А в подростковом возрасте какую музыку предпочитали?
Мой подростковый возраст пришелся на семидесятые. Это была золотая пора для музыки того рода, что теперь называется прогрессивным роком. Мои вкусы были достаточно нетипичными для подростка — вместо самых популярных групп я слушал довольно малоизвестные британские группы: «Henry Cow», «Hatfield & The North», «Gentle Giant». Все это были музыканты, которые пытались соединить сложный характер современной классики с энергией поп-музыки. Вот что мне нравилось слушать. Но потом я заметил, что отец приносит домой классические записи, он покупал их в обеденный перерыв. Я начал слушать таких композиторов, как Равель, Дебюсси, Стравинский, и понял: моя любимая музыка, которую я раньше считал оригинальной, на самом деле произрастает из произведений, написанных 80 лет назад. Так я увлекся этими композиторами. Вот эти два типа музыки — классику конца XIX — начала XX века и прогрессивный рок 70-х годов — я с огромным удовольствием слушаю до сих пор.
Отношение к рок-музыке 60–70-х отразилось на ваших книгах?
Когда я писал роман «Клуб ракалий», меня поразило такое совпадение. Панк-рок возник в 1976-м — кстати, начиналось все это как раз тут, на Кингс-роуд. В то же самое время произошли изменения в британской консервативной партии: у нее появился новый лидер некто по имени Маргарет Тэтчер по чьей инициативе был взят курс в новом направлении, политика Великобритании начала поворачивать в другую сторону. В обоих случаях на арену — музыкальную, политическую — вышла энергия нового типа. В каком-то смысле для многих людей это походило на глоток свежего воздуха, вокруг происходили очень интересные вещи; с другой стороны, во всем этом, как мне виделось, был определенный деструктивный элемент. Одним словом, в романе я, как мог, попытался развить эту аналогию. Однако я далек от того, чтобы называть это новой теорией, политической или культурной, — для меня это просто интересное сочетание событий. Панк-рок поначалу считался движением рабочего класса, голосом или возможностью самовыражения угнетаемых нижних слоев общества. Но если посмотреть по-другому, то это было начинание весьма циничное, полностью подчиненное идеям капитализма. В той музыке, в панк-музыке, было больше фабричного производства, меньше аутентичности — теперь это заметно, поначалу она казалась более аутентичной, чем сейчас. И точно так же та волна энергии и новых идей, которые, по мнению некоторых, появились в стране благодаря миссис Тэтчер тогда, в 79-м, — теперь, оглядываясь, мы понимаем, что их влияние оказалось более деструктивным, чем представлялось в то время.
Как возник замысел дилогии?
«Клуб ракалий» я начал писать еще в школе, когда мне было лет шестнадцать-семнадцать. На самом деле, о чем еще может писать школьник, если не о школьной жизни, что он еще знает? Что я еще знал в то время? Вообще, я писал рассказы с восьми лет, постепенно они росли, превращались в романы. A в старших классах школы, когда мне было шестнадцать или семнадцать лет, я начал писать эту книгу — в высшей степени автобиографическую, весьма неоригинальную, о школьнике в состоянии депрессии, подростке невротического склада, у которого проблемы с девушками и все прочее. К счастью, я ее отложил, помнится, после каких-нибудь 40–50 страниц. Но замысел остался — написать книгу, где дело происходит в школе. Мне нравилась идея использовать школу в качестве своего рода микрокосма, модели общества в целом. Отчасти эту идею подал фильм «…если», знаменитый фильм британского режиссера Линдси Андерсона, снятый в 68-м. Там школа — метафора, с помощью которой изображены события, происходившие во всем мире в тот год. Короче говоря, роман я отложил, прошло, если не ошибаюсь, 20 лет, я собирался писать новую книгу и, вспомнив тот замысел, решил: вот что мне хочется начать, прямо сейчас. Я всегда планировал превратить эту идею в roman-fleuve, роман в нескольких томах. Знаете, многих романистов на определенной стадии их карьеры привлекает подобная идея — над многими книгами висит тень Пруста, многих притягивает эта замечательная возможность написать серию книг, в которой будет заключена целая жизнь — и на создание которой может уйти вся твоя жизнь. Я составил нечто вроде плана: серия из шести книг, начинается все в школе, то есть с романа, который впоследствии стал «Клубом ракалий». Но что-то, какой-то внутренний голос мне подсказал, что все шесть романов мне никогда не написать — слишком уж грандиозная затея. Возможно, дело тут было в том, что не хотелось столько времени проводить с одними и теми же персонажами; ведь на написание шести книг мне потребовалось бы лет, наверное, 20. В общем, в конце концов я решил написать только первую и последнюю книги, часть первую и часть шестую, а те, что между ними, пропустить. Этот план казался более заманчивым, чем первоначальный: написать первую книгу, вторую, а лотом так и не закончить все произведение и превратиться в эдакого неудачника. Но две книги, я решил, потяну. Тем самым, «Клуб ракалий» — часть первая, «Замкнутый круг» — часть шестая, а остальных не существует.
Не появилось желание заполнить лакуну?
Только если у меня совсем закончатся новые идеи. Для меня это страховка: всегда могу вернуться к тем героям и заполнить оставшиеся промежутки во времени. Но сейчас подобных планов у меня нет.
А 80-е годы присутствуют в ваших романах?
