А что вы думаете о своих внуках? Их поколение сильно отличается от вашего?
Внуки… Это очень интересно. Двое из моих старших внуков, как мне кажется, настроены на то, чтобы пойти по университетской стезе. А другие двое — не знаю, чем они будут заниматься. Самая маленькая, ей… сейчас ей десять лет — для своего возраста она чрезвычайно уверена в себе, чрезвычайно. Мы такими никогда не были — мы в детстве были очень стеснительными. То есть, как мне кажется, уверенность свойственна нынешним временам. Но каким будет их мир — ведь меняется все, социальные условия, финансовый рынок, — каким образом они будут зарабатывать на жизнь, этого я не знаю, не могу себе представить. Не представляю себе.
Ваша старшая сестра тоже стала писательницей?
Моя старшая сестра — очень известная романистка, пишет под псевдонимом А. С. Байетт. В детстве мы были довольно близки, но при этом довольно… Полагаю, между нами существовало некое соперничество, как это бывает у детей в каждой семье. Меня начали печатать первой, до нее — мой первый роман вышел раньше, чем ее первый роман. Поэтому тут всегда присутствовала тревога: кого напечатают следующей; всегда присутствовало беспокойство: кто собирается стащить материал, принадлежащий семье. Она, конечно же, критиковала меня за то, что я описывала вещи, которые, как она считала, принадлежали ей. На самом-то деле они принадлежали моей матери. Одним словом, здесь немало всяческих проблем, связанных с присвоением — с присвоением и владением. Я перестала читать ее книги, потому что начала бояться: вдруг она использует что-то, что хотела использовать я, и мне покажется, что мне это использовать уже нельзя. Недавно, разговаривая со своей младшей сестрой, я спросила ее: «Помнишь тот день, когда нам позволили взять коробок спичек и поджечь траву на поле?» Она ответила: «Ну конечно, помню, это был один из самых необычайных дней за все наше детство». Я сказала: «Знаешь, я только что упомянула об этом в книге, которую пишу. Надеюсь, ты ничего не имеешь против». А она на это: «Да нет, не имею. У нашей сестры есть целый рассказ, посвященный этому событию». Я этот рассказ не читала и не буду читать — ведь прочти я его, у меня возникло бы чувство запрета. Так что нам необходимо быть очень и очень осторожными, думать о том, какую территорию занимать. Это трудно, очень трудно, когда… Ей случалось говорить, что лучше бы я не становилась писателем; ее бы гораздо больше устроило, если бы я пошла в театр или стала заниматься чем-нибудь совершенно другим. Она считала, что мы слишком похожи. Но что тут можно поделать — чем занимаешься, тем занимаешься.
То есть вы и сами предпочли бы театр? Почему же все-таки литература?
Потому что это было интереснее. Случалось, я об этом жалела. Вчера я как раз была в своем бывшем колледже, Ньюнеме, мы выступали там вместе с коллегой-писательницей, тоже из моего колледжа. Я посмотрела на эти прекрасные здания, на замечательные сады, на спокойную жизнь, на то, какие хорошие там созданы условия, и подумала: зачем я отказалась от всего этого ради жизни, в которой приходилось главным образом работать на себя! Но театр я очень люблю. Мой первый муж, актера поступил в Королевскую шекспировскую труппу, и я поступила туда вместе с ним. Мне там очень нравилось. Но актерская карьера не сложилась, потому что у меня появились дети, это было физически тяжело. И я стала писателем. Порой я думаю: хорошо было бы как-то удержаться в академическом мире, иметь комнату в колледже, жить в комфортных условиях, на всем готовом. Но получилось по-другому.
Проблема выбора встала, когда вы написали первую книгу?
Нет, я и после выхода своего первого романа какое-то время продолжала играть в театре. Второй роман писался главным образом в гримерке — я ведь почти все дни проводила в театре, и большую часть времени делать мне было нечего. Я написала свою вторую книгу прямо там, в Королевском шекспировском театре, в гримерке. Но потом стало физически трудно — присматривать за детьми, каждый вечер приходить в театр… К тому же мои первые две книги пользовались большим успехом.
И решение созрело как-то само по себе — я поняла, что могу писать дома, могу сама планировать рабочее время, а если дети болеют — остаться сними. Тогда как в театре, знаете ли, нужно находиться постоянно, и это весьма трудно. Все работающие женщины с детьми на это жалуются: рабочие часы очень неудобные. Писателю в этом смысле легче. Так что я… Первые две мои книги оказались очень успешными, и меня это сильно вдохновило. Мне говорили: продолжай, пиши. Я так и поступила.
В театре вам довелось конкурировать с Ванессой Редгрейв?
Ванесса — актриса совершенно замечательная. Вдобавок она отличалась очень крепким здоровьем, поддерживала хорошую форму. В профессиональном смысле она всегда была на высоте, никогда не болела. Поэтому мне ни разу не довелось занять ее место на сцене. Если бы ее нужно было заменять, я бы, наверное, с большим энтузиазмом стремилась остаться в театре. Мы с Ванессой по-прежнему если не близкие друзья, то знакомые. В последнюю нашу встречу мы вместе ездили в Вашингтон, протестовать в Верховном суде против несправедливого обращения с заключенными Гуантанамо. Одним словом, мы с Ванессой поддерживаем отношения коллегиальные, коренным образом отличающиеся от тех, что существовали между нами в театре. Они с братом, Колином Редгрейвом, очень близко к сердцу воспринимают проблемы заключенных Гуантанамо. Я — член комитета, в который входят и они. Да, в последний раз мы виделись в Вашингтоне, стояли на ступенях Верховного суда с плакатами, как в былые времена.
