Таня попросила:
— Матушка, благословите мне остаться. Быть в общине я, наверное, не заслуживаю, недостойна. Мне бы хоть коров доить или полы мыть, лишь бы жить рядом с Дивеево.
Старица улыбнулась и благословила девушке остаться в общине.
А позднее, когда уже много раз приходила в эту избушку — придут все вместе — кто на пол сядет, кто на коленях рядом с матушкой, — Татьяна начала понимать, каким сокровенным человеком была старица. Она скрывала все свои дары. Внешне — никакого елея. Обедает, лепёшку ест: «Эх, какая вкусная лепёшка! Как хорошо!» Люди придут: «Как там твоя корова? А как твой племянник?» Со стороны — обычная бабушка.
Как-то Таня пошла к матушке с одной сестрой. Та недавно приехала и уже была несколько раз у старицы. И вот идут они, а сестра и спрашивает:
— И чего мы к ней идём?! Она только ест да спит. Обычная старенькая бабушка.
Таня ей отвечает:
— Матушка молится. А это самый большой труд.
Заходят они к схимонахине в домик. Старица Таню впускает в келью, а её спутнице и говорит:
— И чего ты ко мне пришла?! Я только ем и сплю. Обычная старенькая бабушка. Что же я тебе могу полезного сказать?
Духовного человека видит только духовный. Или тот, кто стремится к духовности, ищет её. И такой человек мог почувствовать в старице скрытую внутреннюю духовную силу. Рядом с ней душа чувствовала что-то неземное. Такую лёгкость! Мир помыслов, тишину душевных сил.
А она молилась за всех, кто приходил к ней. Молилась после встречи и молилась во время беседы. И человек, не знающий, что такое сердечная, непрестанная молитва, ничего не понимал: отчего ему так хорошо здесь, в этой маленькой келье, отчего так тянет приходить сюда снова и снова…
А внешне это никак не проявлялось… По своему смирению даже схимническое облачение она одевала не часто, в простой одежде ходила. А внутри — старица. Схиму стала одевать, только когда монастырь открыли. Ей Пресвятая Богородица являлась…
Мать Маргарита переживала за всех сестёр общины. Будучи духовно опытным человеком, молитвенницей, она знала, как велика благодать, которую даёт Господь новоначальным. Даёт втуне, даром. А по мере духовного взросления скрывает. И потом, чтобы стяжать такую же благодать, как на заре духовной жизни, человеку нужно много подвизаться самому. Нужен подвиг, а он не каждому под силу. И часто человек подвизается, молится, постится, живёт духовной жизнью, а такой благодати, как раньше, — не чувствует.
Раньше вставал чуть свет — и спать не хотелось! Долгие службы — в радость! Поститься — легко! А когда Господь чуть-чуть благодать Свою скроет, чтобы человек собственные силы приложил, вся немощь тут как тут: поститься — тяжело, вставать рано — тяжело, молиться — ещё того тяжелее… Вот тогда человек и познаёт свою немощь, и начинает смиряться понемногу, и понимает, что значит: «Без Мене не можете творити ничесоже».
Старица предупреждала молоденьких сестёр об этом. У неё самой когда-то было послушание телятницы. И вот она приводила простые примеры из жизни в назидание сёстрам:
— Сейчас у вас столько благодати! А вы её не цените! Не умеете ценить… Так лошадь, когда в яслях у неё много сена, всё повытащит, копытами потопчет… А когда сена-то мало останется, так лошадка каждую соломинку подбирает. Вот и вы так будете…
Много лет эти слова старицы Таня вспоминает. Только зовут её теперь уже не Татьяной. И она инокиня в монастыре. «Даст ти Господь по сердцу твоему и весь совет твой исполнит».
Но это уже совсем другая история.
Время на покаяние
Сегодня мне нужно навестить в больнице одну сестру монастыря. И вот я еду на машине с водителем Михаилом. Дорога пустынна. В окна автомобиля светит нежное майское солнышко, вокруг яркая, сочная весенняя зелень. Время от времени в кабину вплывает нежный аромат черёмухи. Хорошо!
Михаил едет молча. Потом вдыхает весенний аромат и медленно начинает разговор. Дорога располагает к воспоминаниям. А с попутчиками, как давно известно, порой бываешь откровенней, чем с постоянными собеседниками.
— Как хорошо жить на этом свете иногда понимаешь, только когда попадаешь на тот.
— А что, Миша, тебе случалось и на том свете побывать? — легкомысленно и весело спрашиваю я.
Но Михаил серьёзен:
— Случалось.
Моё легкомыслие и веселье мгновенно исчезают. Уже серьёзно я прошу:
— Расскажи, а?
Миша морщится. Рассказывать ему не очень хочется. Но уже поздно. Он бросает на меня испытующий взгляд. Потом вздыхает и, не спеша, с длинными паузами, глядя на дорогу, начинает свой рассказ.
В миру Михаил работал машинистом передвижной электростанции. Он первым приезжал туда, где потом должна была появиться буровая. Прежде чем она появится, прежде чем приедут нефтяники или газовики, нужно приготовить к их приезду место. Чтобы было электричество, чтобы появились жилые вагончики, баня, столовая.
Так что Миша был первопроходцем. Жил в тайге один. Как-то раз под Сургутом, в тайге, прожил один больше месяца. «Здорово! — говорю я, — Это прям, как Робинзон Крузо! Интересно! А как ты жил? Зверюшек таёжных видел?»
