Небольшого роста, подвижный, живой — Юнас Гардель и в разговоре не прекращает играть. Комик, умеющий держать аудиторию, в нем сказывается постоянно. И это внешнее впечатление приходит в явное противоречие с миром его романов, в которых одиночество, покинутость, надрыв — едва ли не доминирующий мотив. Собственно, об этом и речь.
Юнас, скажите, насколько автобиографичны герои ваших романов?
Один из самых частых вопросов, которые мне задают, — изобразил ли я самого себя в образе Юхи Линдстрёма из романа «Детство комика». Сложно сказать. Если я отвечу: нет, все герои выдуманные, этих событий никогда не происходило в реальной жизни, то в определенном смысле это будет предательством. Потому что описанные в книге события действительно имели место быть. Они происходят сейчас и еще произойдут в будущем. Юха не один, в мире существуют сотни таких мальчиков, сотни Пенни и т. д. Сначала я всячески старался подчеркнуть, что Юха и я — это не одно и то же лицо. Но со временем — а скоро будет 20 лет, как я написал эту книгу, — я смирился с тем, что этот герой — все же я сам. Теперь у меня есть как бы два параллельных детства. Первое — мое собственное детство в Энебюберге, а второе — детство Юхи Линдстрёма в Сэвбюхольме. Я даже лучше помню детство Юхи, чем мое реальное детство. К тому же не стоит забывать, что я пишу как будто бы вспоминая прошлое. А уж выдуманные это воспоминания или настоящие — мне абсолютно все равно. Взять реальный факт из жизни или придумать несуществующий — дело вкуса.
Юнас, в каком-то смысле вы сами даете повод к таким вопросам об автобиографичности героя. Юха из «Детства комика», Юхан в романе «Гора искушений» и Юнас — все это созвучные имена. Вы как будто специально давали такое имя героям.
В шведском языке есть огромная разница между именами Юха, Юхан и Юнас. Юха — это финское имя, а не шведское. В Швеции ни один человек не скажет, что между именами Юха и Юнас есть сходство.
Я рад, что вы вспомнили Юхана из романа «Гора искушений». Все указывает на то, что «Детство комика» — роман автобиографический. Тогда как в действительности моя самая автобиографичная книга — «Гора искушений». Она начинается с переписки мальчика Юхана с его родственниками о разделе дома, доставшегося им по наследству. В хронологическом порядке эту переписку надо было бы расположить в конце. Двоюродного брата, с которым я переписывался на самом деле, зовут Юхан. Мне хотелось, чтобы он узнал себя в этом романе. Поэтому его и зовут Юхан. На сцене все выходит гораздо сложнее. Потому что когда я выхожу на сцену в качестве комика, я выступаю как Юнас Гардель. И этот Юнас Гардель — персонаж, это не мое настоящее «я». Я хочу показать его характер движения, манеру говорить. Это действительно одновременно и я, и не я. Играть роль — вот центральная тема моего творчества. В романе «Внимание, НЛО» я пишу о том, что говорить правду — значит лгать так, чтобы тебе поверили. Моя профессия — рассказчик, я получаю деньги за свою ложь. Может быть, если я совру достаточно хорошо, то приближусь к правде?
Насколько хорошо вы помните Стокгольм вашего детства?
Я вырос не в Стокгольме, а в одном из его пригородов, который называется Энебюберг. У меня был практически неограниченный доступ к моим воспоминаниям до того момента, как я стал писать книги. Когда книги были написаны и я в каком-то смысле достиг примирения с жизнью — ведь книги ведут к примирению, — я начал забывать. Примирение позволяет двигаться вперед, и повода вспоминать те события больше нет. Когда я писал последний роман трилогии о Сэвбюхольме «Йенни», который был опубликован в прошлом году, — он кажется мне лучшим из трех, — я почувствовал, что надо спешить, дорога к детству постепенно зарастает. Тропинки надо протаптывать заново, калитки закрыты. Пора об этом написать, пока воспоминания не исчезли, как сон.
А откуда у вас такое знание несчастливых браков, несчастного разочарованного детства? Откуда такое яркое представление?
Я очень много писал о детстве и о пожилых дамах. Я писал о женщинах среднего возраста, когда мне самому было всего 21–23 года. Я очень рано начал писать. А писал я о женщинах среднего возраста. Я любил повторять, что во мне живет женщина среднего возраста, заключенная в тело ранимого юноши. Но уже тогда я добился популярности, и начиная с 22 лет у меня не было другой работы, кроме как выступать на сцене и писать книги. Мой профессиональный и жизненный опыт ограничен, поэтому я и писал о маленьких детях и взрослых дамах.
Вам хорошо с детьми, и вы считаете, что понимаете их? Чувствуете, что вы их понимаете?
Конечно, я сейчас в основном общаюсь только с детьми. У меня у самого есть маленькие дети. Не знаю, как в России, а в Швеции отцы уделяют очень много внимания детям. Я пять лет сидел дома с ребенком. Половину времени я работал, а половину — занимался только ребенком. Вы считаете, это необычно? Да, Швеция в этом смысле примечательная страна.
В некоторых ваших романах — в частности, в романе «Хочу домой» и в «Детстве комика» — отцы выглядят вовсе не привлекательно.
