Как вы относитесь к музыкальной стихии современной эпохи?
Именно по той причине, что я много писал о шестидесятых-семидесятых, времени, когда я сам был ребенком, подростком, многие считают, что я ностальгирую по тому времени, такие выводы можно часто встретить в газетах или рецензиях. Но на самом деле это не так, и что касается музыки, то, безусловно, мне нравится музыка той эпохи, в свое время у меня была огромная коллекция виниловых пластинок американской и английской поп- и рок-музыки 60–70-х, но я не остался в той эпохе, напротив, я не согласен с друзьями, которые утверждают, что после 1975 года в мире не было написано ни одной приличной поп-композиции. На мой взгляд, они ошибаются. Мне в этом смысле повезло, у меня два сына, которым сейчас 15 и 19 лет. В свое время я, как и многие представители моего поколения, считал, что вся современная рэп- и хип-хоп-музыка совершенно одинаковая, что в ней нет никаких оттенков, но мой старший сын научил меня вслушиваться в эту музыку, показал, что она тоже бывает разной. А потом с годами уже не с таким энтузиазмом следишь за развитием музыкальных направлений, нет уже той страсти, с которой подросток следит за современной музыкой, и все же я постоянно открываю для себя что-то новое, например инди-поп, с удовольствием слушаю испанскую рок- и поп-музыку. Все время нахожу что-то новое. Поэтому моим друзьям, которые считают, что после «Битлз» и Боба Дилана хорошей музыки больше не было, я говорю, что они ошибаются, что они стали заложниками того времени и того мифа. Ведь в мире постоянно появляются новые талантливые музыканты, которые творят настоящее искусство и способны перевернуть своей музыкой весь мир.
Я часто видел такие случаи, и мне о них рассказывали, когда подвыпивший мужчина средних лет становится сентиментальным и начинает вспоминать песни Дэвида Боуи, или «Битлз», или еще что-нибудь, и тогда к нему подходит какой-нибудь двадцатилетний пацан и говорит: «Неу, come on, смени пластинку или вали отсюда». И та пьеса, которую я сейчас пишу, она как раз и рассказывает о человеке зрелого возраста, который остался в плену своих юношеских иллюзий, которому стоило бы проснуться и понять, что «золотое» время его молодости прошло и на дворе день сегодняшний.
Правильно ли я понял, что импульс к литературному творчеству возник в вас, когда в одном музыкальном произведении вы услышали резкую смену тональности?
Это изречение справедливо в отношении меня по сей день, хотя прошло уже более 40 лет. Когда-то я написал эссе, в котором я описал, как в самом начале 60-х, а я родился в 1961 году, так вот, в период с 1960-го по 1963-й, вплоть до появления «Битлз», композиторы, особенно в американской поп-музыке, использовали в своих мелодиях очень простую смену тональности, и если композиция начинается с C-dur (до мажор), то при переходе тональность меняется на A-moll (ля минор), такую смену тональности в Финляндии порой называют микки-маусовской, потому что она очень проста и банальна. Но именно ее использовали повсеместно в начале 60-х годов, и меня эта простота всегда привлекала. И даже сейчас я благоговейно замираю, слыша эти мелодии. И у меня есть версия, что, когда я был совсем еще маленьким и лежал в колыбели, у моей мамы был транзисторный радиоприемник, из которого доносились такие вот простые мелодии, которые я впитывал в себя, ведь я был tabula rasa, чистая доска, и на мне можно было написать что угодно, и поэтому эти мелодии так глубоко отпечатались в моем сердце. И хотя это просто смена тональности, но она демонстрирует переход от мажора к минору, и я пытался следовать этой традиции в моих книгах. Некоторые считают мои произведения мрачными или минорными, но сам я считаю, что они постоянно меняются, переходя от мажора к минору. Так же, по-моему, поступает, например, Франц Шуберт в своих поздних фортепьянных концертах. Такой переход от мажора к минору и наоборот очень важен для меня. Это мое такое простое объяснение.
Вы говорите, что каждый роман начинается с образа; а каков был изначальный образ романа «Кристиан Ланг»?
Хотя «Кристиан Ланг» — самый короткий из моих романов по количеству страниц, но он раза в два плотнее других эпических романов. И как любой роман он начинался не с одного образа, а сразу с нескольких. Для новеллы, рассказа достаточно одного образа, который удерживает вокруг себя все повествование, для романов нужны порой десятки подобных образов, которые подталкивают меня к его написанию. Но так как «Кристиан Ланг» был компактным романом, для него не потребовалось множества образов. Я сейчас хорошо помню только два. Один из них вошел целиком в роман почти без изменений: я стал свидетелем ссоры, которая возникла между клиентом пиццерии и ее владельцем. Все это произошло дождливым летним утром здесь, в Хельсинки, где-то в конце 90-х годов. В книге это тот момент, когда Ланг встречает Сариту. А другая картинка была следующая: в то время мне было почти сорок лет, и я уже редко посещал ночные клубы, но вот однажды, где-то в конце 90-х, в одном таком клубе я встретил своего приятеля, которому тоже было тогда под сорок и который был безоглядно влюблен в молодую женщину, лет двадцати. Он прямо-таки парил в воздухе, хотя обычно был очень сдержанным и рассудительным. И вот вдруг с ним случилось такое. Это было очень забавное зрелище. Эта встреча стала определенным толчком к написанию этого романа.