— Видел. Лось приходил. Мишка косолапый разведку делал. Я бензопилой в реке лунку сделаю — воды наберу. Чаи гоняю. Ну, припасы были с собой. Только одному долго в тайге нельзя без привычки. К концу месяца стал слышать, как в вагончике Владимир Высоцкий песни поёт. У меня приёмника не было никакого. А тут слышу Высоцкого и всё тут. Ну, думаю, пора к ребятам ехать в гости, чтобы разогнать одиночество. Надел лыжи и отправился к лесорубам. Рассказал им о концертах в своём вагончике. А они смеются: «Подольше поживёшь один, ещё и не такое услышать можно».
Скоро одиночество кончилось, приехали вахтовики на работу. А у Миши новая беда: у него желудок был больной. А тут ещё консервы сплошные на обед. И вот как-то чувствует он сильную боль в животе. Как будто клещами железными внутри всё сжали. Упал на кровать и встать не может. Слышит, машина с рабочими пришла. Вот уже и уехала. Ребята в вагончик заходят, а он лежит бледный на кровати и слова вымолвить не может, только стонет. А машину рейсовую уже отпустили.
Стали снова машину вызывать. Пока вызвали, пока до больницы довезли, время прошло. Целый день. В больнице сразу сказали, что нужна срочная операция. А Миша чувствует: вроде боль отпустила немного. Не хочет операцию. Стал домой проситься. Врач головой только покачал. Говорит: «Тебе что, жить надоело? Ну, пиши расписку, что отказываешься от медицинской помощи и иди, куда хочешь».
Написал Миша записку, доковылял домой. Вроде боль потише. А ночью опять сильнее. Лечь не смог, просидел всю ночь на стуле, голову и руки на стол положил. Еле дождался утра. Ребята в больницу отвезли. А там врач сердито говорит: «Что ж ты так рано-то? Надо было бы ещё немножко подождать! Чтоб нам и возиться с тобой не пришлось! Сразу в морг и никаких хлопот!»
Повезли Мишу в операционную. А у него, оказывается, была прободная язва. Не успели наркоз дать, а он сознание потерял. Клиническая смерть. Внезапно почувствовал, что боли уже нет. А сам он находится прямо под потолком. Подумал только: «Падать-то высоко будет…»
И… увидел себя в аду.
— Миш, почему ты решил, что это был ад?
— Так там были бесы. Страшное место! Не приведи Господи! Спаси, сохрани и помилуй! Там испытываешь такое чувство отчаяния и обречённости…
Михаил не говорит ничего особенного, но я чувствую, как по спине начинают бегать мурашки. И тепло в кабине сменяется леденящим чувством холода.
Миша замолкает и включает акафист Божией Матери. Мы едем молча. Постепенно я снова замечаю весеннее солнышко, и чувство леденящего страха уходит. Акафист заканчивается, и рассказчик продолжает:
— Ещё там грохот, грязь. Всё чёрное, грязное. И какие-то люди в грязи делают какую-то безсмысленную работу. Я увидел там своего отца. Сейчас молюсь вот за него. Сколько уже панихид заказал! Ещё увидел одного парня, который за несколько лет до моей болезни другу моему отвёртку в спину воткнул.
Я не хотел оставаться в этом месте. Не хотел! Я вспомнил о своей маленькой дочке. А ей годика три всего было. Кто без меня её вырастит? Кто поможет? Я начал молиться. А в то время я в церковь не ходил. О вере не думал. Жил сегодняшним днём, и о том, что какая-то там загробная жизнь существует, не помышлял даже. Знал только одну молитву. Да. Одну-единственную. «Отче наш». Бабушка меня когда-то научила.
Собрался с силами и стал эту единственную известную мне молитву читать: «Отче наш, иже еси на небесех… Господи, помоги мне! Да святится имя Твое… Я ещё не готов к смерти! Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… Господи, смилуйся, дай мне ещё время на покаяние! Я не хочу здесь оставаться! Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши, я коже и мы оставляем должникам нашим…»
А бесы тут как тут. Навалились на меня, не дают молиться. Путают мысли. «Я неправильно жил, Господи! Я про Тебя не думал. Не оставь меня, как я оставил Тебя! Я исправлюсь! Дай мне время на покаяние! Мне ещё дочку нужно на ноги поднять! Ради дитя невинного, смилуйся, Господи! Отче наш… И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого!»
И вернулся. Ожил.
Врачи поражались. Слишком много времени прошло до операции. Они уже приготовились моё тело в морг отправлять. Медсестра потом говорила, что у меня как-то даже кровь загустела, нельзя было капельницу поставить. В общем, труп практически. И вдруг очнулся. Решили: медицинское чудо. А я-то знаю, Кому это чудо принадлежит!
Вышел из больницы, пошёл в церковь. Первая моя служба была. Если б ты знала, как она мне тяжело далась! Видимо, грехов много было — еле достоял. В храме тепло, а я замёрз. Мёрзну — сил нет. И пот холодный по спине. Взмолился Господу: «Господи, помоги мне службу до конца отстоять!» И отстоял. Ну а потом уже легче было. На других службах-то.
— Миша, ты поэтому в монастыре теперь трудишься на послушании?
— Ну а как ты думала?! Что меня от больших денег и мирской жизни могло в монастырь привести?! Я ведь привык жить по своей воле. Вот дочку выучил и уехал в обитель. Теперь на послушании у духовного отца живу.