Математические способности последнего студента в списке отличившихся, представляющиеся такими слабыми в сравнении со способностями старшего wrangler’a, являются посредственными, или даже стоящими выше посредственности, если их сравнить со способностями англичан вообще. Хотя экзамен ставит 100 отличных студентов выше, в то же время он ставит не менее трехсот студентов ниже этого уровня. Если даже мы допустим, что из этих трехсот двести не хотят работать настолько усидчиво, насколько это нужно для получения отличия, все же остаются еще сто, которые, если бы даже и работали со всевозможною усидчивостью, не могли бы добиться отличий. Каждый знает, как большинство людей мало способны к отвлеченным представлениям, хотя бы самого немудреного свойства, – как слаб и нерешителен их прием в умственной работе, как легко они впадают в затруднения, как мало доступно для них точное и основательное знание. Людям, хорошо знакомым с какою-нибудь отраслью науки, нередко приходится выслушивать, как мужчины и женщины посредственных способностей передают друг другу сведения, вынесенные ими об этом предмете из какой либо лекции, – положим, в Royal Institution, где они высидели целый час, слушая с восторженным вниманием изумительно ясное изложение, сопровождаемое самыми удивительными и превосходно исполненными опытами; всем этим они остались в высшей степени довольны и, по собственному их уверению, вынесли оттуда множество новых сведений. А между тем положительно тяжело слушать, когда они рассказывают о слышанном и виденном ими. Воспоминания их являются в виде какого-то хаоса туманных или фальшивых представлений, которым только их собственное воображение дает некоторую определенную форму, не имеющую ничего общего с тем, что лектор хотел сказать. Средний уровень понимания даже так называемой просвещенной публики, если его подвергнуть строгой проверке, окажется низким до смешного.
Говоря о различиях между людьми, мы ни одной минуты не должны держаться ошибочного предположения, будто математики по необходимости отличаются односторонностью своих природных дарований. Многие примеры именно убеждают нас в противном; из этих примеров я укажу на нижеследующие, приводимые мной как доказательства наследственности таланта в приложении к главе «Ученые». Более всего я указываю на Лейбница, как на человека, обладавшего самыми разносторонними умственными дарованиями; но и Ампер, Араго, Кондорсе и Даламбер пользуются известностью не только в качестве математиков. И даже с тех пор, как программа кембриджских экзаменов настолько расширена, что кроме математики обнимает еще и другие предметы, различие в способностях между высшими и низшими из кандидатов, удостаивающихся отличия, проявляется еще резче, чем в вышеописанных мною случаях. Мы по-прежнему, с одной стороны, находим людей посредственного дарования, вся энергия которых поглощается усилием, необходимым для того, чтобы получить свои 237 баллов за математику; но с другой стороны, мы имеем небольшую группу старших wrangler’ов, которые в то же время проявляют замечательные способности в изучении классических и многих других предметов. Кембридж представляет несколько таких примеров. Его списки отличий по классическим наукам ведутся еще слишком недавно, но доказательства того мы найдем и за прежнее время. Так, доктор Джордж Ботлер, бывший директором Харроуского училища в течение многих лет, включая и тот период, когда Байрон был воспитанником этого училища (настоящий директор в Гарроу – сын этого Ботлера; двое из других его сыновей также стоят во главе больших среднеучебных заведений), – получил этот классический пост, без сомнения, благодаря своему обширному классическому образованию. Между тем доктор Ботлер был старшим учителем в 1794 г., в том самом году, когда лорд канцлер Линдгерс получил отличие второго wrangler’a. Покойный доктор Кэй, епископ Линкольнский, и покойный сэр Э. Альдерсон, судья, – оба были старшими wrangler’aми и в то же время получили в своем курсе первые награды за успехи в классических предметах. После 1824 г., когда впервые были введены классические испытания, покойный мистер Гоборн (двоюродный брат доктора Гоборна, Норвического декана, и племянник известного юриста Гоборна) был вторым wrangler’oм в 1835 г. и в том же году получил первую награду за классицизм. Но в более близкие к нам времена приготовительная работа, необходимая для того, чтобы достигнуть высшего отличия по математике, разрослась до таких громадных размеров, что большая специализация научных занятий стала неизбежной. Теперь студенту прямо недостает времени для приобретения познаний, необходимых для занятия первого места более чем по одной отрасли наук. Впоследствии мы уже не видим более примеров, чтобы молодой человек являлся абсолютно первым на обоих испытаниях, хотя и можно найти несколько примеров высокой степени отличия, достигаемой одним и тем же лицом и в математике и в классических предметах, в чем легко убедиться, просмотрев списки, опубликованные в «Кембриджском Календаре». Наибольшее из этих отличий последнего времени, по-видимому, выпало на долю доктора Барри, бывшего директором Чельтенгемского училища и состоящего теперь директором Королевской Коллегии в Лондоне (сын известного архитектора, сэра Чарльза Барри, и брат Эдуарда Барри, который наследовал профессию своего отца). Он был в своем курсе четвертым по математике и седьмым по классическим наукам.
