– И куры и яйца, всё в натуральном виде.
– Отлично! Обожаю деревенских кур.
– Слушай! Не забудь плавки взять.
– Купаться будем? В Балтийском море? В конце февраля?
– Вот чудной! Какое море? Плавки для парилки, а впрочем не надо. Мы же там одни будем, лично я купальник брать не буду и ты не бери.
Ох и разошлась же я с Риго, просто жуть. Бывшая деревенская скромница стала прямо таки дрянной девчонкой. Такие вещи стала вытворять, но только исключительно с моим Риго. Это всё от большой любви к нему.
На следующее утро мы, накупив много вкусностей уже мчались на «Сапсане» в Питер, а спустя 4 часа сидели в электричке на Мартышкино. Подъезжая к нашему дому, мы проехали по родным мне улицам и сердце защемило от тоски по детству.
– Тома! Как зовут маму?
– Глафира Васильевна. Можно просто Глаша.
– Значит мама Глаша.
Мама знала расписание электричек наизусть и встречала нас прямо у калитки.
– Мамулька, здравствуй!
– Добрый вечер Глафира Васильевна! Меня зовут Риго.
– Здравствуйте мои дорогие. Проходите в дом.
А дома ничего не изменилось. Тот же старенький буфет, те же белые занавесочки на окнах, та же тахта над которой висит коврик с изображением волка и семерых козлят. Но самым главным в доме была русская печь, занимающая треть комнаты и создающая неповторимый уют семейного очага.
Печь была жарко натоплена и распространяла приятное тепло.
– Садитесь мои дорогие. Небось проголодались после долгой дороги. Я вам пироги напекла, блины.
– Кур наварила, – продолжила я.
– Одну курочку сварила, а из второй сативи приготовила.
– Ух ты! Сативи это вкусно. Молодец, что не забыла его рецепт.
– Сативи – это же грузинское блюдо? – удивился всезнайка Риго.
– Правильно. Мама его в молодости научилась готовить. Угадай с трёх раз кто научил?
– Георгий, – осторожно ответил Риго.
– Ответ верный.
Мы достали привезённые продукты и вместе с мамиными стали поедать. Мать пожевала один пирожок и, подперев на деревенский манер ладонью щёку, задумчиво смотрела то на меня то на Риго.
– Мать, чего не ешь? Не голодная что ли?
– Да вот смотрю на вас и не могу налюбоваться. Особливо тобою.
– Изменилась правда?
– Ещё красивее стала. Вон как столица благотворно действует.
– Да ладно. Ты из себя деревенскую не корчи. Почти в Питере живёшь. Я смотрю от былой дярёвни ничего не осталось. Столько богатых особняков понастроили. Вот накоплю денег и тебе новый дом куплю с видом на море.
– Ой, не надо у моря. Чем ближе к нему тем пуще ветра и холода.
– Но летом то тут рай?
– Ой запамятовала, как твоего друга то звать? Больно имя ненашенское.
– Риго его зовут. Запоминай, больше повторять не буду.
– А я буду. Вы можете смело перепрашивать, – вмешался благовоспитанный Риго.
– Риго! Пожалуйста откушайте блинов со сметаной. Сама готовила, не из магазина.
Риго послушно поел.
– Вкусные очень, спасибо.
Потом мы пили чай из настоящего самовара с домашним вареньем.
– Ой, как хорошо то дома! – сказала я и откинулась на тахту, – мать, банька наша на месте? Не развалилась?
– На месте. Куда ей деться?
– Завтра растопить надо. Хочу Риго веничком отстегать.
– Веничком – это хорошо. Здоровее будет. Ну ладно. Небось намаялись за день? Дорогу в спаленку помнишь иль показать?
– Да помню я всё. Пошли Риго, а то уже носом клюёшь.
– Я вам кровать постелила, а рядом раскладушку поставила на всякий случай. Дверь полуоткрытой оставлю, чтобы тепло от печки к вам пошло.
– А сама где спать будешь?
– На печке. Забыла, как ты любила там укладываться? Спите. Спокойной ночи.
Мать ушла, оставив нас одних. Риго послушно разделся и плюхнулся на раскладушку.
Я долго смотрела на кровать, на которой спала до переезда в Москву. Только я уселась на неё, как пружины запели свою железную какофонию.
– Удивляюсь, как это я на ней раньше спала?
– А что раритетная кровать с сеткой. Сейчас такие не производят.
Я растянулась в постели и кровать поприветствовала меня весёлым бренчанием.
– А ведь на таких бандурах раньше вдвоём спали и даже умудрялись детей делать.
– Вот и тебя сотворили на этой музыкальной кровати и потому ты такая голосистая родилась.
– Я сделана на БАМе, под звуки вагонных колёс. Оттуда родом моё сопрано. Ладно давай спать. Спокойной ночи.
Проснулась я от трескотни раскладушки. Это Риго встал, оделся и пошёл помогать маме колоть дрова, топить печь и баньку.
«Домовитый однако», – резюмировала я и снова заснула.
– Томочка, доченька, вставай, завтрак на столе, – услышала я голос из далёкого детства.
Мама в переднике стояла над головой.
– А где Риго?
– Пошёл на пляж воздухом морским подышать. Мы и печку растопили, и баньку тоже. Хозяйственный он у тебя – дрова с утречка наколол. И вежливый такой. Видать начитанный очень?
