На заправке стояла всего одна фура. В поисках водителя он забрёл в кафе, где сидели трое посетителей в облаке сигаретного дыма.
– А кто здесь водитель фуры? – решительно спросил Антон.
– Ну я, – встал самый здоровый тип, метра два росту и необъёмный в обхвате. Типичный дальнобойщик.
– Очень хорошо, – сказал Антон, – мне посоветовал к вам обратиться Фёдор на «Шторме». Мне нужно в Кострому.
– Федюня-медюня, ха! – ответил Большой. – Да пошёл он!
Он хлобыстнул стакан водки, который стоял перед ним уже готовый, подцепил кусок селёдки и картошки с тарелки, прожевал, урча, и поднял на Антона глаза.
– Чё надо?
– В Кострому, – повторил Антон. – Срочно.
– У тебя пожар, пацан? Срочно только в морге бывает. У тебя там олимпиада, что ли?
– Хуже, – покаялся он. – Любовь.
– Опля-а-а, – затянул Большой, – это хуже пожара. – Ты иди пока, придави. И я пойду. Утром подброшу.
Антон вышел на трассу перед заправкой в надежде поймать что угодно. Но, как назло, никто не хотел ехать в эту чёрную ночь. И тут к заправке подкатила милицейская «Волга». Вначале он подумал, что его всё-таки вычислили и проще сдаться с поличным, чем оказывать сопротивление при задержании. Но толстый майор двинулся совсем не в его направлении. Майор чинно дошёл до конца заправки, чинно достал свой маленький толстый член, чинно передёрнул его, как затвор, и чинно вдарил упругой струёй в окрестные лопухи. Затем так же чинно стряхнул лишние капли, чинно застегнулся и тут… увидел Антона. Вероятно, всё это время он был уверен, что его никто не видит, кроме водителя, молодого безусого лейтенанта, которого ещё учить и учить делать чинно всё, что приходится в жизни, в том числе и ссать на работе в кусты. Майор удивился встрече, и это был хороший знак – значит, Антона не искали. И тут его осенило.
– Товарищ майор, – кинулся он к нему чуть ли не в ноги, но всё-таки помня о приличиях, – товарищ майор, спасите русскую литературу!
– Кого? – охренел от посыла майор. – Какую литературу? Ты звезданулся, парень?
– Да нет, я серьёзно! Меня девушка ждёт в Костроме, поэтесса. Я тоже поэт, из Москвы. У нас любовь. А я доехать никак не могу. Один мужик на фуре высадил посреди ночи, и я не знаю, как в Кострому попасть. А она там что-нибудь нехорошее может с собой сделать. А потом я с собой. Бац – и нет сразу двух поэтов! Спасите, товарищ майор! Не нас, так литературу!
– Да что ты раскудахтался, поэт, любовь у них! Что я, любви не видел? Эх, паря! – романтично сказал майор.
В этот момент какая-то заблудшая душа на «мерсе» вынырнула из ночи и решила заправиться. Майор присвистнул, пукнул и махнул рукой, или жезлом, или чем-то ещё. Мужик на «мерсе» дал по тормозам. Майор подошёл, по-свойски открыл дверь и что-то втёр водителю, показывая рукой на Антона. Потом махнул:
– Иди сюда, поэт!
И уже водителю:
– Вот его доставишь до Костромы. И чтоб без базара!
– Да понял, командир! – За рулём был молодой парень лет двадцати пяти, которому не нужны были неприятности. – Садись, поэт! – это уже Антону.
– Аллё, Лё, я еду! – радостно кричал он в трубку Лё, ожидающей его где-то на другом берегу Волги. – Я едуууу!!! – и бутылка «девятки» подрагивала в его руке.
– Где будешь выходить? – Мужик на «мерсе» был явно недоволен полночным пассажиром. – Адрес знаешь?
– Адрес! Какой адрес? – кричал Антон в ночное небо, в ночную трубку телефона, и звёзды вторили эхом: «Ааад-рессс!!!»
Она пыталась диктовать адрес, называла какие-то слова и цифры, но все эти премудрости не задерживались в его голове и вылетали в открытое окно «мерса» вместе с сигаретным дымом. После нескольких попыток она вздохнула.
– Скажи водителю – на «сковородку», – сказала она.
– На «сковородку»! – обрадовался он, как первый астроном на земле, открывший существование Венеры.
Здравствуй, милый!
Хочу тебе признаться. Я боюсь любви. Потому что любовь для меня – это боль. Я прекрасно понимаю, что люблю тебя, но жутко боюсь себе в этом признаться. Страх испытывать любовь, а значит, и боль включает внутри дурацкий защитный механизм. Так что если и ты боишься любви, предлагаю бояться вместе (как в том старом смешном мультике, помнишь?).
А вообще-то Цветаева права: «Любовь – это когда всё в костёр…» Не важно, что будет завтра, и тем более, что было вчера.
Я ежедневно нуждаюсь в твоих взглядах и прикосновениях.
Скучаю без тебя. Целую (сегодня терпко).
Лё.
Что это за сковородка, почему она оказалась в Костроме и каково её предназначение – совершенно не интересовало Антона. Туда звала его любимая девушка. А за ней он был готов идти на какую угодно сковородку. Раз уж он не сгорел в общаге на своём диване, раз успел вскочить в последний поезд до Ярославля, раз уж ушёл от ментов, раз уж прокатился с дальнобойщиком Фёдором, раз сам товарищ майор посадил его ночью в чужой «мерс» – и всё это только-то за один божий день, и всё это ради неё!
