Вас привлекла возможность рассказать историю заново?
Знаете, рассказывать истории заново — моя страсть. Мне кажется, пересказывая истории, высвобождаешь материал, который иначе остался бы нераскрытым или потерялся бы. Пересказ — прекрасный способ гораздо лучше понять на первый взгляд нехитрую историю. И потом, если историю пересказать, она становится твоей. Я занималась этим с самых ранних пор — начала с себя, пересказала свою собственную историю, — и с тех пор не прекращаю пересказывать сюжеты. Мне хочется рассказывать истории заново. В «Книге силы» есть место, где рассказчик произносит: «Я могу изменить сюжет. Я и есть сюжет». Читать себя как художественную книгу, как повествование, сюжет которого ты можешь изменить, — это дает такое ощущение свободы! Ведь если ты — сюжет, то его можно переписать. Ты не ограничен фактами. Если считать себя фактом, то все — тебе конец! А если читать себя как книгу, как историю, то всегда найдутся силы и возможность пересказать себя заново. Потому-то, мне кажется, литература до такой степени освобождает — она дает нам шанс пересказать себя заново. Так что, пожалуй, какому-нибудь духу или богу довольно естественно было сыграть со мной подобную шутку. Может, именно там и бывает, может, ты сам в голове все это подстраиваешь. Ясно одно — когда ты в творческом состоянии, с тобой постоянно происходят всевозможные странные вещи. Потом в них иногда усматриваешь некую систему и думаешь: ого, а это что такое?
А вы перечитываете то, что уже читали?
Конечно, я перечитываю книги — это одно из моих любимых занятий. Ведь очень любопытно: книга-то явно не меняется, а на самом деле — меняется. Дело, наверное, в том, что меняемся на протяжении всей жизни мы. Поэтому, возвращаясь к тексту, прочитываешь его иначе. Замечаешь то, что не заметил в первый раз, или по-другому слышишь какие-то вещи. Я думаю, сильные тексты — те, что будут жить долго, что уже долго прожили, — скорее всего, будут проявляться по-новому при каждом новом прочтении. Хоть и кажется, что тут все по-старому, на самом деле это вовсе не так. Книга способна меняться, в ней есть жизнь, есть настоящая энергия. То же самое происходит, когда слушаешь музыку или рассматриваешь картину — ты слышишь по-разному, видишь на хорошо знакомой картине то, чего раньше никогда не видел, она представляется тебе в новом свете. Потому-то с искусством можно жить всю жизнь — конец никогда не наступает, всегда есть что-то еще. Даже если оказаться на необитаемом острове с одной книжкой, одной картиной, одной записью, этого хватит на всю жизнь. Потому что ты будешь меняться с ними, они будут меняться с тобой. В этом взаимодействии между читателем или зрителем и тем, что он видит перед собой, есть нечто едва ли не магическое. Дома я часто подхожу к полке, вытаскиваю что-нибудь и думаю: о! Обычно это меня куда-нибудь уводит. Бывает, что не прочту всю книгу, а бывает, прочту. При этом кажется, будто живешь в постоянном напряжении, будто ты все время начеку. Мне хочется постоянно быть начеку, подобно лисице, постоянно замечать то, что вокруг. Что я под этим понимаю? Не терять любопытства, что-то вынюхивать, твердо стоять на ногах — всегда, постоянно, — выяснять, что происходит, никогда не впадать в пассивность. Часто говорят, что книги перечитывать некогда, — это, конечно, ерунда. Вот на телевизор времени действительно нет.
Что привело вас в мифологический проект?
Я прочла все пересказы мифов, вышедшие в издательстве «Conongate». Открывали серию мы с Маргарет Этвуд, плюс Карен Армстронг написала исторический обзор потом подключилась Али Смит — в общем, вышло здорово. Идея выпустить эту серию мне очень понравилась — блестящая идея! Мой любимый из них, пожалуй, миф о Минотавре — не знаю, как он по-русски называется.
Вот его я очень люблю, это мой персональный любимый миф.
Есть ли у вас любимые районы в Лондоне?
Моя подруга живет в Примроуз-хилл — такое помпезное место, с артистическими претензиями. Сплошные кинозвезды, куда ни глянь — повсюду огромные солнечные очки и крохотные собачки. Но если про это забыть, там очень мило. Но нет, этот район не для меня. Мне нравятся менее благополучные части Лондона, нравится Ист-Энд, река нравится. Одно из моих любимых занятий, когда я здесь, — гулять у реки. Выхожу отсюда, сразу спускаюсь к реке и просто гуляю, просто смотрю вокруг, что-то вижу, что-то замечаю. Это лучше всего — ведь я обожаю ходить пешком по Лондону, чем дальше, тем лучше. Еще я гуляю по ночам — если оказываюсь в центре, в Уэст-Энде, напримец ужинаю там, то обратно всегда возвращаюсь пешком. Минут сорок пять, может, пятьдесят — какая разница! Зато все видишь, видишь людей. Я всегда так делаю: если приезжаю в незнакомый город, не беру такси, не пользуюсь транспортом, а хожу пешком. Все меня считают сумасшедшей, особенно в Америке. Но когда идешь на своих двоих, чувствуешь некую связь с чем-то.
