История публикации «Остатка» типична для британского писателя?
Ну да, понимаете, я не уверен… У меня вроде бы нет особых патриотических чувств — я не стал бы называть себя британским писателем. Паспорт у меня британский; когда Британия играет в футбол, я их поддерживаю; но если говорить о влиянии, которое я на себе испытал, оно скорее французское, или американское, или немецкое, или даже русское, но не британское, не английское. А если говорить об истории публикации «Остатка», тут уж я никак не тяну на британского писателя. Ведь все британские издатели книгу отклонили — серьезно, практически все до единого, можно вот такущий список составить. Первоначально роман вышел в одном парижском художественном издательстве на английском; распространялся во Франции и Англии через художественные галереи, а не через традиционные книжные. Потом о нем начала писать литературная пресса, в Америке его прочел главный редактор издательства «Винтидж» и решил напечатать массовым тиражом. Тут британские издатели, услышав такое, закричали: о, теперь и мы хотим этим заняться! А я сказал: да пошли бы вы, раньше-то не хотели, что изменилось, это ведь та же самая книга, чего она теперь вам сдалась? 8 то же время я — точнее, мой агент — связался с замечательным независимым британским издательством, которым заведует пара итальянцев, Алессандро Галленци и Элиэабетта Минервини, — «Альма Букс». В общем, теперь даже в Британии меня издают итальянцы. Короче говоря, интересная получилась история публикации. А книга, насколько я знаю, вышла уже на десяти языках. Но в Англии она, можно сказать, получила наименьшее признание.
Вы увлекаетесь современным искусством?
Да, искусство меня очень сильно интересует. На самом деле, девяносто процентов моих друзей — художники, а не писатели. По-моему, в Лондоне за последнее примерно десятилетие все те люди, которые двадцать лет назад были бы писателями, стали художниками. Ну, или многие из них. Потому что издатели в этой стране делаются все более корпоративными, все более ограниченными, а искусство тем временем превращается в отдушину, в среду, где идеи — в том числе литературные идеи — ценятся и поддерживаются. Если поговорить с британскими художниками, они-то все читали Беккета, Фолкнера, Джойса, Уильяма Берроуза и им подобных, а спроси издателей — они даже не знают, кто это такие. Поразительно! Одним словом, искусство, на мой взгляд, действительно превратилось в убежище для литературы. Помимо всего прочего, многие темы в «Остатке» — повторение, реконструкция, противопоставление реальности и ее моделей — занимают центральное место в искусстве, в умах художников. Кроме того, я, когда писал книгу, познакомился с несколькими художниками, которые здесь, в этой стране, занимаются реконструкцией исторических событий. Было очень интересно об этом узнать — ведь мой роман как раз об этом.
А вы сами пытались заниматься живописью?
Ну да, ведь с Международным обществом некронавтов всегда сотрудничали художественные организации — Институт современного искусства, Музей современного искусства в Стокгольме, Токийский дворец в Париже. Нас с нашими проектами всегда приглашали к себе именно художественные организации. Так, например четыре года назад у нас проходил такой литературный проект в Институте современного искусства: мы пошли по стопам Уильяма Берроуза и стали резать тексты на куски, а потом зачитывать их по радио. Да, идеи были в основном литературными, но при этом происходило все в галерее, посвященной изобразительному искусству. Я как раз это и хочу подчеркнуть: между искусством и литературой существует граница, но в последнее время изобразительное искусство стало областью более литературной, нежели сама литература.
Не мешает ли такой подход восприятию текста?
Мне кажется, искусство и литература всегда перетекали друг в друга, скрещивались. Я уже упоминал футуристов — по-моему, это удачный пример того, как художники, писатели, кинематографисты обращались к другим формам, чтобы развивать свои собственные. И у сюрреалистов, конечно, дело обстояло похожим образом. Сейчас, на мой взгляд, художники стали весьма грамотными, они много читают. А писатели, по-моему, искусство не понимают, так что взаимоотношения здесь односторонние. Проблема именно в этом; из-за этого страдает литература. Литературе необходимо распахнуться перед другими формами, иначе она окаменеет и сделается, что греха таить, скучной. Как раз это и происходит сейчас с британской литературой. Знаете, не мне высказывать авторитетное читательское мнение — я мало читаю современных британских писателей, они мне кажутся такими скучными. Меня интересует изобразительное искусство, но в то же время мое собственное занятие — писательство. Поэтому я как бы возвращаюсь к литературе окольным путем, через искусство. И это очень интересно — в смысле, меня самого это вполне устраивает. Ну, и второй вопрос — о том, как это воспринимает более широкий круг. Я считаю, что любой художник, чем бы он ни занимался, не может идти на компромиссы — то есть если делаешь вещи, которые представляются тебе важными, надо их просто делать, и все. Потом, в свое время, люди разберутся, что это такое, решат, хорошо это или плохо. Ну да, на это могут уйти десятилетия. Когда Кафка опубликовал «Превращение», в первый год после выхода книги было продано одиннадцать экземпляров, причем десять из них купил сам Кафка. Так что есть вещи, которые созревают медленно, и надо просто ждать, пока все произойдет само собой. Да, вот именно — «все идет своим чередом».