– Приехали, – мрачно сказал водитель.
И он вышел, не попрощавшись. Нет, он вдохнул полной грудью свежий ночной костромской воздух, он раскинул руки, он запрокинул голову в небо и обернулся, чтобы сказать «спасибо». Но и водителя, и «мерса» давно уже след простыл.
Здравствуй, Антонио!
Наконец-то я получила твоё письмо. За последние дни это самая хорошая новость.
Вчера я попала в аварию, редакционная машина всмятку, а мы с водителем и фотографом почти не пострадали.
С каждым днём мне всё труднее дышать без тебя. Как будто воздух в Костроме стал твёрдым.
Измени что-нибудь в этом глупом мире.
Целую (хочется написать «вечно»).
Твоя Лё.
Вокруг Антона плыли созвездия не то машин, не то окрестных домов, не то каких-то фонарей, и все они кружились вокруг него спиралью, ввинчивая его внутрь, впуская его в свою тайну, и он чувствовал ветер, который обжигал его щёки, и холод, который был отсветом звёзд, и голос, который звал его.
Это был её голос. Голос внутри космической спирали вселенной. Он звал его откуда-то изнутри, вначале совсем тихо, затем чуть громче, затем он почувствовал прикосновение.
– Тони, – сказал голос. – Милый мой…
– Ты? Где ты? Где?
Он повернулся вокруг своей оси, точнее, это смерч повернул его, и он увидел её лицо, совсем рядом, будто бы наяву, и он обрадовался и подумал, что это ветер перенёс его прямо к ней, или её к нему, и они теперь будут вместе кружиться среди звёзд в ночном танце, как мотыльки, пока не прибьются к огромному злому ночному огню и не сгорят в нём, потому что все в нём сгорают, все мотыльки, для того и придуман огонь, и жизнь мотылька – это только поиск огня.
– Здравствуй… наконец-то! – сказала она и ткнулась в него холодным носом.
Привет, Антон!
Пишет тебе Маша по просьбе Лё. После аварии ей сделали неудачную операцию.
Я была у неё вчера. Она просила тебе передать, что очень скучает, шлёт огромный привет и целует.
А сегодня она умерла…
Вот, кажется, и всё, поручение выполнила…
Пока.
И тут кто-то выключил свет.
Антон ЧижРыжая Шкурка
Сказка для хороших девочек не о том
Не знаешь эту сказку?
Ну так вот.
Однажды, давным-давно, не так, чтобы очень, жила-была себе Рыжая Шкурка…
Ой нет, не так. Надо по-другому. Расскажу про неё.
Аньку считали дурой. Особенно подруги. Мама говорила, что она далеко пойдёт. Потому что рыжая.
Из городка нашего уходить надо далеко. А если близко – воротишься. Вернуться хуже, чем остаться. Как выиграть в лотерею и билет потерять. Всю жизнь до конца себе не простишь.
Анька знала, что у неё всё будет по-другому. Только её никто не слушал. Смеялись между собой, а часто открыто. Говорю же, за дурочку держали.
Подруги умные себе жизнь потихоньку стелили на будущее, парней высматривали, отбивали друг у друга, какая уже и залетела удачно. А она в фантазиях пребывала, ни о чём себе не думала. Только рассказывала, как уедет и завоюет мир талантом. Как будто нужен миру талант. Но Анька не унималась, упрямая дура. Дескать, жизнь у неё начнётся всем на зависть, потому что артистическая. Артистки живут припеваючи.
Слушали её, слушали, за дуру держали, но завидовали. А вдруг. Что, если вдруг? Вот вдруг, и всё? У нас завидовать умели. Чего доброго нет, а в этом мастеров наберётся.
Анька назло сказки плела, какая она счастливая и гордая будет, вся в мехах и брильянтах, держись, чтоб не ослепнуть, со всех экранов блистать в главных ролях. И все мировые призы, ну, Оскары там всякие, ветви золотые пальмовые, у её ног валяться будут и даже умолять, чтобы согласилась их поднять. Про мужа богатого или знаменитого говорить нечего, это уж само в руки приплывёт, куда от них деваться. Только на родину после того, как слава и деньги на неё упадут, она уж ни ногой. Подарков не привезёт, не позвонит даже, подружки могут не рассчитывать. Пусть в своих тазах и пелёнках потопнут и локти себе обгрызут, какую звезду в юности пропустили, а ведь могли бы… Одну маму в большое счастье потом возьмёт. Когда на всех с высоты деньгами бессовестно сорить будет и славой ослеплять.
Народ наш добрый, но злой, слушал басни эти, у виска пальцем крутил, а в темноте душ мучался: вдруг у шальной девки всё выйдет, так, может, заранее приготовиться, глядишь, польза случится. Потому Аньку на всякий случай не трогали, хоть у подружек руки чесались. Так что ходила она гордая, не битая, даже пальто не порезали, не то что глаз синяком украсить. Вдруг потом со свету сживёт? От этих звёзд всего можно ожидать.
Парни Аньку обходили по десятому кругу. Никого она к себе не подпускала. Не того поля ягоды, чтобы об них ручки марать. Сухим поцелуем не баловала за расписанный асфальт на 8 Марта. Строго держала на расстоянии. И тех, кто попроще, и первого красавца. Этого каждая подружка себе бы оторвала, недаром у его папаши ларёк.