– Чересчур, – сказала я и сладко потянулась.
– Вижу, что любите друг друга и сердце радуется.
Риго вернулся, мы позавтракали и пошли в парилку.
– Давай скидывай шмотки, – сказала я как только мы оказались в предбаннике.
Банька во всю пылала жаром. Я добавила пару и легла на лежак.
– Начинай хлестать. Вон веники висят.
Риго взял веник и долго его разглядывал, потом легонько меня стеганул по спине.
– Не так ты это делаешь. Давай ложись, покажу.
Мы поменялись местами и я стала его интенсивно хлестать. Риго мужественно держался, пока его спина вовсю раскраснелась.
– Теперь понял, как надо, – сказала я, подставляя под веник свою попу.
Риго принялся хлестать.
– Сильнее, ещё сильнее.
Риго старался из всех сил, но чувствовалось, что жалеет меня.
Мои спина и попа запылали. Я зачерпнула из ушата воды и налила сперва на Риго, потом на себя.
– Что стоишь? Душа тут нету. Давай, поливай.
Наши тела мокрые и разгорячённые сами собой притянулись. Есть в этих банях и саунах, особая сексуальная аура. Одно жестокое хлестание веником уже типичное проявление садизма с мазохизмом после чего у многих начинается сексуальное возбуждение. Не даром бытует такая похабная присказка – пойдём в баню, заодно и помоемся.
Я постелила наши полотенца на лежак и призывно легла.
– Иди ко мне.
Ночью у нас не было такой возможности, но сейчас настал подходящий момент и мы им воспользовались сполна.
У мамы мы провели ещё четыре дня. Гуляли на взморье, обошли все местные забегаловки, магазины. Любопытные соседи и одноклассницы пришли поглазеть на меня и Риго. Я для них была будто икона, а Риго буквально насквозь глазами просверлили, особенно местные девки. Мать нас потом от дурного сглаза долго вымаливала.
На пятый день столица, где нас ждали бесшумные кровати позвала обратно. Я узнала от Бориса Петровича, что Вера уже выздоровела и ждёт Риго для продолжения совместной работы.
В последний вечер мать взгрустнула и пустила слезу.
– Можешь сыграешь нам что нибудь на прощание?
Я взяла со стены гитару – подругу юности моей и стала петь мамину любимую песню её лихой молодости.
– Мой адрес не дом и не улица. Мой адрес Советский Союз.
Мама подхватила меня и Риго тоже. Как ни странно он знал эту раритетную песенку.
Утром прощаясь, и отлично зная, что мама будет сопротивляться, я незаметно оставила под скатертью комода немного денег.
Наше прощание проходило слёзно, так что даже Риго загрустил.
– Я думала ты дольше останешься.
– Мама, мы ещё приедем. Летом, точно, обещаю тебе.
– Обещайте, что внука быстро заделаете. Охота мне его понянчить на старости лет.
– Обещаем, правда Риго?
– Родим дело нехитрое. Глафира Васильевна готовая бабушка.
– Ну тогда держите. Это вам на дорожку.
Мама сунула мне баул, и я уже заведомо знала, что там – пирожки, яйца вкрутую и домашняя курица. Отпираться от этой вагонной снеди было бессмысленно.
– Всё идите, а то разрыдаюсь, – сказала она и убежала в дом.
В наше отсутствие в Москве произошли различные события. Мария Львовна сходила на «Лебединое озеро» и была восхищена балетом. Об этом она нам с упоением рассказала, а заодно осталась очень благодарна мне. Верка окончательно поправилась. Танцевать не танцевала, но зато во время лечения посидела на диете и скинула пару кило. Её лжеподруга Катька казалось должна была заполучить сольники? Ан нет! Борис Петрович по прежнему дальше кордебалетов её не продвигал, так что все её старания пошли коту под хвост. От этого их отношения с Веркой ухудшились. Когда Вера больная лежала дома, Катька навестила её всего пару раз, а потом в опере они часто прилюдно ссорились. Какая чёрная кошка между ними пробежала, одному Богу было известно, хотя я догадывалась в чём была причина, точнее причины.
Мои догадки подтверждались рассказами Риго, который продолжил вместе с Верой сочинять музыку к балету. Он отмечал, что отношения двух подруг стали просто невыносимыми. Каждый приход Катьки в кабинет Бориса Петровича заканчивался обоюдной истерикой. Причины скандалов Риго не знал, потому что всякий раз выходил из комнаты. Зато он заметил не менее тревожную вещь – странное поведение Катьки по отношению к нему. Она смотрела на него то откровенно любовно, то со скрытой враждебностью, что не могло не насторожить меня. От этой тамбовской крысы всего можно было ожидать, начиная от склонения к прелюбодеянию, до устранения как свидетеля её оральной ласки. Не удивляйтесь, она способна на всё. Вечная неудовлетворённость по жизни: пренебрежение со стороны руководства театра её талантом балерины, отсутствие внимания со стороны мужского пола, неустроенность по жизни (она жила в коммуналке со своей сварливой тёткой), но самое главное – зависть к своей подруге.
Слухи об их лесбиянских отношениях с Верой не были беспочвенными. К тому же, как мы выяснили недавно, Катька, была ещё и бисексуалкой. Подобные извращения не могли не повлиять на её психику.