– Да, ты говорил. И что?
– Лен! Это не психологический эксперимент на расчеловечивание или типа того, как я думал. Скорее наоборот, очеловечивания! Я действительно говорил с машиной. Я, правда, еще не до конца, не на сто процентов уверен в этом, но, судя по тому, что говорит Фридман, это действительно так! В смысле, я разговариваю с машиной. Вернее, с теми личностями, которые она эмулирует. Точнее, которые там живут, в ней. И полное впечатление, что это люди! Реально люди!
– В каком смысле? – в голосе Лены не прозвучало удивления или даже сколь-нибудь значимого интереса. Похоже, ее действительно интересовал сам мой голос, нежели содержимое речи. Ей хотелось просто со мной говорить. А может быть, она просто недопонимала, с какой необычной штукой я столкнулся, в каком величайшем научном прорыве мне довелось участвовать, с какими людьми соприкоснуться. Может, этот Фридман через несколько лет будет славен, как Эйнштейн. А я с ним вот так запросто… Может, ему и вправду нобелевку дадут – в какой только области? По математике вроде не вручают. Такое только внукам рассказывать! И вдруг вспомнил, что не будет у меня никогда никаких внуков. Точнее, у нас с Леной. Но у меня могли бы быть – с Инной, если бы не…
– Что ты имеешь в виду? – переспросила Лена.
– М-м-м. Ну, как тебе… Вот полное впечатление, что говоришь с человеком, у которого своя история, жизнь, боль, страдания, неудачи.
– А удачи? Удачи там есть у них?
– Наверное, есть. – Я вдруг задумался: а почему мне и вправду не попался ни один счастливый персонаж? Может, прав Фридман, и у меня деформация личности, и я вижу только проблемы, беды и несчастья? Ну хоть бы кто поделился со мной радостью! – Не знаю, Лен. Я как-то не спрашивал их про удачи. Но полнейшая иллюзия, что говоришь с живыми людьми! Я даже у Фридмана попросил адреса… адрес одного мальчика там… ну, с которым я разговаривал на тесте, чтобы купить ему ноутбук.
– Погоди, – вдруг заинтересовалась Ленка, явно отвлекшись от просто звука моего голоса и обратившись к его смысловому содержанию. – А ты что, видишь этих своих, с кем беседуешь? Или как это происходит?
– Я тебе рассказывал – там можно текстами вопросы набивать и ответы читать, можно только голосом, а можно включить полную иллюзию – с живым голосом и живым изображением. Вот я в последнее время так и делаю. Говорят, все испытуемые постепенно переходят к полному контакту, даже если начинают с текста.
– Да, точно, ты рассказывал… И как выглядел этот мальчик? – она произнесла это по возможности ровно. И я, как ни старался, не уловил в ее голосе чего-то стоящего за первым смыслом вопроса. Например, тщательно скрываемой попытки понять, не воспринял ли я того экранного мальчика слишком близко к сердцу, как, например, нашего несостоявшегося сына.
– Ну-у… Такой обычный. – Я тоже сделал свой голос спокойно-описательным, не собираясь рассказывать ей о том, что мальчика воспринял близко к сердцу именно потому, что Лена не смогла родить мне сына. И самим своим существованием не дала сделать этого Инне. – Русый мальчик. Голубоглазый. Инвалид. Не знаю, почему инвалид, не стал спрашивать, в коляске сидел. Отца нет, погиб в шахте… Блин, теперь вот думаю, какие могут быть шахты в цифровом пространстве? Хотя, наверное, такие же, как и вихрастые мальчики-инвалиды.
– Машина, наверное, нарочно давит на жалось, выстраивая образы, – предположила Лена. И меня почему-то ее предположение задело. Причем я не мог понять, почему. Может, мне показался слишком холодным ее отказ посочувствовать этому виртуальному ребенку, что, впрочем, понятно: она ж его не видела! А может, наоборот, мне понравилась ее идея машинной манипуляции, которая позволит и мне снять с себя груз сочувствия. В конце концов, Фридман ведь прав – этих людей не существует, они – компьютерная графика. Они не сделаны из плоти и крови. Куски программ…
– Но понимаешь, – попытался донести я до Лены свои сомнения, чтобы она меня разубедила или, напротив, убедила до конца, – какой там уровень детализации! Я все волоски на экране вижу, одежду, у них биография, жесты, какое-то окружение за их плечами просматривается, бэкграунд…
– А детали быта какие-то есть?
– Не понял.
– Ну, статуэтки на полках, вещи окружающие…
– Нет, они как бы сидят в лаборатории, в такой же, как и я.
– Ага! – воскликнула жена. – Значит, машинные ресурсы на прорисовку быта не тратятся.
Я кивнул, как будто без видеосвязи она могла это увидеть. Но тут же исправился:
– Не тратятся! Но я думаю, что это не было бы проблемой при таких мощностях. Отрисовать комнату со статуэтками слоников на полках – не проблема, если уж человека она отрисовывает. Машина, я имею в виду…
– Я поняла… А где она берет образы? Она их как-то из фотографий разных людей составляет?
Странно, но этот вопрос мне в голову не приходил. Надо будет спросить у Фридмана. Действительно, как этот шлюз-переходник формирует изображение? Мгновение я думал, сказать Лене или нет про образ Инны-Марины. И зачем-то сказал, все-таки это дела уже прошедшие, временем давно затертые:
– Слушай, это действительно поразительно, но одна собеседница, с которой я разговаривал, очень была похожа на Инну, представляешь? Буквально одно лицо!