Какое-то время вы ведь жили в Праге?
Я поехал в Прагу в 1991-м, после окончания университета, потому что это место казалось таким интересным. Внезапно рухнул железный занавес, Восточная Европа начала раскрываться. Жизнь там была очень дешевая. Понимаете, в 90-е годы Прага стала тем, чем был Париж в 20-е для Хемингуэя и Фитцджеральда. Только в мое время там можно было месяц жить на 20 долларов, а на 30 — жить буквально по-королевски. В общем, в немалой степени Прага привлекала людей по причинам экономическим, но потом она превратилась в магнит для молодых европейцев, американцев, русских — для кого угодно. Она стала котлом, где плавились идеи — да и не только идеи, вообще… Это была гулянка, пьяная гулянка, продолжавшаяся 2 года, — так мне это запомнилось. Конечно, это был еще и город Кафки, город Рильке, окутанный чем-то мистическим… Я вообще люблю путешествовать.
А в Лондоне у вас есть любимые места?
Я вырос в Гринвиче, и пожалуй… Пожалуй, у человека всегда остается в душе отпечаток того места, где он вырос. Этот ландшафт буквально отпечатался у меня в сознании. Знаете, там есть линия суточного времени, эта линия, которая проходит по земле, — нулевая долгота. Еще там туннель под рекой… Когда я читал про Орфея и все прочее, мне всегда представлялось, что этот туннель под рекой — вроде греческого подземного царства. Словом, Гринвич я люблю, люблю туда возвращаться. Я долго жил в Брикстоне — вот откуда, по сути, взялся «Остаток», — но теперь бываю там не особенно часто. Просто как-то… Такое чувство, будто я в изгнании. Я так много времени потратил на описание Брикстона — его улиц, поверхностей, геометрии его зданий, — что, можно сказать, не хочу больше ничего этого видеть — боюсь разрушить эту картину в сознании. Как-то я получил из Брикстона письмо, из местного коммунального управления, там говорилось: мы тут прочитали статью про вашу книгу, о том, как вы ее писали, живя в Брикстоне; согласно нашим данным, вы проживали по такому-то адресу и не платили коммунальный налог — надо заплатить. Вот такой была моя последняя, что называется, встреча с Брикстоном, с его коммунальными службами.
Да я совершенно забыл про налог! В конце концов заплатил. Помню, когда я там жил, произошел такой скандал — выяснилось, что тамошнее коммунальное управление в здании районной администрации сдавало подвал компании, которая снимала там порнофильмы. Это было на самом деле. Значит, когда они мне прислали это письмо, я им ответил: слушайте, вместо того чтобы платить налог, давайте я вам лучше напишу сценарий к порнофильму. А то я каждый раз, когда эти фильмы смотрю, замечаю, что диалоги там не очень, играют довольно плохо, сюжет не особо убедительный. Так давайте я вам напишу сценарий, а денег платить не буду — как вам такое предложение? А они — нет. Да, вот это была моя последняя встреча с Брикстоном. Теперь я главным образом тусуюсь в восточной части города, в Ист-Энде. Знаете, там в 90-е поселилась куча художников; это — самая динамичная часть Лондона. Хотя теперь она меняется, уже превратилась едва ли не в модель самой себя. Тематический парк развлечений «Художественный Ист-Энд».
Какая музыка вам нравится?
Мне нравится… в общем, музыка, которая возникла в 90-е. Скажем, «Solique», «Му Bloody Valentine», такие вот группы. Из британских групп мне больше всего нравится «The Fall», их я, наверное, чаще всего видел на концертах. А вообще величайшая группа всех времен — это, на мой взгляд, «Velvet Underground». Но это уже древняя история.
А какие у вас любимые художники?
Из современных? Когда я писал «Остаток», часто смотрел работы художников довольно сильной модернистской направленности, в особенности Эда Руша. Знаете, у него есть сделанные с высоты фотографии парковок, от них возникает чувство геометрического повтора. И еще эта штука, когда он расколотил пишущую машинку об автомобиль, а лотом, как следователь на месте преступления, снимал получившиеся обломки в мельчайших подробностях. И Уорхола я много смотрел — его бесконечные повторы катастроф. Знаете, люди, выпрыгивающие из окон, жертвы дорожных аварий… В этих образах есть некая возвышающая красота, как будто они — религиозные полотна, и для него это, в общем, так и было. Из молодого поколения современных художников мне очень нравится… мне нравятся люди вроде Рода Дикинсона — я с ним сотрудничал, его работы содержат в себе реконструкции разных событий. Потом — Джереми Деллер он более всего известен своей реконструкцией драки между полицией и шахтерами, которая произошла в Британии в 80-е годы. Как я уже говорил, мне близки художники, чье творчество как-то связано со всем этим — со схемами повторов, с посредничеством в отнош