Подперев рукой щеку, Фанни через прилавок смотрела на Кенни. Он все еще был несколько прозрачным, и это определенно внушало тревогу.
– Ну, – строго спросила она, – и как долго ты намерен оставаться в таком состоянии?
Кенни немного неуверенно пожал плечами. Он выглядел смущенным, взволнованным и очень милым.
– Кто знает, – в его голосе прозвучала легкая добродушная самоирония, означающая, что он понимает, как странно выглядит, и ему неловко за то, что это неудобно для окружающих. – Возможно, до конца своих дней.
– И что это значит? – нахмурилась Фанни.
– Что, кажется, я на полном серьезе в тебя втюрился. И из-за этих, ну знаешь, бабочек в животе я все время немного встревожен.
– Как это – на полном серьезе? – немедленно заинтересовалась Фанни, не скрывая торжества в своем голосе. – Что значит – втюрился? Когда это произошло?
Ей хотелось подробностей.
Не каждый день, знаете ли, такое доводится услышать.
В случае Фанни – никогда раньше.
Она вспомнила весь свой постыдный травматичный опыт так называемых отношений. Кто-то относился к ней как к экзотике, другие пытались доказать широту своих взглядов – вроде как «эй, посмотрите, для меня внешность вовсе не главное». Третьи обращались с презрительным высокомерием – «я же осчастливил тебя своим вниманием, убогое ты создание».
Фанни понадобилось много лет, чтобы перестать думать о себе точно так же.
И вот – светлый, нежный Кенни, в душе которого не было места цинизму и подлости. Не мог он такое сказать, чтобы посмеяться над Фанни.
– Да почти сразу и втюрился, – бесхитростно признался он. – Ты – воплощение свободы, Фанни.
Девочка-подросток, которая носила толстовки с капюшоном в любую погоду, сейчас бы истерически расхохоталась.
Но Фанни – Фанни не стала. Она приложила много сил, чтобы стать той, кто сейчас сидела на высоком табурете, пытаясь не потерять кроваво-красные мюли с мехом и на огромных каблуках.
Она, Фанни, прошла долгий путь в поисках своего дома.
И своего Кенни.
Но не успела она потянуться вперед, чтобы коснуться губами просвечивающих губ, как звякнули колокольчики над входом и в магазинчик вплыла чета Милн.
Полнолуние прошло, и теперь они выглядели самыми обыкновенными людьми. Фанни нравились их кудрявые ушки, и она всегда жалела, когда они теряли свою мохнатость.
Отпрянув назад, она с независимым видом уставилась на этикетку лежавшей на прилавке шоколадки.
– Привет, – сказала Дебора оживленно. – Фанни, милая, как хорошо, что и ты здесь. Уж ты-то всегда все и про всех знаешь!
– Ну разумеется, – подтвердила она. – Я секретарь администрации Нью-Ньюлина и полицейского участка. Такая у меня работа.
– Работа, – пренебрежительно фыркнул Билли Милн, обычно на редкость немногословный. В одно короткое слово он умудрился вложить все, что думает об этих бесполезных госслужащих.
– Перерыв на обед, – сухо уведомила его Фанни и отвернулась, демонстрируя, что не намерена продолжать беседу в подобном тоне.
– А скажи нам, Кенни, – вкрадчиво заговорила Дебора, – где нынче все вокруг берут младенцев?
– Что? – изумился он.
– Ну это же… прямо-таки тренд какой-то! Что ни день – так откуда ни возьмись появляется очередной карапуз.
– Вы что же думаете, – растерянно произнес Кенни, – что я продаю их в своем магазинчике?
– Ну откуда-то же они появляются! Хлоп – и пожалуйста!
– Заводятся от одиночества, – не удержалась от ехидной ремарки Фанни. – Вам с Билли дети не положены: вы есть друг у друга.
– Знаешь, милая, – хмыкнула Дебора, – весь мой жизненный опыт говорит о том, что обычно все происходит ровно наоборот.
– Это же Нью-Ньюлин. Здесь только так и бывает: люди получают что заслуживают, – и Фанни окинула Кенни нежным взглядом.
Плетясь по узкой дороге со скоростью одного пони в час, Фрэнк мечтал о том, как убьет Холли Лонгли.
Пони!
Чертов пони, который, видите ли, ненавидел перевозки (бедняжка и так настрадался во время перелета!) и обожал прогулки на свежем воздухе.
Ради всего святого, покажите ему другого взрослого человека, у которого есть пони!
Пикап тащился за ними, и Фрэнк только надеялся, что у его автомобиля ничего по дороге не отвалится от такого издевательства.
Впрочем, он слышал, что Тэсса берегла сцепление и старалась двигаться на одной передаче.
Серый пони – Стюарт Уэльский VIII, что бы вы понимали, – величаво ступал по пыльной дороге, время от времени останавливаясь, чтобы сорвать травинку. В такие минуты Фрэнку хотелось придушить не Холли, а его злосчастную скотину, вся вина которой состояла в том, что ее хозяин уродился идиотом.
«В этом благородном животном, – заявил Холли, – сочетается уэльская и арабская кровь. Я знаю его предков вплоть до 1850 года. А интеллект моего Стюарта явно выше твоего, Фрэнки».
После чего беззаботный ублюдок завалился на заднее сиденье, свернулся клубочком и заснул, явно утомленный столь насыщенным днем.
А Фрэнк теперь вышагивал вместе со Стюартом в густых душных сумерках.
