Я, кстати, могу спросить сейчас это у Фридмана, когда мне его выведут на экран. Если он вообще в курсе ситуации! Это ведь запросто может быть вне сферы его компетентности. Это вполне может быть работой шлюза, который сопрягает миры.
И почему меня, собственно говоря, удивила такая несимметричность? А если бы была полная симметричность – разве не стоило бы ей удивляться больше? Отчего я вообще такой подозрительный к мелочам? Может, это моя профессиональная деформация личности уже звоночки подает? Кого и в чем я здесь подозреваю?
– А я? – сбила поток моих мыслей за минуту перед нашим расставанием Светлана. – Я для вас человек или симулянт?
– Человек, – улыбнулся я. – Симулянтов я не люблю. И всю жизнь не любил. И здесь мне их тоже не попадалось. Я всем понаставил человеческих галочек.
– А вы их на бумажке разве ставите? – удивилась Светлана.
– Да, – я показал ей ручку и бланк с двумя клетками. Помахал бумажкой перед камерой.
– Странно, – удивилась она. – А мы после завершения разговора на экране отмечаем.
– Ну и хорошо…
Надо же, и здесь почему-то несимметричность? Интересно, это что-то значит?
Мы еще несколько секунд помолчали, после чего я завершающе хлопнул руками по коленям.
– Ну, раз главный вопрос решен, и мы друг друга очеловечили, давайте прощаться, Света. Мне очень приятно было с вами говорить, правда.
– Мне тоже, – она кивнула. – Может быть, еще встретимся в жизни. Раз вы человек.
«Это вряд ли», – подумал я, а вслух сказал:
– Конечно! Буду рад, если это случится. Посидим в кафе.
И на этом расстались, отбившись кнопками друг от друга, причем я, как джентльмен, позволил ей сделать это первой.
Вспомнив сейчас в подробностях столь умиротворяющее окончание нашего разговора, я некоторое время сидел, словно бы погруженный в вату, и вот именно в тот момент почувствовал между лопатками мурашки, а затылок мне заскребли тонкие ледяные коготки грядущего прозрения. Но догадаться ни о чем я не успел. Бздынькнул динамик, развернулся от центра зеленый экран, и я увидел обещанного шлюзом «руководителя проекта».
Только это был не Фридман.
Это был совершенно другой человек – весьма далекий по облику от Фридмана. С Фридманом его роднили только небольшие залысины, наличие очков и умный взгляд. Ни бороды, ни усов на его лице не наблюдалось. А волосы были не черные, а рыжие. Он сидел в огромном зале, а за его спиной где-то на дальнем плане, за стеклянной стенкой ходили люди в белых халатах.
Человек внимательно посмотрел на меня:
– Так вот вы какой! Таким вас, значит, отрисовало…
– Да, я вот такой. А вы кто такой? – Я отхлебнул из кружки – второй сегодняшней ошибки я не повторю, чай нужно допить: традиция!
– Ну что ж, давайте знакомиться, меня зовут Михаил Блюм. Я руководитель проекта, в котором вы участвуете, и от лица которого вам принесли поздравления несколькими минутами ранее. Я же от лица своей команды могу их только повторить. Я имею в виду, что вас ведь поздравила машина? – Он посмотрел куда-то в угол экрана, видимо, у него там бегущей строкой отражались какие-то данные или врезкой шло видео. Мне эти картинки были не видны. Мой пользовательский экран был чист и богат только изображением этого Блюма. Его же хозяйский экран, видимо, был засорен дополнительной информацией, поэтому глаза Михаила скакали по нему от угла к углу, и я теперь никак не мог поймать его взгляд.
Блюм нажал несколько клавиш на клавиатуре:
– Мы еще не отмониторили всю телеметрию, но предварительные данные есть, они отличные. И у меня тут отмечено, что вся стандартная процедура завершена, вас даже программа сопряжения поздравила.
– Да, поздравила. Сказала, что мне все мои собеседники поставили отметку «человек». В чем я и не сомневался. А вы что поставите?
Блюм отрицательно повел ладонью:
– Я не буду ничего ставить. Я вне протокола. Просто не смог совладать с любопытством, чтобы не посмотреть на вас лично. Человек – это звучит гордо! По сути, это нас машина поздравила. Ну, и вас заодно, как участника и теперь уже полноправного человека.
– Это становится интересным… – Я поставил кружку на стол. – Насколько я понимаю, исходя из принципа симметрии, ваш проект заключается в том, что вы смоделировали внутри машины виртуальный мир, запустив эволюцию, и пригласили испытуемых беседовать с этими виртуальными людьми, чтобы они сказали – человек перед ними или сымитированный машиной персонаж? Так? Просто у нас тут ситуация аналогичная…
– Умница! Теперь я понимаю, почему вам все плюсов понаставили! Умница! И я бы поставил!.. Почти так! Только все наши добровольцы беседовали не с виртуальными людьми, а с одним человеком – вами. Потом будут другие, но вы стали первым и единственным, как первый космонавт. Мы ваш портрет в зале у нас повесим – вот в такой отрисовке, как сейчас! Мы сначала планировали вести эти беседы параллельно, но программа сопряжения, которая обеспечивает контактную площадку, должна работать в режиме онлайн и очень затратна по ресурсу вычислительных мощностей. Вы представляете, что это такое – сопрячь для диалога два мира, в которых даже время течет по-разному и вообще все разное?