О восьмидесятых у меня есть большой роман — «Какое надувательство!». Поэтому в каком-то смысле мне больше не хотелось возвращаться к тем временам — по крайней мере, писать про них с тех же позиций я точно не собирался. Ведь это роман глубоко сатирический, там отражена вполне определенная точка зрения на то, что происходило в Британии в 80-е годы. Повторяться мне не хочется. Правда, интересно было бы написать про 80-е в более личном ключе, ведь то время, вторая половина 80-х, было очень важной порой моего формирования. Именно тогда я женился, начал печататься, переехал в Лондон, пытался стать музыкантом, пытался добиться, чтобы опубликовали мои первые романы. Этот период моей жизни меня живо интересует, я часто на него оглядываюсь, но писать про него пока не писал. Так что вполне возможно, что я вернусь в ту эпоху, но чтобы продолжить историю героев «Клуба ракалий» — нет, это вряд ли.
Как прошел переход от шпионских историй к чему-то другому?
Мне кажется, в большинстве случаев — особенно когда, как я, начинаешь писать очень рано — литература идет от имитации. А подражать я мог только тому, что знал. Романы о Джеймсе Бонде я в одиннадцать лет не читал, но смотрел фильмы, которые в то время были громадным явлением в культуре нашей страны. Не знаю, показывали их тогда в России или нет. В общем, да, я начал писать книгу про шпионов, хоть и не понимал ничего ни про мир шпионажа, ни про мир международной политики и тому подобные вещи. Я написал эту книжку в одиннадцать; конечно, теперь, когда ее читаешь, видишь, что никакая это не шпионская история, а комедия — так получилось. Потом наступил перерыв. С одиннадцати до шестнадцати ничего развернутого, превышающего несколько страниц, я не писал. А в шестнадцать написал сатирический роман в стиле, если так можно сказать, Кингсли Эмиса и подобных ему писателей. Наверное, я его в то время читал. Но вот как произошел переход от одного к другому — даже не знаю. Подражал в том возрасте писателям, которые мне нравились, и все.
Вы пережили какие-то травмы в подростковом возрасте?
По-моему, в подростковом возрасте тяжело всем. Ведь взамен жизни в семье, с ее комфортом и безопасностью — если, конечно, она, как в моем случае, действительно была комфортабельной и безопасной, — взамен тебе необходимо приспособиться к жизни в большом мире, а это — место страшное. И переход, психологический переход от одного к другому, очень труден. Все это я испытал на себе, как и любой подросток. Но, как я уже сказал, в семье меня очень поддерживали, заботились обо мне, я чувствовал себя в безопасности. Знаете, я шучу, когда говорю, что для писателя это помеха. По-моему, счастливое детство — лучшая стартовая площадка, какую только можно себе представить. Тебе создают условия, в которых можно учиться, развивать свой талант и все такое. Я понимаю, что многие люди начинают писать в результате детской или подростковой душевной травмы или чтобы избавиться от воспоминания о тяжелой молодости и тому подобных вещах. Но сам я пишу не поэтому. Меня самого всегда немного удивлял тот факт, что я вообще пишу. Откуда берется этот импульс? Не знаю; он был всегда, с самого детства, я никогда не мог этого объяснить, но дело тут не в травмах — их у меня не было.
Кино оказало на вас влияние?
Наверное, на любого писателя моего поколения сильное влияние оказали кино и телевидение. В особенности на британских писателей, потому что в 60-е и 70-е годы телевидение в Британии было очень хорошим — людям из других стран иногда трудно бывает это понять. Действительно лучшие актеры, режиссеры, сценаристы в 60-е и 70-е работали на телевидении, так что стандарты были, конечно, чрезвычайно высокими. В общем, я… Именно так я познакомился с ранними работами таких людей, как Кен Лоуч и Стивен Фрире, таких сценаристов, как Деннис Поттер. Подобные вещи шли по телевизору всю неделю, и это было огромное преимущество. Даже Гарольд Пинтер писал телесценарии в начале 60-х. Пожалуй, наиболее серьезное влияние в те годы оказывалось на меня не напрямую, а через деда — он был настоящий энтузиаст «Записок о Шерлоке Холмсе», и по его совету я начал читать Конан Дойля. Так что я какое-то время был одержим Шерлоком Холмсом, хотя Конан Дойлю никогда не подражал — это, наверное, один из немногих писателей, которым я не подражал в том возрасте. А потом как-то вечером по телевизору показывали фильм Билли Уайлдера, «Частная жизнь Шерлока Холмса» — Билли Уайлдер в свое время отдал дань рассказам Конан Дойля. Я посмотрел это кино вследствие своего интереса к Шерлоку Холмсу, но фильм открыл мне глаза на новый мир поскольку был, на мой взгляд, окрашен в довольно необычные тона. Он был смешным, но при этом загадочным; смешным и загадочным, но еще и меланхоличным, романтическим. До того мне нечасто встречались такие комбинации разных настроений, разных интонаций в одном произведении. Я тогда очень увлекся Билли Уайлдером, его гениальными фильмами: «В джазе только девушки», «Квартира», «Бульвар Сансет». Таким образом я вошел в мир голливудской классики, про которую прежде почти ничего не знал. Это произошло в очень важный период, мне тогда было лет пятнадцать-шестнадцать, тот самый возраст, когда подобные вещи влияют на сознание сильнее всего. Билли Уайлдер стал для меня, по сути, богом — не только из-за той комбинации настроений, о которой я уже говорил, но и потому, что он — по-моему, один из величайших экспериментаторов XX века в области структуры повествования. Построение его сценариев, построение его фильмов настолько идеально, и оттого я всегда мечтал создать что-нибудь столь же идеальное по структуре, как фильм Билли Уайлдера — например, «Квартира».