Отцы моего поколения — то есть поколение моего отца — почти не принимали участия в жизни детей. У меня есть друг, с которым мы обсуждали проблемы отцовства и пришли к выводу, что отцы из нас получились в шесть раз лучше, чем были они. Только в Швеции были проданы миллионы экземпляров «Детства комика», тиражи были очень большие, здесь все читали этот роман, он входит в курс школьной программы по литературе. Думаю, молодежь любит мои книги потому, что я не романтизирую детство. Я знаю, что детство может превратиться для ребенка в ад. Я хладнокровно констатирую это в моих книгах. Не думаю, что в отношении детства уместна сентиментальность. Наверное, поэтому людям нравятся мои книги.
У меня было тяжелое детство. Я потерял невинность 2 апреля 1978 года. Меня изнасиловал старик, который запер меня в квартире на юге Стокгольма. В качестве возмещения я получил от него 20 крон. Помню, как я плакал, просил, чтобы он отпустил меня. В тот момент я перестал быть ребенком. Потому что когда человек теряет невинность, он становится виноватым, грешным. Всего я уже не помню. Но помню, как потом стоял в коридоре и, чтобы выйти из квартиры, мне надо было попросить его открыть дверь. Вся моя ярость сосредоточилась в одной точке: он должен открыть дверь и выпустить меня. Помню, как потом я стоял на перроне в метро, я был просто ошеломлен. Появился мой поезд, и я подумал, что сейчас прыгну под колеса, потому что жизнь моя кончена. Надо мной надругались, я не смогу этого пережить, не смогу залечить эту рану. Никогда не смогу простить этого. Надо броситься под поезд. Но поезд подъехал, а я не прыгнул. И в тот момент я принял решение: я не умру, я должен жить. Думаю, каждый из нас сталкивался с такой драматической дилеммой, когда тебе надо принять решение: я не умру, я должен жить. Я решил, что никогда в жизни больше не позволю себе быть таким слабым, беспомощным и ранимым, каким был перед этим мужчиной. Я пообещал себе, что никогда больше не буду жертвой. Никогда. И я стал жить, но теперь у меня появилось одно преимущество: я потерял невинность и больше не был невинен. Не знаю, можно ли перевести эту игру смыслов на русский. Если ты больше не невинен, значит, ты виновен, грешен, значит, ты несешь ответственность. Ты ничего не можешь поделать со своей невинностью, только потерять ее. Невинность не стоит ничего. Гораздо выгоднее быть грешным — ведь тогда ты можешь ударить человека, чтобы защититься. В своих книгах я пытаюсь дать молодым людям инструмент, которым бы они могли бить и защищаться.
Кажется, то, что вы сказали, непосредственно связано с эпизодами из «Детства комика», где Юха Линдстрём переживает падение ангела, которого он лепит из снега, ему видится жуткий демон в его страшной голове.
Нет, не совсем. Я не хотел проводить параллель между изнасилованием и ангелом на снегу, не могу ничего об этом сказать.
Откуда же вдруг берется ужас у Юхи в этот момент? Это ведь момент наступления ужаса.
Да, но не думаю, что такие вещи можно сравнивать. Когда я в «Детстве комика» писал про ангела в снегу, я, скорее, хотел изобразить ребенка, который ищет себя, свое наполнение. Будешь ли ты добрым или злым? Станешь ли ты падшим ангелом или нет? Ты можешь дать ангелу имя и лицо. Этот ангел будет мрачным спутником Юхи на протяжении всей трилогии. Это взгляд на ангела как на чистый лист бумаги, который ты сам испишешь, дашь ему имя и лицо. От тебя зависит, каким будет твой ангел.
Можно я продолжу о другом? До этого вы спросили о несчастливых браках. Ведь я комик, я заставляю людей смеяться. Тем не менее книги у меня невероятно печальные. Здесь большой разницы нет. Чехов называл свои пьесы комедиями, тогда как они просто невыразимо грустны. Если вы спросите, как я сам себя воспринимаю, то я отвечу, что писателем я себя не называю, в глубине души я считаю себя комиком. Я воспринимаю себя не как писателя, христианина, гомосексуалиста, а как комика. Потому что комик — это экзистенциальный взгляд на жизнь. Книги, написанные комиками, ужасно печальны.
А вы знаете счастливые семьи? У вас есть опыт знакомства с гармоничной семьей?
Один шведский писатель написал пьесу «Семейство благополучных». Все в этой семье счастливы, все постоянно говорят друг другу приятные вещи. Пьеса получилась очень гротескной. Она вышла такой смешной именно потому, что людям ясно: это абсурд. Получилось очень смешно. У меня счастливая семья. Я живу с одним и тем же мужчиной уже 21 год. Если не считать, что оба мы сумасшедшие, то все у нас хорошо.
Иными словами, вам удалось отыскать «дорогу домой»? Как бы ответ на вопрос, восклицание маленького Даниеля из вашего романа «Хочу домой», когда ему Ракель говорит: «Все хотят домой, но все показывают пальцем не в ту сторону». Вы отправились наконец в нужную, с вашей точки зрения, сторону?
Какой романтический вопрос. Найти дорогу домой? Втайне я подразумеваю под «домом» Бога. Поиски потерянного дома — это и поиски Бога, поиски связи, сопричастности, поиски места, откуда тебя никто не прогонит, места, в котором тебя ждут, любят, простят, благословят и хотят. Такое место я мог бы назвать Богом, домом. Это место, где тебя принимают таким, какой ты есть, со всеми твоими недостатками…