И по тому, как повисла на том конце линии пауза, я понял: не совсем затертые, хоть и давно минувшие! И тут же мелькнула мысль: а вдруг она подумает, что я нашел Инну, она же не знает, что ее давно нет в живых. Ведь эта мысль сразу должна прийти ей в голову, она же женщина! Мужик один едет в тот город, где у него была любовница… Зачем я ей сказал, только лишний раз напомнил и мысли направил?!.
– Может, машина анализирует социальные сети и связи и выдает каждому испытуемому те фотографии, на которые он может среагировать эмоционально? – после паузы вдруг неожиданно спокойно сказала Лена.
И ее спокойствие после странной паузы, и неожиданная мысль о поиске эмоциональных крючков в соцсетях меня одинаково удивили. По второму пункту во мне сразу включился полицейский.
– Меня нет в соцсетях, ты знаешь. И служба у меня такая, и характер. Ну, считала машина мое лицо, допустим. Но для того чтобы меня прошить на предмет всех моих связей, нужно же было машине от чего-то в Сети отталкиваться.
– От прессы. Ты в последнее время там часто мелькал лицом…
– Да, точно! Но через публикации в газетах она никак не могла выйти на соцсети Инны и как-то нас связать, тем более что… – я запнулся.
– Тем более что мертвые не ведут соцсетей, – продолжила за меня мою мысль Лена.
Теперь уже я на некоторое время завис в паузе. Так вот почему она не ревнует!
– Откуда ты знаешь, я же тебе не говорил?
– Господи! – дрогнул Ленин голос, пролетевший через космос. – Как будто такое можно скрыть! Нашлись добрые люди. И про Инну сказали, и про аборт. Если бы я не знала, что она… что ее давно нет, разве я пустила бы тебя одного в Москву? Даже несмотря на то, что прошло столько лет.
– Но ведь прошло столько лет…
– А ты по-прежнему ее любишь.
– Лена! Ну что за ерунда!
– Саш, – спокойно сказала жена. – Ты во сне по-прежнему произносишь ее имя. Все эти десять лет. Ты зовешь ее и дочь. Только эти два имени называешь. И ни разу мое…
Когда я, выйдя из гостиницы, шел к метро, мое утреннее настроение, которое казалось мне хорошим, бесследно исчезло. Нет, оно не сменилось плохим. Теперь у меня вовсе не было настроения. А была снова гулкая пустота, похожая на ту, что случилась после рокового выстрела. Что у меня с башкой?
Что у меня с жизнью?
Я шел, смотрел на прохожих и думал: вот же, наверняка у них жизнь не лучше моей, может быть, даже хуже. Если бы им рассказать, что идет им навстречу здоровый физически, крепкий, женатый настоящий американец, живущий в своем доме, с неплохой зарплатой, с хорошей будущей пенсией… Сказали бы, наверное: «С жиру бесится!». Только вот во мне нет ощущения никакого жира. А есть ощущение, что жизнь из меня жир вытапливает. С самого детства я живу так, словно мне не хватает воздуха. На плечах лежит мешок и мешает развернуть плечи, вздохнуть.
Когда это началось? И почему?
Из-за ушедшего отца? Пф-ф! У половины страны такая же ситуация! Тоже мне нашел переживание!..
Из-за умершей дочери? «Бывает, – сказали бы все эти замученные простые люди, бегущие с сумками по своим делам мимо меня, опустив мутные глаза. – Отмучилась!» И ведь вправду отмучилась. Как в анекдоте… Кто же мне его рассказал? Не помню…
Попала у мужика жена в автокатастрофу. Прибегает он в больницу с выпученными глазами. А врач ему:
– Не переживайте, жива ваша жена.
– Фу, слава богу!
– Вот только ходить она уже никогда не будет. Будет всю жизнь к постели прикована. И в сознание никогда больше не придет. Овощем пролежит. Но тело у нее крепкое, лет тридцать еще проживет.
У мужика лицо вытянулось. А врач хлопает его по плечу:
– Да шучу я, шучу! Умерла!..
Такой анекдот. Смешной очень… И в этом смысле, конечно, хорошо, что отмучилась, а не повисла живой гирей на моей жизни, как ребенок Джейн, груз которого она теперь пытается разделить с Фридманом, насколько я понял их ситуацию. И в этом смысле Андрею я очень сочувствую – зря она, конечно, его не послушалась и не сделала аборт. Долбаная политкорректность, избыточная гуманистичность и весь их слюнявый маразм! Решила рожать, дуреха, несмотря на результаты скрининга! И, видать, Фридман что-то подозревал по своей наследственности, раз послал ее на анализы. И оказался прав. Но бабы бывают порой такими наивными дурами, что убить хочется. Небось, подумала: если любит и с таким примет. Небось рассуждала по-самочьи: увидит дитенка, сердце его дрогнет, и он… Что он? Сломает себе жизнь ради ухода за овощем? Или кто у них там родился? Даун? Тоже не подарок…
Ребенок – это счастье. Я всегда его хотел. А инвалид в семье – это несчастье. Я никогда его не хотел. И вот ведь странно: не хотел несчастья, а счастья все равно не получил!