случится, а мужа она должна увидеть. Любила она меня очень. Я вот, к слову,удивляюсь иногда, что у молодых любовь быстро проходит. Думаю, если так быстропрошла, то была ли она?
А у нас с Галинкой так было: чемдольше были мы вместе, тем сильнее любили друг друга. Так что чувствовал я еёсамым родным человеком на земле — как в Евангелии сказано: «Они уже не двое, аодна плоть». Да, это правда. Так я и чувствовал. Есть много женщин, и я, какмужчина, вижу, что есть много более красивых, чем моя Галинка. Есть многоболее умных, более обаятельных, более стройных. Ну, каких там ещё? Но роднее,чем она, моя жена, для меня нет никого. И не будет никогда.
То, что нас с ней связывает:весна наша первая, первый поцелуй под яблоней, когда белый цвет осыпал её, моюневесту, и наш первенец, сыночек мой, и дочурка, тревоги, и боли, и радости —разве могу я это всё променять на чужую красотку? Смешно просто. Ну, а неудержусь от соблазна, кому боль причиню? Себе самому!
Ну с чем сравнить-то? Я лучше зародным столом из любимой тарелки да с любимыми людьми щи хлебать буду, чемтайком в ресторане ворованным окороком давиться. Это как в чужом блиндажеобъедки чужие подбирать. Ну мы ж нормальные мужики, объедками не питаемся. Нутак? Ладно, это что-то я пустился в лирическое отступление. Да и сравнения уменя не поэтические. Но думаю, что от всего сердца написал, пусть так иостанется, не буду зачёркивать.
Ехать Галинка решила кратчайшимпутём: на пароходе из Чистых до Казани. Чтобы не отнимать хлеб у детей, ссобой почти не собрала продуктов, взяла самый минимум. Дорога получиласьдлинной и голодной, быстро кончился хлеб, который взяла из дома, хоть ирастягивала, сколько могла. Кто-то из попутчиков, видя, что голодает она,делился с ней своими припасами. Но в то время все почти были голодными.Добралась наконец до госпиталя.
Меня ребята позвали: «Женаприехала!» Я кое-как, пошатываясь, спустился, а часовой Галинку не пускает:«Не положено! Не велено! Попадёт и вам и мне!» Ну, пришлось его чутокотстранить. Говорю ему: «Браток, ты меня не пугай, что попадёт. Мне уже и такпопало—иначе бы в госпитале не лежал». Он сконфузился: «Ладно, — шепчет, —идите тихонько, авось пронесёт, начальство не узнает».
Поднялись ко мне в палату. Я накровать упал, Галинка рядышком на стул села. А тут набежало раненых—ну, совсего этажа, не знаю, как в палату вместились. Все радуются, все хотят хотьсловечком с ней перемолвиться. Вот, дескать, и моя женушка, может, приедет. Недали нам и минуты вдвоём побыть. Засыпали Галинку вопросами. А я, проделавпуть по лестнице, немного отключаться стал, голова кружится, только держу еёза руку и как будто на небесах от счастья. Хорошо, что пришла пожилая санитарка-татарочка. Зашумела:
— Да что ж вы делаете-то?! Дадевчушка же на стуле еле сидит, того и гляди в обморок упадёт! Бледненькаятакая! Уставшая! Да поди и голодная! Ну что с вас, мужиков, взять, хоть чаем-тонапоили её? Нет?! Так! Все по палатам! Сейчас, милая, я тебя покормлю. Доченькамилая!
Мне так стыдно стало. Вот, думаю,не догадался, первым делом покормить жёнушку. Одно извиняет — слабость сильная.Рано, видимо, подниматься и спускаться мне по лестнице было. Санитарочкапринесла Галинке чаю, хлеба. Только вышла, пошли мужики наши в палатупрокрадываться. И каждый гостинчик несёт, усовестился, значит, решил подкормитьгостью. Потихоньку на тумбочку положат и, сконфуженные, скроются. Ну, ни датьни взять — партизаны или разведчики наспецзадании. Столько натаскали, что обратная дорога у Галинки сытная была. Да идомой получилось гостинцы довезти.
Увела нянечка её к себе ночевать,на свою кровать положила, а сама и не спала всю ночь. Очень добрая была. Аутром повидались мы только полчасика. Нужно было жене успеть на обратныйпароход, а путь вверх по реке ещё длиннее. Но успела она мне все новости рассказать,про детишек милых, про родителей, про школу нашу. Обнялись осторожно на прощание,поцеловались. Тут уж, как раньше, не могла она у меня на шее повиснуть, а я немог её на руки подхватить: сам пока на ногах еле держался. И поехала моялюбимая жёнушка назад, домой.
У фронтового друга оказалиськости целыми, и рука быстро зажила. Через неделю провожал его обратно, в полк.Больше мы с ним не увиделись. Позднее узнал о его гибели. Мне же дали месячныйдомашний отпуск, а потом нужно было на комиссию, так как моё ранение оказалосьтяжёлым.
Пришла пора мне оставитьгоспиталь. Надел ботинки с обмотками (сапоги отдал уходившему на фронт другу),заштопанную серую шинельку, старые штаны и гимнастёрку. Дали мне паёк на двоесуток, и отправился я домой. Путь был недолог: Казань — Арыз — Воткинск. ДоЛысьвы пешком. Нашёл попутную подводу, позвонил в свой сельсовет: еду изЛысьвы. Хотел обрадовать родных. И вот когда до дому оставалось километрачетыре, гляжу: бежит мне навстречу моя Галинка, а за ней бежит, спотыкаясь,мама моя. Пришли домой. Слёз женских было море. Не знали, куда посадить, чемнакормить от радости. Сыночек узнал отца, а вот маленькая дочурка отвыкла отменя, дичилась сначала. Но быстро вспомнила и признала.