По-моему, так и надо поступать, особенно если ты писатель, — а как иначе ты сможешь заметить то, что вокруг… Это всякие знаменитости разъезжают в такси, на машинах и все такое, а мы, работающие писатели, ходим пешком.
Тибор Фишер (Tibor Fischer)
Английский прозаик.
Родился в 1959 г. в Стокпорте. После окончания школы учился в Кембриджском университете на факультете романских языков. По окончании университета работал журналистом.
Книги: «Хуже некуда» (Under the frog, 1992), «Философы с большой дороги» (The Thought Gang, 1994), «Коллекционная вещь» (The Collector Collector, 1997), «Идиотам просьба не беспокоиться» (Don't Read This Book If You're Stupid 2000), «Путешествие на край комнаты» (Voyage to the End of the Room, 2003), «Хорошо быть Богом» (Good to Be God 2008).
Литературные премии: «Betty Trask Prize» (1992).
Говорят, что венгерское чувство юмора похоже на английское (см. книгу «В Англии все наоборот»). Тибор Фишер — лишнее тому доказательство. Сын венгерских родителей, английский писатель-юморист, предпочитающий сегодня жить в Будапеште, а не в Лондоне. Нельзя сказать, что его взгляд на мир особенно оптимистичен. Но, может быть, это тоже английская черта…
Что кроется за выражением «это очень по-английски»?
Я тоже вряд ли смогу это объяснить. Да, я здесь родился и вырос, но мои родители — венгры, и это, конечно, не могло на меня не повлиять. Мне часто задают этот вопрос: кто я такой, венгр или англичанин. Ответ простой: я — это я. Ясное дело, твои родители, твое происхождение играют определенную роль в твоей жизни. Например у нас дома обсуждали, анализировали английский язык — наверное, этого не было бы, родись я в английской семье. Моим родителям пришлось выучить английский, и об этом часто спорили за столом на кухне, что вряд ли случается в английских домах. Что значит «английское»? Даже не знаю. По-моему, так называемому английскому в каком-то смысле скоро придет конец. В наши дни скорее можно говорить о чем-то британском. Лондон уже давно перестал быть английским городом. Я в детстве застал то время, когда он еще был, но с тех пор Лондон из английского города превратился в город интернациональный, космополитичный. Тут есть кто угодно — все национальности, все группы, одних больше, других меньше, но все они тут есть. Знаете, если пойти в центр надо как следует приглядеться, чтобы увидеть англичан, — в центре ведь практически повсюду туристы, студенты, всевозможные приезжие; англичан, можно сказать, вытеснили, они сидят по домам.
А как же антология английского юмора, составленная Микешем?
Микеш — дело другое. Он смог написать об этом по-своему — ведь он приехал сюда перед Второй мировой войной и остался. Так что, с одной стороны, он был чужаком, венгром, а с другой — прожил тут достаточно долго, чтобы иметь возможность понаблюдать за людьми. Я только что говорил именно об этом — о том, что Лондон уже перестал быть английским городом. Вполне возможно, что теперь здесь формируется новое сознание, британское сознание, но каким оно будет, что для него будет типично, я понятия не имею. На мой взгляд, многие вещи, которыми славились англичане: их вежливость, учтивость — остались в прошлом. Если покататься по Лондону, особенно на общественном транспорте, станет видно, что теперь это один из самых невоспитанных городов в мире. Так что стандартное представление об англичанине с каменным лицом, в полосатом костюме, котелке и с зонтиком давно устарело — уже лет тридцать как этого нет. Возможно, за границей люди по-прежнему считают, что есть, но ведь это не так. Лондон стал очень похож на Нью-Йорк. По-моему, Нью-Йорк — образец города будущего: туда все едут, там смешиваются все национальности. Здесь, кажется, пока еще ничего не появилось, но, возможно, лет через двадцать-тридцать можно будет говорить о новом британском сознании, которое из этой мешанины возникнет.
Есть ли общие черты между английским и венгерским чувством юмора?
Этот вопрос мне опять-таки часто задают: какое у меня чувство юмора, венгерское или британское. Мой первый роман («Хуже некуда») — своего рода семейная история, речь там о Венгрии 50-х годов, о революции 56-го. Одной из стоявших передо мной задач было рассказать англосаксонской аудитории, внешнему миру о венгерской истории, о венгерских традициях. Поэтому я намеренно включил в книгу то, что принято называть венгерским юмором, — ведь в 50-е там, как и в Советском Союзе, анекдот был формой сопротивления. Эта книга была задумана как своего рода выстрел в тишине — хотелось объяснить людям, что же там действительно происходило. Несколько лет назад я был на конференции в Германии. Британский совет организовал большую конференцию для немецких профессоров — преподавателей английской литературы. Там зашел на эту тему разговор и половина немецких профессоров заявила: нет-нет, у мистера Фишера типично венгерское чувство юмора, а другая половина: нет-нет, чувство юмора у него типично британское. Никак они не могли прийти к согласию — наверное, до сих пор спорят. Что же касается меня, я рассуждаю так: главное, чтобы книги нравились читателям, а уж какое они там отыщут чувство юмора — британское, венгерское или даже русское, — неважно, лишь бы книга понравилась. Классификацией пусть занимаются профессора.