Ваши убеждения изменились с тех пор; как вы опубликовали роман «Жернов»?
С появлением детей твоя жизнь становится более практической, более реалистичной. Начинаешь видеть вещи в другом свете, понимать, что ты можешь, чего не можешь. С другой стороны, склад ума особенно не меняется. Я бы не сказала, что сильно перестроилась в своих политических убеждениях. Перестроились политические партии, я же осталась верна либеральным, левым идеям, на которых была воспитана. В наши дни я порой не знаю, что думать. Взять, к примеру. Национальную службу здравоохранения, достаточно подробно описанную в «Жернове». Я по-прежнему на нее полагаюсь, завишу от нее точно так же, как персонажи этого романа. Никогда не оформляла частную страховку, медицинской страховки у меня нет. Так меня приучили. Нет, нельзя сказать, чтобы я как-то заметно перестроилась. Я… Не перестроилась я и ради детей. Мне не раз говорили, что надо отдать их в частную школу, не жалеть денег на их образование. Однако все мои дети ходили в государственные школы. Очень интересно то, что даже мой младший сын — он, казалось бы, должен придерживаться правых взглядов, как бизнесмен, предприниматель, — но его дети ходят в государственную школу. Порой возникает чувство, будто в британском обществе — и во мне — все еще жив некий идеал мечты, убежденность в том, что, если не изменять своим принципам, в конце концов все станет хорошо. Так что я, по-моему, не слишком перестроилась. В критических ситуациях, бывает, отклоняешься от прямого курса, но потом снова на него выходишь. Таково мое мнение.
Где вы находили прототипов для героинь ваших романов?
Мне кажется, в начале своей писательской карьеры я в большой степени ограничивалась той средой, в которой жила. Это называли — знаете, в Англии есть такое понятие, «кухонное искусство», — так вот, это были кухонные романы. Я писала о домашних ситуациях, потому что это был мой мир — я воспитывала детей, жила в собственном доме, ежедневно общалась с другими матерями. Большинство моих знакомых принадлежало к театральной, журналистской среде, а возможности расширить свой круг у меня не было. Но в какой-то момент я поняла, что можно беседовать с людьми, можно читать книги, можно собирать материал — можно охватить гораздо более полную картину британского общества. Когда я писала «Сияющий путь» (The Radiant Way), это было во время правления миссис Тэтчер, я много занималась сбором материала — ездила на север беседовала с людьми в индустриальных районах, переживавших настоящий упадок, — в тех местах, где прошло мое детство. И оказалось, что я способна писать о куда более широком спектре общества, чем раньше, когда мне еще не было сорока. И я обнаружила, что это приносит гораздо больше удовлетворения — писать о разных социальных слоях, профессиях. Верно и то, что в то время эти профессии становились более доступными для женщин, что казалось невозможным, когда я была совсем молодой. У меня есть один роман, он называется «Ледниковый период» (Ice Age), там говорится о 73–75-м годах, периоде резкого роста цен на нефть. Над этой темой я тоже много работала. Я сильно заинтересовалась рынком недвижимости, его спадами, ценами на нефть, положением мировой экономики, эффектом, который произвело повышение цен по инициативе ОПЕК. Ситуация была чрезвычайно накаленной — теперь это забылось, но тогда она действительно была накаленной. И теперь, живя во времена глобального кризиса, я по-прежнему считаю, что это можно отразить в литературе. Я уже слишком стара, чтобы этим заниматься, однако наблюдаю за происходящим с огромным интересом. По-моему, именно тогда, когда писала «Ледниковый период», я поняла — вот сейчас я могу. Я могла, не теряя уверенности, пойти и побеседовать с людьми, чьи компании рушились, я разговаривала с теми, кто вложил деньги в недвижимость и все потерял, разговаривала и с теми, кто заработал огромные суммы и чьи дела по-прежнему шли очень хорошо. В результате у меня сложилось намного более широкое представление о том, как устроен мир — гораздо шире, чем в бытность студенткой или актрисой. Было ощущение, что передо мной открылась дверь в настоящий мир. Теперь же у меня ощущение, что настоящий мир движется с непостижимой скоростью и мне с этим уже не справиться. Кроме того, если говорить о проблемах — в каком-то смысле мы ведь об этом и говорили, о проблемах, занимающих писателя, о переключении с домашних вопросов на общественные, — так вот, я не смогла бы написать роман, действие которого происходило бы в Гуантанамо, не смогла бы обсуждать в романе войну с Ираком, не смогла бы выйти в романе на этот передний край — я могу писать об этих проблемах лишь как журналист и гражданин. Причина в том, что эти вопросы слишком удалены от писателя моего типа. Однако я смогла бы написать полотно в духе, скажем, Диккенса или Джордж Элиот, панораму одной лишь британской ситуации. Но если обернуться в сторону международной ситуации — а сегодня она стала неотъемлемой частью нашей жизни, — это для меня слишком трудно.