Тем не менее в вашем творчестве присутствует тема Востока…
Да, я совершенно забыла! Я тогда действительно предприняла огромные усилия, чтобы выйти за пределы британской сферы. Ездила в Камбоджу, во Вьетнам, в Корею, в Японию. Это было трудно — очень и очень трудно. Но страшно интересно. И по-моему… Я поехала в Камбоджу — в то время она называлась Кампучией, — но попасть в саму Камбоджу мне так и не удалось, меня не пропустили на границе. Потом отправилась во Вьетнам — во Вьетнаме было очень интересно. Я должна была об этом написать — должна была передать это с точки зрения английского туриста. Но забраться внутрь сознания современного жителя этих стран я не могла. Хотя мне удалось довольно близко познакомиться с несколькими людьми из Камбоджи, писать с их точки зрения я была неспособна. Могла выражать их мнения, но не изнутри. Но «Красная королева» — эта книга была написана под влиянием другой поездки. Побывав на конференции в Корее, в Сеуле, я прочла необыкновенную книгу воспоминаний жившей в XVIII веке принцессы, современницы Джейн Остин. Меня поразило, что эта книга могла бы появиться в наши дни. Я подумала, что хорошо было бы исследовать тот факт, что некоторые человеческие проблемы носят универсальный характер. Возможно… Сегодня универсальность человеческой природы стала темой чрезвычайно немодной. Но в том романе мне хотелось обсудить такую возможность: есть некие вещи, которые люди понимали задолго до Фрейда и Юнга, понимали и писали о них так, что эти тексты будут актуальны всегда. Достаточно вспомнить Шекспира — или, если на то пошло, эту кореянку. Да, я действительно решила, что можно написать книгу с позиций другой культуры, но это стоило мне большого труда.
Проще писать о людях своего круга — думающих, образованных, похожих на вас?
Наверное, я чаще пишу о людях образованных, хотя в нескольких романах у меня наряду с ними есть и персонажи, не имевшие возможности получить образование. Их присутствие демонстрирует недостатки, связанные с отсутствием подобной возможности. Эти персонажи прекрасно понимают, что, к примеру, у моего поколения шансов получить образование было куда больше, чем у поколения моей матери или бабушки. Им это известно. Но, полагаю, мне как писателю тяжело было бы исключить из книг мыслительный процесс — мне нравится писать о том, как развиваются мысли моих героев. Поэтому у меня всегда есть персонаж думающий, разумно осмысливающий ситуацию. Я пишу именно о таких людях. Они не всегда… Они никогда не бывают из состоятельных семейств; полагаю, их можно назвать выходцами из определенных социальных слоев, метящими выше; они из той же среды, откуда происхожу я сама и большинство моих знакомых, из тех, кто хочет пойти дальше своих родителей. Сегодня в британском обществе наблюдается гораздо более сильное, четкое разделение — в том смысле, что тех, кто метил выше, уже не осталось. Теперь у нас существует слой людей, проблемы которых вызывают настоящее беспокойство. Общество как будто застыло на определенном уровне, и меня это сильно удручает. Но я не могу… Я могу встречаться с этими людьми, беседовать с ними на автобусной остановке, но понять их жизненную философию я не в состоянии. К тому же в Лондоне у нас имеется огромная проблема, связанная с мультикультурными неувязками. В этом районе Лондона, бывает, оказываешься единственным человеком в автобусе, говорящим по-английски. Много русских, поляков, украинцев, людей из Северной Африки, из Индии, так что иногда не слышно ни единого английского голоса. Для меня как писателя это ситуация невозможная — я не могу писать на иностранном языке. Я могу описать то, что вижу, описать то влияние, которое это оказывает на живущего здесь англичанина. Но этот социальный спектр очень интересен. В то же время, если приехать в маленький английский городок, порой не увидишь ни одного иностранца, не услышишь ни одного иностранного языка. Одним словом, это очень странное явление, этот контраст между большими городами и тем образом жизни, который люди уже веками ведут в деревнях. Он совершенно другой, он до сих пор не исчез.
Какие отношения связывают вас с Лондоном?
