Холли не любил трагедий.
Но сейчас его действительно расстраивало, что Тэссу тошнит от самой себя, а люди вокруг только подливают масла в огонь.
Кто из нас способен изменить прошлое и зачем тащить его в настоящее?
Остановившись на вершине холма, он прищурился, пытаясь разглядеть голову Тэссы среди бурных, почти штормовых волн. Было уже темно и почти ничего не видно, но ему показалось, что он нашел в воде маленькую точку. А может, и нет.
Что за безрассудство – купаться в таком неспокойном море!
Покряхтывая и постанывая от страха, он начал спускаться по узкой извилистой тропинке вниз. Ее и днем-то преодолеть было непросто, а уж в потемках и вовсе смертоубийственно. И куда его несет? Зачем? Ведь Холли не спасатель и герой. Он художник. И если Тэсса утонет на его глазах, максимум, что он сможет сделать, – нарисовать печальную картину.
И тем не менее Холли добрался кое-как до пляжа, сел на не успевшие остыть камни и прилежно принялся ждать. Порывы ветра становились все сильнее, волны – все выше, и казалось, что небеса вот-вот обрушатся ливнем.
Завороженный неистовой красотой происходящего, Холли терпеливо не отводил взгляда от моря, пока в свете яркой молнии не разглядел силуэт Тэссы.
– Ну наконец-то, – закричал он, – сколько еще тебя ждать к ужину!
До него донесся смех, а потом Тэсса вышла из воды и подошла ближе. Майка липла к ее ребрам, груди и животу. С волос стекала вода.
– Ого! – восторженно воскликнула она. – Да Одри просто в ярости!
Ее голос был заглушен раскатом грома.
– Пойдем быстрее домой, – Холли вскочил, – нет ничего интересного в том, чтобы торчать в эдакую непогоду на берегу.
Тэсса протянула ему руку – мокрую, холодную и очень сильную, и Холли принял ее, поднявшись на ноги.
На него снизошло удивительное чувство: защищенности.
– Я в безопасности, – произнес он обескураженно.
Тэсса, не отпуская его ладони, направилась к тропинке.
– Это один из скиллов инквизитора, – громко ответила она, – напуганным людям рядом с нами становится спокойнее. Я больше не в ордене, и это теперь выражается слабее, но ты очень чувствительный.
– И злодеям становится спокойнее?
– Те, у кого нечистая совесть, приходят в ужас. Вперед, Холли Лонгли, я не позволю тебе упасть.
И он, совершенно доверившись ей, бесстрашно полез наверх.
Тэсса держала его крепко, уверенно и надежно.
Несколько раз ветер едва не сбил Холли с ног, и он не стеснялся цепляться за крохотную ладошку изо всех сил. Тэсса только смеялась.
Когда они добрались до кладбища, хлынул сильнейший дождь.
– Бежим! – взвизгнул Холли и тут же поскользнулся на траве. Тэсса подхватила его за плечи, не дав шмякнуться на мигом раскисшую землю, и они понеслись в ночи.
Они ввалились в дом – смеющиеся и совершенно мокрые, Фрэнк как раз заварил чай. Он и не сомневался, что Тэсса справится с бушующим морем и не даст пропасть Холли. Но его болезненно оцарапала их близость – он ощутил себя лишним, вышвырнутым за борт, и закусил губу, не зная, как с этим справиться.
Как будто их двое, а он один.
Тэсса же сделала несколько шагов в сторону кухни и вдруг без всяких раздумий стянула с себя майку. Фрэнк остолбенел, а Холли застонал.
– Опять, – возмутился он, – женщина, почему ты все время ходишь голой?
Тэсса дернула плечом, не желая отвечать на такие глупости, дошла до кухни и обрадовалась.
– Чай!
Непостижимая сила толкнула Фрэнка вперед, он стремительно прижался к узкой спине и накрыл руками грудь Тэссы. Все, чего он хотел, – спрятать от Холли затвердевшие от прохлады соски, но вышло наоборот.
– Господи, – низко и хрипло выдохнул Холли, и его радужка почти исчезла, поглощенная расширившимися, как у наркомана, зрачками. – Не шевелитесь, – взмолился он, – только не шевелитесь! Я сейчас! Мои солнца…
– Переоденься, – сказала Тэсса, и ее голос тоже изменился. Стал глуше, и тело Фрэнка отозвалось на эти изменения. Жаркая волна накатила в паху, и возбуждение – непрошеное, неуместное – тягучим маревом заволокло разум.
– Мы подождем, – добавила Тэсса вслед убегающему наверх Холли.
– Серьезно? – нахмурился Фрэнк, не понимая, почему они идут на поводу у сбрендившего художника.
Однако он не пошевелился, не стащил с дивана плед, не укрыл Тэссу, не убрал рук, не отодвинулся, так и упирался в нее своим стояком.
Покорно ждал неизвестно чего и больше не задавал новых вопросов.
Холли вернулся очень быстро, и не подумав избавиться от мокрой одежды, зато притащил свои карандаши и бумагу.
– В прошлый раз, – лихорадочно сказал он, торопливо устраиваясь за столом, – вы остановились на половине пути, и это не давало мне покоя. Я думал, что не смогу завершить картину как надо… Она должна наполнять жизненной энергией… должна…
Он вскинул глаза и снова поплыл, вобрав в себя две неподвижные фигуры. Это был полный мучительной жажды взгляд художника, поглощенного своим замыслом. Но и – Фрэнк вдруг понял это очень отчетливо – в этом взгляде было и другое желание.
