьё казармы мнепоказалось чуть труднее утренней зарядки. Мыли часа два, под нары приходилосьзаползать по-пластунски. Мой напарник к физическому труду привык меньше,видимо, пол мыть ему не приходилось,тряпку выжимать он явно не умел и сильно испачкался: следы грязной воды осталисьу него на рубашке и на лице.
Я посочувствовал парню ипредложил ему потихоньку отдохнуть, а сам быстро домыл казарму. Пришёлстаршина и успел заметить, что мою я один. Окинул взглядом покрасневшее грязноелицо и грязную рубаху моего напарника, недоверчиво посмотрел на меня: я почтине запачкался и даже не запыхался. Придирчиво осмотрел пол и глянул на меняуже по-другому— с уважением.
Лозунгом нашим было «Делай всёкак на войне». Утром в любую погоду и при любой температуре — зарядка во дворе,на свежем воздухе, разминка —две пробежки. Умывались во дворе из бочки,используя личные кружки. Затем: «Быстро одеться! Выходи строиться на завтрак!»Столовая не отапливалась, ели стоя. Но кормили нас питательно и вкусно.
Занимались по восемь-десять часовв сутки, особый упор делали на физическую и огневую подготовку, владениештыком. Тактика, спецтактика. Учёба давалась мне легко. Никакого труда нестоило изучить личное оружие: винтовку, гранаты РГД-34, ЭФ-1, наган, ППШ,противогаз. В каждом отделении — один пулемёт Дегтярёва, но владеть им былобязан каждый красноармеец. Двадцать третьего февраля 1940 года принялиприсягу.
Переехали в казармы полка, былиприведены в состояние боевой готовности для войны с белофиннами. Могу сказать,что в то время об армии и о защитниках Родины заботились. Вместо сапог выдаливаленки, ватные брюки, шапки, добротные полушубки. Каждый получил по 180патронов, по 4 гранаты. Но воевать не пришлось: 12 марта противник запросилмира.
Так что служба продолжалась вмирной обстановке. Всё уже стало привычным: упорные занятия по боевой испециальной подготовке, спецзадания, в выходные дни соревнования между взводамии ротами. Наша рота неоднократно побеждала, и так получалось, что все считали меняглавным «виновником» победы. Заслуги тут моей особой не было, просто от природыя был сильным, крепким. И вот как-то раз я принёс победу нашей роте с такимотрывом, что меня ребята качали на руках.
После этого мне шепнул ротный,что командир полка предложил наградить меня за отличную службу. И мне дали,зная, что у меня жена и двое детишек, месячный (без дороги) отпуск для поездкидомой. Я не прослужил и года, поэтому такая награда была просто счастьем!Увидеть Галю, детей, родителей! Сейчас я думаю, что главную роль в полученииотпуска сыграли молитвы моих милых родных, а не моя суперподготовка.
Собирали меня домой всей ротой.Обмундирование моё уже сильно потрепалось, а срок смены ещё не наступил. Незнаю, за что, но меня товарищи очень любили, и каждый старался что-то хорошеесделать: старшина Сергеев (тот самый, который когда-то меня за белоручкупринял) передал мне свои почти новые диагональные брюки, сменил кирзачи наяловые сапоги. Друг Белкин передал свою шинель. Вручили мне новыйшлем-будёновку. Многие давали адреса свои домашних, просили зайти хоть надве-три минуты. Провожали меня на вокзал всем отделением. Вот и пассажирскийпоезд до Минска, в Минске пересадка на поезд «Москва — Киров — Свердловск».
В Верещагине оказался поздновечером. Ночевал в семье сослуживца Шильникова, приняли они меня очень тепло.Погода была холодная, снежные заносы— серединаноября. Чуть свет побежал искать машину или подводу. Ничего не нашёл и не всилах больше терпеть отправился пешком, быстрым шагом, почти бегом. Согреваломеня ожидание встречи с любимыми людьми, да и стукнуло мне в ту пору толькодвадцать восемь лет, и был я очень вынослив и крепок.
И вот Черновское. Оказалось, чтомоя Галя уже здесь, встретились на дороге. Она отправилась встречать меня нашкольной подводе со школьным конюхом. Конюх, мой старый знакомый, её бережноукутал в эту ноябрьскую непогоду, и из тулупа видны были только нос да глаза. Ивот слышу радостный визг, и из этого тулупа на меня целый вихрь бросается,обнимает, на шее виснет, подпрыгивает, чтобы поцеловать. Тут же конюх нашстаренький по плечу меня похлопывает, слезу пустил. В общем, встреча получиласьтрогательной. Они ведь думали: война будет. Дома тоже радость быланеописуемой. Детишек моих милых подкидывал, родителей обнял.
Месяц пролетел незаметно. Нужнобыло возвращаться. Время тревожное, в воздухе пахло военной грозой.