И отчетливо понимал, что его злит вовсе не прогулка в несколько жалких миль.
Он просто злился… на свой собственный страх, и Холли Лонгли здесь был вовсе ни при чем.
Если бы завтра сумасшедший художник умчался в разные неведомые дали, то его отъезд ничего бы не изменил между Фрэнком и Тэссой.
Она держала их в разных карманах: Фрэнка и Холли.
Холли вызывал у Тэссы неуловимую снисходительную нежность, спрятанную за небрежной усмешкой.
А с Фрэнком она всего лишь трахалась.
Тэсса постаралась донести свою мысль четко и ясно: мы с тобой просто любовники, ничего личного. Ничего лишнего.
А он понимал, что готов убить, встать на колени, сделать что угодно, лишь бы Тэсса никогда не отворачивалась от него.
В жизни Фрэнка был всего один человек, который глядел ему прямо в глаза без страха и ненависти, – его брат Алан.
А теперь были Тэсса и Холли.
Она могла сколько угодно смотреть на Фрэнка, не опасаясь за тайны, которые столь тщательно хранила. Инквизиторские штучки.
И это было ценно вдвойне – о, Фрэнк никогда не хотел чужих секретов, которые так и сыпались на него как из рога изобилия. А уж мрачных секретов инквизиторского прошлого он не хотел и подавно – видел кое-что, хватило.
Холли же был простаком, готовым рассказать что угодно и кому угодно.
И вот Фрэнк, взрослый мужчина, побывавший в тюрьме, впервые в своей жизни обрел нечто… похожее на обычные человеческие отношения.
Такие простые, что люди живут себе и не знают, каким сокровищем обладают.
И Фрэнка скручивало жгутом при одной мысли, что все это – желанное, недостижимое, неимоверно ценное – он может по какой-то причине потерять.
Жизнь не дала ему поводов для оптимизма, забрав единственного человека, которого он любил больше себя самого.
В нем снова прорастала привязанность, по-собачьи тоскливая, больная, пугающая. И Фрэнк будет держаться за нее зубами, потому что – он был уверен – нового шанса он не получит.
– Эй, – крикнула Тэсса, – хочешь, поменяемся местами?
Он только головой мотнул.
Им со Стюартом Уэльским VIII было о чем подумать.
Холли проснулся, когда Фрэнк уже почти разгрузил багажник пикапа – ящики с шампанским, коробки с провизией, какие-то котомки, контейнеры, пакеты.
– Что здесь такое? – крякнув от натуги, спросил он, принимая очередной груз.
– Не знаю, – зевнул Холли. – Может быть, глина?
Он сел на заднем сиденье, моргая и тяжело просыпаясь.
– Глина? – рычащим голосом повторил Фрэнк.
– Иногда я занимаюсь лепкой… ну знаешь, чтобы размять пальцы… Будь так добр, отнеси ее на веранду. Я устроил там нечто вроде творческой мастерской…
Дальше Фрэнк не слушал.
Пони! Глина!
Когда он вернулся во двор, Холли уже гладил Стюарта по холке, отгоняя назойливо лезущих к ним пикси.
– Кыш! – кричал он. – Вы забрали мою машину! Моего пони вы не получите!
Фрэнк подошел к ним ближе, примерился, схватил ту пикси, которая была покрупнее, и поднес ее к своему лицу. Глаза в глаза. Пикси заверещала, вырываясь, и он разжал кулак. Суматошным роем стая унеслась опять в машину и там возмущенно загудела.
– А если они будут мстить? – опасливо спросил Холли.
– Ну, – Фрэнк недобро усмехнулся, – пусть.
Холли помолчал, встревоженно в него вглядываясь, словно ища подтверждения тому, что Фрэнк способен постоять за себя. Напрасно тот скорчил особо злодейскую морду – это не помогало.
– А где Тэсса? – маятно вздохнув, спросил Холли.
– Сказала, что вся запылилась, и отправилась поплавать.
– В море? – изумился Холли и задрал голову к небу. – Но ведь гроза идет!
– И куда ты загонишь свою клячу? В гараж? В свою спальню? Оставишь на улице?
– Ой, – глаза Холли округлились, – куда?
– Чучело, – вздохнул Фрэнк, – отведу пока Стюарта в коровник к невыносимой Бренде. Авось его там не забодают.
Когда Фрэнк со Стюартом ушли, Холли еще немного постоял, разглядывая темнеющее небо.
После короткого сна он чувствовал себя бодрым и свежим. Множество пейзажей, которые они сегодня видели, теснились в его голове, но он знал: их время еще не пришло.
Они потом появятся на свет – в том или ином виде.
Идеи, образы, сюжеты так и вертелись туда-сюда, и порой Холли изрядно уставал от этого калейдоскопа.
– Хорошо быть Фрэнком, – пробормотал он, направляясь к морю. – Зыркнул своими глазюками – и все перепугались. А мне страдай от славы мирской…
Это было кокетство: от славы Холли не страдал, он ею наслаждался.
Ему нравилось, когда его любили.
И очень огорчил тот факт, что Тэссу все вокру ненавидели.
Холли бы не пережил подобного, а бедная девочка держалась так мужественно, что у него сердце разрывалось.
Раньше он как-то не особо задумывался о том, что именно устроила Тэсса в Лондоне и как люди к этому отнеслись. Видел газетные заголовки, конечно, но отворачивался. Попадал на новостные сюжеты и переключал каналы.