И Тэсса тоже это увидела, коротко выдохнула и текуче откинулась на спину Фрэнка, обретя необычные для нее плавность и мягкость.
– Фрэнк, – облизнув совершенно сухие губы, попросил Холли, – ты не мог бы опустить одну руку ниже?
В этот раз он не стал угрожать и рычать в ответ. Очень медленно Фрэнк отнял руку от груди Тэссы и повернул ее лицо к себе, вглядываясь в его выражение.
И его прошибло насквозь: впервые Тэсса утратила хладнокровие и невозмутимость. Всепоглощающее внимание Холли сотворило какую-то чертову магию, пробудив чувственность. Взгляд был расфокусированным, скулы алели, а дыхание стало поверхностным и частым.
И Фрэнк поддался этому безумию, позволив грубому вторжению в их интимную жизнь приобрести эротичный контекст. Он никогда не тяготел к эксгибиционизму и прочим странностям, но сейчас почти забыл про Холли, всем своим существом отзываясь на молчаливый призыв. Если за прежнюю Тэссу он был готов убить, то за эту – умереть.
Наклонившись, он приоткрыл губами ее губы, сжал грудь, скользнул рукой в мокрые от дождя трусики, вбирая в себя дрожь позвоночника, слабый стон, глубокий поцелуй. Тэсса становилась горячей, словно кто-то внутри ее поджег костер, и член даже заломило в узких джинсах.
Он хотел ее так, что в ушах звенело.
– Футболку, – раздался бесцветный голос-шелест Холли. – Сними с него футболку, Тэсса.
Она не оглянулась, не удивилась, не воспротивилась. Послушно потянула ткань, и Фрэнк поднял руки, помогая ей. Происходящее полностью утратило всякую реальность и отчетливость. Холли из зрителя превратился в участника, как будто – щелк! – недостающая часть пазла встала на место.
Секс-сражение, секс-эквилибристика – яркий и изматывающий, битва на выносливость – остался где-то в прошлой жизни. В той, где Фрэнк не позволял себе такого бесстыдства.
Происходящее сейчас царапало неправильностью и странностью, но и распаляло тоже.
Он видел, что Тэссе тоже неловко, что она точно так же смущена и сбита с толку, но и очарована одновременно.
Жгучая и сладострастная испорченность подхлестывала, как розга, и одурманивала, как алкоголь.
Они поймали единый ритм, подчиняясь коротким пожеланиям Холли – сними джинсы, Фрэнк. На стол, Тэсса. Повернись ко мне лицом, разведи колени. Языком, пожалуйста, Фрэнк.
От каждого движения как будто кусочек стыда откалывался и камешком улетал в пропасть. Терялись скованность и напряженность. Оставалась только горчаще-захватывающая порочность – в каждом поцелуе, в каждом прикосновении, влаге Тэссы на языке Фрэнка, в его пальцах внутри ее, в остром запахе пота и возбуждения, в неотступно пылающих взглядах Холли, скрипе его карандаша, движении его кадыка, пересохших губах, в ее стонах, ее нетерпении, ее соленой коже.
И когда Холли наконец наигрался, напитался, как суккуб, чужой похотью, когда отбросил в сторону карандаш, только тогда и разрешил – давай уже, Фрэнк, – и Фрэнк перевернул Тэссу грудью на стол, задницей кверху, зафиксировал бедра и вошел в хлюпающее и тугое, обернувшее горячим шелком, и не думая ее щадить, Тэсса зарычала совсем по-звериному, безнадежно цепляясь пальцами за гладкую поверхность.
А Холли просто смотрел и смотрел, и глаза его отчаянно полыхали.
– Ты уверена, – уточнил Билли Милн, уплетая булочку с изюмом, – что не хочешь ребеночка? Тэсса, говорят, может такое устроить.
– Дай подумать, – неспешно ответила Дебора, – сколько у нас ценных ваз и фарфоровых статуэток? А хрусталь? А ковры?
– И ведь кому-то придется все это завещать.
– Тогда почему бы нам не вернуться к этому разговору, когда мы достигнем возраста невыносимой Бренды или сварливого Джона.
– Ты права, дорогая, – согласился Билли, – мы подумаем об этом лет через тысячу.
И он потянулся за еще одной булочкой.
Глава 23
За окном гремела гроза, и Бренда тихонько укачивала Жасмин, которая могла вырасти в упырицу и сожрать всю деревню.
Если Тэсса, конечно, ей такое безобразие позволит.
Одри яростно натирала пол, и гнев ее раскалывал небо.
– А потом Джеймс мне говорит: все из-за тебя, – сердито повторяла она в который уже раз. – Умер из-за меня! Навсегда остался в этой глуши из-за меня! «Как я вернусь в большой мир, если официально мертв», – передразнила она исступленно, села посреди кухни и заревела в голос. – А я виновата? Я разве просила его сюда нестись? Просила его разбиваться насмерть? Просила воскресать? Как это все из-за меня, милая Бренда?
– Милая? – переспросила невыносимая Бренда и опасливо посмотрела в окно, за которым сверкало и громыхало: – Одри, девочка моя, ты угробишь мои томаты.
– Томаты? – воскликнула та бешено и снова заискрила: – Томаты? Неужели никому нет до меня никакого дела? Томаты!
И крепкий дом Бренды пошатнулся от штормового ветра.
Утром деревня выглядела так, будто пережила кораблекрушение.