Интернет полон откликов на ваш роман, вас поздравляют с тем, что вы написали первое остросюжетное произведение, переход в эту жанровую нишу был осмысленным?
Да, это был вполне осмысленный шаг. Честно говоря, меня даже позабавило то, что «Кристиан Ланг» получил такие разнородные отзывы, особенно здесь, в Финляндии. Ведь у меня к тому времени уже был свой читатель, потому реакция на этот роман была порой диаметрально противоположной. Некоторые говорили: «Ну, наконец-то ты написал достойный роман», другие же укоряли, что предыдущие романы были теплее, душевнее, а этот — холодный и отталкивающий. Это крайние оценки. Но то, что я написал подобный роман, не было для меня неожиданностью. Это было осмысленное решение. Я всегда был большим любителем триллеров и детективов, и, если бы я смог, я написал бы такой роман еще. В то же время хочется отметить, что детективная составляющая «Ланга» не является ведущей, не стоит ее переоценивать. «Ланг» прежде всего экзистенциальный роман, во главе которого стоят характеры. И если рассматривать его как детектив, то ведь убийство так и остается нераскрытым. Поэтому для меня это прежде всего экзистенциальный роман, а не детектив.
В молодости я читал много «жесткой» американской литературы, несколько старомодного поп-фикшна 50–70-х годов, откуда черпали свои образы Квентин Тарантино и другие режиссеры того времени, таких писателей, как Дэшил Хэммет, Раймонд Чандлер Росс Макдональд. И поэтому в «Ланге» гораздо больше черт «фильма нуар», чем детектива, их я поместил туда намеренно. Мне хотелось написать книгу в стиле «фильм нуар», где было бы много теней, мрачного освещения и какая-нибудь мелодрама. И я с большим удовольствием написал бы еще один такой роман, правда, если получится.
Но может быть, Ланг — это обман, и никакого убийства не было, и Сариты тоже не было, и все это лишь результат мании преследования?
Да. Так и было задумано, я хотел, чтобы роман был многозначным. И конец у него открытый, я абсолютно согласен. Я принимаю такую трактовку. Единственное, что я мог бы еще добавить, это что когда я писал этот роман и уже заканчивал, то боялся, как примут его в Швеции — мои книги издаются также и там, — ведь литературный мир Швеции совсем иной, и я боялся, что феминистки сочтут этот роман шовинистским и раскритикуют. Однако получилось так, что, когда он вышел, женщины-критики подошли к нему очень серьезно и вдумчиво, конечно, были и критические отзывы, но они были очень обоснованные и глубокие. Зато полной неожиданностью стало то, что многие мужчины возненавидели этот роман, и я вначале даже не мог понять, почему. Но потом я понял, что мужчина изображен в этом романе жалким в сексуальном смысле, и для многих мужчин моего возраста такой образ тяжело принять. 06 этом я совсем не думал, когда писал. Так часто бывает, что в процессе работы над рукописью боишься той или иной реакции, а потом оказывается, что такой реакции совсем нет, зато вдруг возникает что-то совсем неожиданное, чего никак не ожидал. И именно это произошло с «Лангом» в Финляндии и Швеции.
Я хотел бы еще добавить. Сарита, если все же считать, что ома была на самом деле, а не только призраком, то, на мой взгляд несмотря на то, что она никак не может вырваться из этой разрушающей ее связи со своим бывшим мужем, она все же внутренне и духовно сильнее по сравнению с двумя мужчинами.
В ней ощутим образ роковой женщины, так что он даже кажется литературным.
Да, я согласен с вами.
В русском переводе книгу назвали «Кристиан Ланг — человек без запаха». Невольно возникают ассоциации с романом Роберта Музиля «Человек без свойств». Насколько коннотации справедливы?
Нет, это, конечно, языковая игра. Русское название взято из одной реплики, которая присутствует в романе. Сарита говорит Лангу, что ты ничем не пахнешь, ты — человек без запаха. И конечно, я знал и тут же вспомнил Музиля и его роман «Человек без свойств», но большого значения у этой реплики нет, это просто игра.
Кто вам ближе как писатель, Кристиан Ланг или Конрад Вендель?
Я сам некая смесь их обоих. Но надо признать, что я вообще склонен примерять на себя костюм неудачника, лузера, и в реальной жизни тоже, хотя он мне, возможно, совсем не идет. В романе «Ланг» есть такая сцена в самом начале, когда Вендель заимствует у Ланга статью, в которой последний пишет о романах Венделя, и я при написании этой сцены взял выдержки из самых разгромных рецензий на мои собственные романы, ключевые фразы, но затем, конечно, воображение разыгралось, и стиль Ланга еще более жестокий, я таких рецензий никогда не получал. Поэтому я сказал бы, что как реалист и как эпический писатель я больше похож на Венделя, но в какой-то степени я хотел бы быть таким же, как Ланг, по крайней мере как писатель, необязательно быть таким же в отношениях с женщинами, но как писатель — да.