Каким бы путем мы ни измеряли способности различных людей, в результате получается все та же громадная разница. Лорд Маколей (см. главу «Писатели», где я привожу его замечательное родство) обладал изумительной памятью. Он мог запоминать целые страницы из сотен томов различных авторов, и для этого ему достаточно было только раз прочесть их. Человек средних способностей, конечно, не мог бы удержать в своей памяти и тридцать второй, даже сотой доли того, что мог запомнить лорд Маколей. Отец Сенеки отличался такою обширною памятью, подобной которой древний мир представляет немного примеров (см. его родственников в главе «Писатели»). Порсон Эллинист также обладал этой способностью в замечательной степени, и, прибавим при этом, «Порсоновская память» была наследственною во всем этом семействе. Обратимся ли мы к сферам высшего государственного управления, возьмем ли мы военное дело, литературу, науку, поэзию, искусство, – всюду мы встречаем те же громадные различия между отдельными личностями; в то же время из многочисленных примеров, приводимых в настоящем сочинении, мы увидим, как мало отличие, достигаемое в одной из названных областей или в какой-либо другой отрасли умственной деятельности, может считаться результатом чисто специальных способностей. Эти способности во всех приводимых нами примерах являются скорее результатом соединенных усилий разносторонних дарований, которыми были наделены те люди. Как нам кажется, вообще слишком много придают значения видимым специальным дарованиям, и из того факта, что человек преимущественно работает в одном каком-нибудь направлении, слишком торопятся заключить, что он не мог бы иметь успеха ни на каком другом поприще. С таким же правом можно было бы утверждать, что молодой человек, страстно влюбившийся в брюнетку, по этому самому ни в каком случае не мог бы полюбить блондинку. Он мог иметь прирожденное влечение к первому типу красоты преимущественно перед последним, мог и не иметь его, но мы имеем здесь столько же вероятности, что самый факт был главным образом, или даже исключительно, обусловлен общею влюбчивостью его натуры. То же самое можно сказать и о специальностях. Даровитый человек нередко проявляет причудливость и непостоянство, прежде чем остановит свой выбор на одном каком-нибудь занятии, но раз этот выбор сделан, он предается своему делу со страстным увлечением. После того, как высокодаровитый человек выбрал себе такой предмет и так приноровился к нему, что, по-видимому, непригоден в жизни ни к какому другому делу и обладает от природы лишь одной специальной способностью, нередко случается, что обстоятельства ставят его в совершенно новое для него положение, – и тут нельзя надивиться находчивости, с которою такой человек осваивается с подобною переменой. Он выказывает при этом такую проницательность в отношении к новым условиям своей деятельности, такое уменье справляться с ними, каких даже самые близкие друзья его не могли в нем предполагать. Не раз случалось, что какой-нибудь самоуверенный глупец принимал равнодушие и пренебрежение за неспособность и, попробовав толкнуть гениального человека на такую почву, где он не был бы приготовлен к нападению, – сам же претерпевал жестокое и неожиданное поражение. Я убежден, что всякий имевший счастье вращаться в обществе наиболее даровитых представителей интеллигенции какого-нибудь большого столичного города или же хорошо знакомый с биографиями великих исторических деятелей не будет отрицать существования гигантов, превышающих остальное человечество целою головою, натур, возвышенных по преимуществу, личностей, рожденных для того, чтобы быть царями людей. Я испытывал какое-то подавляющее чувство, какое-то тревожное сознание, что совершаю род святотатства, каждый раз, когда мне при заготовлении материалов для настоящей книги приходилось, так сказать, снимать мерку с современных умов, далеко превышавших мой собственный, или же подвергать критической оценке гения величайших исторических представителей нашей расы. Процесс этот вызывал во мне некогда знакомое чувство, испытанное мной во время путешествия моего по Африке, когда мне приходилось определять высоту громадных скал, возвышавшихся над моей головою, между тем как я робко пробирался у их подножия, или набрасывать на карте очертания гор, за которыми жили неведомые мне племена и которые величаво высились в туманной дали за пределами моего действительного горизонта.
В настоящих моих исследованиях я не занимался личностями, стоящими по своим умственным способностям ниже среднего уровня, но такие личности могли бы быть любопытным предметом для изучения. Число идиотов и слабоумных из двадцати миллионов, составляющих население Англии и Уэльса, принимается п