Впервые я приехала в Лондон, наверное, когда мне был двадцать один год. Мы с первым мужем купили дом в северной части Лондона. Именно там, в этом доме, родилась моя дочь. У меня осталось множество воспоминаний об этом районе, где люди жили достаточно бедно, но очень близко, по-соседски. Я писала об этом в «Игольном ушке» (The Needle's Eye), весьма подробно там об этом рассказала. Я по-прежнему бываю в тех краях, мой сын живет неподалеку оттуда. Одним словом, я очень привязана к той части Лондона. Иногда, проезжая мимо дома, где родилась моя дочь, я думаю: да, вот здесь она и родилась, в ту снежную зиму 63-го. Потом я переехала в Хэмстед — этот район к тому времени стал гораздо более благополучным; да он, по сути, всегда стоял особняком, как место обитания богемы, интеллектуалов. Там очень красиво. Я много лет жила за стеной, которая огораживает сад дома Китса — того самого, где поэт Китс написал «Оду соловью». По ночам было слышно — на самом деле это был дрозд, но пел он как соловей. Я обожала этот район. Там ходили в школу мои дети, для детей это было замечательное место. В общем, я очень хорошо знаю Хэмстед. Теперь я не смогла бы себе позволить там жить — там теперь ужасно дорого. Так вот, у моего мужа — второго мужа — был этот дом в западной части Лондона. Поначалу он занимал половину его, потом купил весь. Так что теперь я живу на западе Лондона — это совершенно другие места. Тут совершенно другая атмосфера, совершенно другой социальный состав — совершенно. Одна из причин, вызывающих у меня тревогу по поводу этого района, — то, что здесь живут очень богатые и очень бедные. В Хэмстеде в мое время были и довольно богатые, и небогатые, и богема, и интеллектуалы… Здесь же есть супербогатые, у которых двери с дистанционным управлением, они полностью отгорожены ото всех — величие в духе кабинета тори, — а рядом многоквартирные дома, гораздо менее благополучные, чем те, к которым я некогда привыкла. Одним словом, здесь много крайностей, отсюда и определенный уровень конфронтации — стычки на углах, кое-где — насилие на улицах… В общем, без размежевания тут не обходится. Вот эти аспекты лондонской жизни меня расстраивают. Ведь раньше было по-другому — по ночам можно было гулять по улицам, ничего не боясь. Я и сейчас это делаю, но порой бывает страшновато.
Статус писателя остался прежним, если сравнить с вашим дебютом?
Когда я начинала писать, эта профессия была… можно, пожалуй, сказать, более серьезной. Это не было шоу знаменитостей. За то время, что я этим занимаюсь, произошла такая вещь: весь издательский рынок стал гораздо больше внимания уделять знаменитостям. В молодости я добилась успеха, но знаменитостью не была. Наверное, это типично для людей моего возраста — ворчать: мол, они только называют себя писателями, на самом деле они — модели, футбольные звезды, книги за них пишут другие, а они на этом зарабатывают кучу денег. И это правда — издатели действительно в большой мере поддерживают культ знаменитости, которого в дни моей молодости не было. Мы просто зарабатывали скромные суммы своими книгами, и относились к нам более серьезно. Теперь у меня такое ощущение, что для того, чтобы публика тебя не забывала, необходимо выступать по телевидению, участвовать в ток-шоу, телевикторинах. Нет, мне это не нужно, поскольку я добилась известности до того, как все это появилось. Но те, кто только начинает, прямо-таки обязаны заниматься саморекламой. В наше время этого не было; нам не надо было отправляться в турне по случаю выхода книги, не надо было мотаться по Соединенным Штатам — ночь в одном городе, ночь в другом… Ничего этого не было. Наша жизнь была спокойнее. Все делалось более… более сдержанно. Ты постоянно двигался вверх: каждая книга пользовалась чуть большим успехом, чем предыдущая, казалось, будто ты строишь себе эдакую удобную стеночку из книг. А теперь, если первая книга у тебя не пойдет, вторую никто не будет издавать, даже будь на нее уже подписан контракт. Главное — добиться прибыли, и прямо сейчас. Молодым писателям, наверное, от этого очень тяжело: они ведь настолько быстро должны добиваться успеха, а потом — выдавать на-гора следующую книгу, чтобы закрепить успех. Для меня все это значения не имеет. Но тем, кто начинает сегодня, должно быть, приходится трудно.
Вы думаете, внимание публики обременительно для всех писателей?
Полагаю, некоторые писатели действительно очень любят находиться в центре внимания публики — я хочу сказать, им на самом деле нравится перед публикой выступать. Мне же всегда бывает несколько трудно. У меня есть актерский опыт, поэтому в молодости я обожала выходить на сцену и читать свои произведения, ждала, когда похлопают… Возникала некая обратная связь, это было интересно. И некоторые писатели искренне это любят — настолько влюбляются в публичные выступления, что только этим и занимаются. Некоторые из них прямо-таки умирают на сцене, когда возраст уже не позволяет им продолжать. Другие же писатели принципиально вообще не появляются на публике — например; Сэлинджер; Пинчон. Никто их никогда в глаза не видел, они не выступают ни перед кем. Но для того, чтобы сделать карьеру, оставаясь невидимкой, надо быть чрезвычайно известным. Теперь я чувствую… Теперь я гораздо более выборочно подхожу к публичным выступлениям, чем раньше. Раньше мне очень нравилось — и я считаю, для писателя это очень важно, — путешествовать по разным странам с профессиональными целями, встречаться с другими литераторами. Это не то же самое, что продавать собственные книги. Что я ненавижу в создавшейся у нас традиции, так это то, что надо идти и торговать собственными книгами. Я хочу встречаться с другими писателями, чтобы услышать про их книги. Лучшими из моих поездок были те, когда мы встречались с турецкими писателями, с немецкими писателями, с вашими писателями в тогдашнем Советском Союзе. Эти встречи были очень интересными, но мы не торговали продукцией — мы обменивались идеями. А сегодня, как мне кажется, это понятие в большой мере подчинено законам маркетинга. Теперь цель не в том, чтобы… Нет, бывают мероп