– Да, мне говорили, что у вас время течет быстрее, – ответил я, заметив, что мое сознание словно бы шизофренически раздвоилось. Одно мое «я» отвечало на его слова, а другая часть меня пыталась осмыслить ситуацию. Что вообще происходит?
– Ну, вот как раз наоборот! В виртуальном мире эволюция в миллионы раз ускорена, а потом программа сопряжения выводит это в отдельный «пузырь» и обеспечивает коммуникативный контакт между мирами.
– Вы хотите сказать, что ваш мир настоящий, а мой – виртуальный? – тупо спросил я.
– Ну, конечно! – развеселился Блюм. – Но вам, разумеется, так не кажется.
– Мне так не кажется, – я поставил кружку на стол. Как-то не пился сегодня чай. – Мне кажется, что мы с вами сидим в разных поездах, которые несутся навстречу друг другу по одной колее.
– Поэтично. А почему?
– Потому что ваш эволюционирующий мир и наш эволюционирующий мир развились настолько, что придумали себе по машине, и теперь беседуют друг с другом, пытаясь понять, какой мир настоящий.
Блюм засмеялся, и его уверенный смех означал только одно: он ни на секунду не сомневался, кто тут настоящий! А я вот на секунду даже усомнился.
– Нет! – Блюм теперь широко улыбался. – Один из миров точно должен быть настоящим. Просто в силу принципа причинности.
– И вы уверены, что это ваш мир создал наш? Как докажете?
– Хороший вопрос. Вы сами в этом скоро убедитесь. Собственно, по этому поводу, помимо личного любопытства, я и пришел с вами поговорить. У меня к вам просьба. Вы, кстати, не представились…
– Александр…
– У меня к вам будет просьба, Александр.
Я похлопал ладонями по пластмассовым подлокотникам своего крутящегося кресла. Они были по-прежнему твердыми, а мир вокруг меня осязаемым и прочным, наполненным звуками и запахами даже в тесноте моего узкого кабинетика в стенах математического института. Это внушало уверенность.
– Какая может быть просьба у бога к созданной им твари, – я растянул губы в улыбке. – Вы же можете меня просто выключить! Вместе со всей моей вселенной. Господь должен посылать своих пророков на задания, а не обращаться к ним с просьбами.
– Тем не менее, – кивнул Блюм. – Просьба. И, если вы разрешите, я ее изложу. Если что-то будет непонятно, спрашивайте.
– Заинтригован, создатель, – сказал я, прячась за юмором и все еще пытаясь осознать ситуацию.
Блюм кивнул, никак не отреагировав на мой юморок:
– Смотрите… Помимо того, что нам было важно ответить на вопрос, возникает ли сознание в чисто цифровой среде в результате эволюции или это признак исключительно молекулярно-биологических структур – а я был уверен, что возникает, и вот не ошибся, – существует еще второй вопрос, который у нас возник перед самым началом эксперимента, когда мы откатали уже несколько подходящих эволюционных деревьев. Вопрос возник чисто философский. Он, собственно, и родился у философов впервые. И поначалу мы отнеслись к нему с иронией. Но потом задумались. А действительно ведь интересно!.. Философы задали простой вопрос. Такой, какой и вы сейчас задали, вы вообще умница… Они сказали: смотрите, вот есть два мира, и они контактируют синапсами…
– Как контактируют?
– Простите… – Блюм чуть смутился. – Вот эта программа, которая из вашей бешено летящей эволюции «выдувает замедленный пузырь вбок», чтобы уравнять по скорости вашу скоростную цифровую и нашу тормознутую биологическую эволюции, дабы стал возможен диалог, мы ее сначала называли просто «пузырем» или контактной площадкой, а потом синапсом – по названию контактных площадок между нейронами в мозгу. Там между аксоном и дендритом… неважно… между клетками мозга есть такой зазорчик, через него и происходит контакт. Вот такой вот зазорчик мы и организовали программно.
– Трещина между мирами, – вспомнил я вдруг цитату, но не вспомнил, откуда она…
– Поэтично, – согласился Блюм. – Сначала мы назвали это синапсом в шутку, а потом прижилось… А у вас там, кстати, как называется эта программа сопряжения, не в курсе?
– В курсе. Шлюз.
– О! Тоже очень хорошо! Вы там тоже молодцы… И вы тоже считаете, что вы настоящие, биологические, а мы – ваша имитация. И это, типа, вы нас замедляете и изучаете… Короче, философы спросили: если два мира – настоящий и виртуальный – общаются между собой через такую вот контактную площадку. Через такой вот шлюз, как вы его точно назвали, то как отличить, какой мир настоящий, то есть первичный, а какой вторичный? Мы сначала посмеялись. Мы-то знаем, что мы построили эту машину…
– Мы тоже! – не посрамил я чести и первенства нашего мира.
– Вот именно. Ну, так как же определить, кто «главный», стоя на контактной площадке? Ведь каждый уверен в своем первородстве, так уж устроен синапс! Ведь внутренние представления-то у нас одинаковы!