Так началась война
Служба продолжалась. В июне выездна берег реки Неман в семи километрах от Каунаса. Тактика, спец- тактика,огневая и физподготовка в роскошном сосновом бору. Двадцать первое июня 1941года. Вернулись с занятий поздно вечером. Вместо бани, как и раньше, рекаНеман. Вечером кино «Чапаев». Затем дежурный по лагерю командует: «Отбой!»Тихий разговор в палатках, и голос дежурного: «Спать, спать, товарищи!» Лагерьзаснул богатырским сном.
А в пять утра мощные звукиразрывов бомб в стороне Каунаса. Через пару минут мощный голос бегущего полагерю дежурного: «В ружьё!» Построились в считанные минуты. Тревожнаякоманда: «Ликвидировать лагерь! Приготовиться к маршу!» Всё, что не представлялоценности, пошло на костёр тут же, вблизи лагеря. Роты и техническиеподразделения дополучают боеприпасы. Поданы машины в Каунас. Нам навстречуоткрытые машины, а в них израненные пограничники. Они приняли первый удар насебя. Сердце билось тревожно: беда. Так началась война.
Приехали в казармы, меня зовут ктелефону, подбегаю — старший политрук. Кричит в трубку: «Во дворе штабаавтомашины для эвакуации семей. Забери мою жену, отправь её в тыл, а я не могус ней даже проститься!» Квартира политрука была в соседнем квартале. Бегутуда.
А нужно сказать, что у политруканашего жена была женщина очень гордая и своенравная. Ходили слухи, что она мужапод каблуком держит, и, вообще, так называемая феминистка. О правах женщинлюбит потолковать и о равенстве полов. Несколько раз я встречался с неймимоходом, смотрела она обычно на мужчин свысока, как-то насмешливо. Мне этовсегда непонятно было. Что означают эти женские права? Я твёрдо знал, что моёправо как мужчины — брать на себя всё самое тяжёлое, защищать жену и вообще женщинот трудностей и опасностей.
Прибегаю в квартиру. Стучу, а мнесразу не открывают, жена политрука так растерялась, что ключ в обратнуюсторону вертит, замок заклинило, дверь не открывается. Кое-как через дверьуспокоил её, медленно и тихо ей сказал, как дверь открыть. Слава Богу, получилось.Зашёл и вижу, что феминистка наша дрожит от
страха, свысока смотреть и не думает, а, наоборот, вцепиласьв меня дрожащими пальцами и плачет. А была она в положении. Так мне жалко еёстало.
Быстро собрал чемодан её, положилвсё необходимое, на мой взгляд. Надо идти, а у неё ноги подкашиваются.«Голубушка ты моя, всё хорошо будет!» Подхватил её на руки, понёс к машиневместе с чемоданом. А она плачет, всё плечо у меня мокрое стало. Бедные нашиженщины! Война —не женское дело. Усадил её в машину, по голове, как ребёнка,погладил. И пошла машина с женщинами и детишками в тыл, даже не успели многие смужьями попрощаться.
Военные действия
Прибегаю на плац, рота ужестроится. Из репродуктора голос Молотова о нападении Германии на нашу Родину.Перед строем — командир полка. Приказ был краток: «Задержать врага! Наноситьврагу как можно больше урона, не щадя своей жизни!» Лица ребят суровы. Мыдолжны заслонить собой наших жён, детишек, родителей. Кто, если не мы?
Впереди колонны выступиламотобатарея, танки. Ехали километров сорок. Заняли огневую позицию по обеимсторонам дороги. Слева пятая рота, за ней танки, мотобатарея. Справа наша,четвёртая рота, и рота пулемётчиков. Окопались для стрельбы с колена,продолжаем углублять окопы. Грунт мягкий —пашня. По цепи передают: «Безприказа не стрелять! Приказ —три красных ракеты!» А стрелять-то и не в кого:немцев нет. Впереди в километре лес и дальше на горизонте лес, а на пути, метрахв 350, деревушка. Домов двадцать пять—тридцать.
Вдруг вылетает из-за лесафашистский самолёт «Рама», пускает по обеим сторонам дороги чёрные струи дыма. Кто-то крикнул: «Газы!» А командир:«Отставить газы! Сохранять спокойствие! Это всего лишь опознавательный знакдля фашистской артиллерии — куда стрелять!». Мне, несмотря на такой невесёлыймомент, стало чуток смешно. «Успокоил» командир: это не газы, а «всего лишь» понам артиллерия фашистская стрелять будет. Пустяки, дело-то житейское. Смотрю,ребята тоже немного расслабились, кое-кто улыбнулся даже.
И вот на горизонте стало виднопять фашистских бронетранспортёров, а за ними пехота. Страха я не чувствовал, впамяти всплывали милые лица Галинки, детишек, родителей. Казалось, чувствовална плече слёзы жены политрука, как несу её, беременную, с её уже заметнымживотиком, бережно в машину, а она ищет моей мужской защиты. Чувствовал гнев ижелание драться. Посмотрел вокруг: у ребят на лицах было такое же настроение.
Колонна уже подошла на такоерасстояние, что по Уставу огонь по противнику можно вести без приказа. Но поцепочке передают: «Без команды не стрелять!» Это потому что колонна вошла в