Нестроевая служба и семья
На комиссии сказал, что чувствуюсебя прекрасно и готов идти на фронт, очень хочу вернуться в родной полк. Номне ответили, что отвоевался я. Выдали справку: годен к нестроевой службе впериод военного времени в тылу.
Отправили меня в учебный батальондля подготовки новобранцев. Командирами отделений были фронтовики, все, безисключения, воевавшие на фронте. Командир учебного батальона, лейтенант, толькочто, как и я, прибывший из госпиталя, ходил с палочкой. Начал я работать.Личный состав учебного батальона получал хорошую подготовку, потом шли благодарственныеписьма с фронта.
Появилась возможность привезтисемью, и я, с разрешения командования, поехал за женой и детьми. Родители моиприняли это «в штыки». Как это можно увозить детей в военное время из деревни,где есть корова, картошка, овощи с огорода. Но Галя решительно настроиласьехать. Мы так натосковались друг по другу, что она наотрез отказалась житьпорознь. Старики стали просить хоть детей оставить, но Галя не согласилась.
Приехали в батальон, дали намкомнату в общежитии, где жил командный состав части. Мои сослуживцы снежностью отнеслись к моим детям, так как многие жили раздельно с семьёй искучали по детишкам. У одного из наших ребят, старшины, погибла семья: жена ималенькая дочь. Она была ровесницей нашей четырёхлетней Надюшке, и старшинаочень привязался к дочурке, всегда встречал её гостинцем. Если нечем угостить,так хоть кусочек сахара даст. Погладит её по кудрявой головёнке, а у самого вглазах такая боль...
Надюша, хоть и малышка,чувствовала его любовь и тоску. Старалась его порадовать, приласкать. Увидитиздалека и бросится к нему, кричит: «Милый мой старшин!» А как-то раз яувидел, что сидит наш старшина на лавочке за сиренью, в стороне от людскихглаз, и рыдает, закрыв лицо руками, только плечи вздрагивают. А рядом с нимсидит моя кнопочка. Сидит как взрослая. Рукой щёку подпёрла, а другой ручонкойгладит старшину по плечу. Утешает.
Устроили мы детей в детский сад,сдали туда же их продуктовые карточки, как и полагалось. Я весь день на службе,кормили нас в столовой батальона. Галя нашла работу в школе. Приведёт она детейиз садика домой, достанет свою пайку хлеба, а ребятишки уже проголодались,смотрят на хлеб голодными глазами. Она, как мать, им всё и отдаст. Я со службыпозднее приходил. Сначала и не понял ничего, только смотрю: худеет моя Галинка,а мне ни звука. Что такое? Потом догадался. Надо было что-то делать, а то онадовела себя до полуобморочного состояния.
С командиром поговорил, и мнеразрешили брать продукты сухим пайком домой. А то виданное ли дело: сам сыт, ажена с детьми голодные. Так что мой паёк начали мы делить на всю семью, сталамоя жёнушка повеселее. Ну а мне не привыкать к трудностям, подтянул ременьпотуже. Вспомнил, как в детстве маме говорил: «Были б кости, мясо нарастёт!»Навсегда запомнил я, как наставлял за столом сынишка сестрёнку: «Ты не чисти,Надя, картошку, ешь её с кожурой, пуще наешься!» Только начал я над дверями,куда ключ от квартиры клали, находить гостинцы: завёрнутые в бумагу ломтикихлеба, кусочки сахара, картофелины. Это ребята, друзья мои, решили нас подкармливать.Так и жили.
Меня всегда трогаливзаимоотношения моих детей. Это, конечно, была заслуга Гали. Она иногда уходилана уроки во вторую смену, оставляя детишек одних, и строго внушала дочкебеспрекословно слушаться старшего брата. Сыну же отдельно наказывала, что он,как взрослый, должен отвечать за младшую сестрёнку. А разница была всего в двагода.
В детском саду старшие ребятапомогали накрывать на столы, так Виталик обязательно бегал проверить, всё лидали сестрёнке. Причём, если давали сладкий чай или компот, он приносил ейсамую большую кружку, а если просто чай с конфеткой, то кружку приносилмаленькую, пусть ей слаще будет. Помогал сестрёнке раздеться, одеться, следил,чтобы шарф не забыла повязать. Надя с гордостью рассказывала дома, как Виталикзаботится о ней и никому не даёт в обиду. А мы с Галинкой слушали этотбесхитростный рассказ, переглядывались и радовались.
Летом мы сумели посадить немногокартошки в поле, и это стало нам хорошим подспорьем. Галя съездила с детьми вдеревню, к дедушке и бабушке, ребятишки окрепли на свежем воздухе и деревенскойпище. Осенью Виталику нужно было идти в первый класс. Родители наши сталипросить, чтобы разрешили мы сыну пожить у них и пойти в школу, где когда-то мыс Галей работали. Галя понимала, как трудно будет ей успевать отводить сына вшколу, дочь в садик, а потом самой бежать на уроки. А я не мог помочь, потомучто обязан был к подъёму солдат (к шести утра) быть в части.
Гале Виталька был особенно дорог,так как, когда я ушёл служить, она невольно делилась с сыночком своимодиночеством, тоской по мужу, невзгодами на работе и в большой семье. Толькопри нём она могла поплакать, а он, как будто всё уже понимал, забирался к ней на колени, обнимал, утешал, как мог.