А что вы чувствуете, когда сталкиваетесь со столь резким откликом на собственные вещи?
Я давно перестал читать рецензии на свои книги, не только отрицательные, но и положительные. Причина тут очень простая. Даже в хорошей рецензии обязательно найдется какое-нибудь предложение, фраза, про которую начнешь думать: так, а что он хочет этим сказать? Так можно целый день просидеть, думая, что же он этим хочет сказать. В целом, мне нравится, когда книгу рецензируют, — это важно, по крайней мере люди узнают о ее выходе. Я обычно прошу своего агента или еще кого-нибудь проанализировать рецензию и рассказать мне, положительная она, средняя или плохая. Разумеется, мне приятнее, когда они положительные. А сам я их читать давно перестал; по-моему, многие писатели так поступают — понятно, за исключением мистера Эмиса, — потому что иначе… Не знаю, популярны ли в России комиксы про Тентена? В «Тентене» есть такой эпизод: там этот капитан с огромной бородой, и кто-то у него в шутку спрашивает, куда он ее кладет, когда ложится спать, — под одеяло или сверху. И в ту ночь он не может уснуть — думает, куда бороду положить. То же и с рецензиями — там всегда находится что-то, что не дает тебе покоя. Вот поэтому я их больше и не читаю. Короче, я очень рад, что они появляются, мне приятнее, когда они положительные, но читать их я больше не читаю.
Читатели могут порой спросить что-то неожиданное? Навести на идею, натолкнуть на сюжет?
Нет. Писателям обычно задают очень ограниченный набор вопросов. Когда выступаешь перед аудиторией, у тебя всегда обязательно спрашивают две вещи. Те слушатели, которые писателями быть не хотят, спрашивают: откуда у вас берутся идеи? Им, видимо, кажется, что это самое трудное. На самом деле, конечно, идеи появляются очень легко — за день их может прийти в голову сколько угодно. Трудно как раз другое — сесть и написать книжку. Но люди, видимо, считаю, что существует такой магазин на севере Лондона, где обслуживают членов гильдии писателей — зашел, купил идейку. А другой вопрос, который непременно задают, это уже те, кто хочет быть писателем, они спрашивают: как вы пишете? Опять-таки люди, похоже, считают, что в этом деле есть какой-то великий секрет: если повернуть стол на север, а на завтрак есть хлопья из отрубей, то неожиданно превратишься в замечательного писателя. Ответ, конечно, один: нет тут никакого секрета, это дело индивидуальное, каждый сам для себя определяет стиль работы. Одни идут в кафе, потому что им нравится сидеть в окружении людей, — Дж. К. Роулинг, как известно, всего «Гарри Поттера» написала в эдинбургском кафе. Мне нужно полное одиночество. Я отключаю телефон, запираю дверь и просто сижу, уставившись в экран компьютера, пока мне не станет до такой степени скучно, что я начинаю писать — по сути, чтобы развлечься. Никакого секрета нет, но многие считают, что есть.
Есть ли вообще какой-то источник идей, например уличные впечатления?
Вообще-то писательские идеи могут появиться откуда угодно. Скажем так: преимуществ в профессии писателя мало, но одно из них — в том, что идеи могут появиться откуда угодно, никакой опыт не пропадает даром, ведь когда-нибудь может представиться случай использовать его в книге. Я не… На курсах писательского мастерства обычно учат носить с собой блокнотик и все туда записывать. До последнего времени я этого не делал, потому что считал: вещи по-настоящему важные запомнятся и так. У Пруста где-то есть строчка о том, что человек, который все помнит, не помнит ничего. То есть если ты помнишь все, значит, важных вещей ты не помнишь. По-моему, мне пора заводить блокнот — память совсем дырявая становится. Надо бы начать все записывать; до последнего времени мне об этом волноваться не приходилось.
Вам никогда не хотелось написать скетчи для эстрады?
Нет-нет, и вряд ли это когда-нибудь произойдет. Меня часто об этом спрашивают. Нет, я начал сочинять, поскольку хотел быть писателем. В школе я занимался в театральном кружке, но этим все и ограничилось. Да, некоторым писателям очень нравится выступать — например у Э. Л. Кеннеди одно время была собственная эстрадная программа, Уилл Селф часто читает свои вещи со сцены. Но меня вполне устраивает, когда я сижу дома и пишу.
То есть пример Вуди Аллена вас не вдохновляет?
Нет-нет. Но писатель он очень хороший, старина Вуди, что да, то да.
Юг Франции — значимая для вас местность?
Я уже упоминал, что изучал в университете французский, когда-то хорошо говорил — сейчас уже практически все забыл, давно не был во Франции. Однажды я провел год в Тулоне, на юге Франции, преподавал там в школе. Мне очень нравятся эти края — красиво, тепло, прекрасное место для жизни. Так что, предложи мне кто-нибудь, я бы с радостью снова туда переехал.
В «Философах с большой дороги» действие в основном происходит на юге Франции. Я решил как-то обыграть Тулон в этой книге. Одной из причин было то обстоятельство, что в Тулоне никогда ничего особенно интересного не случалось. И тут, недели за две до того, как я закончил роман, в Тулоне произошло крупнейшее в истории Франции ограбление банка. А до этого лет сорок вообще ничего не случалось. Странно, как жизнь порой имитирует искусство, не дожидаясь его появления.
Магнус Флорин (Magnus Florin)
Шведский прозаик и театральный режиссер.
Родился в 1955 г. в Упсале. В 1978 г. защитил диссертацию о шведском пролетарском театре. В 1980-х и 1990-х гг. был заведующим литературной частью в театре «Dramaten». В 1999 г. поставил радиоспектакль «Синяя книга» по Августу Стриндбергу. С 2000 по 2006 г. — художественный руководитель радиотеатра на центральном канале «Радио Швеции».
Книги: «Blå blusen» (1978), «Ход повествования» (Berättelsens gång, 1989), «Веришь в эту историю?» (Tror du på denna historia? 1992), «Сад» (Trädgården, 1995), «Братцы-сестрицы» (Syskonen, 1998), «Циркуляция» (Cirkulation, 2001), «Улыбка» (Leendet 2005).
Литературные премии: премия Шведского радио (1999), премия Биргера Доблоу (2001), «Аниара» (2006).
Магнус Флорин, конечно, прежде всего поэт. Это чувствуется в разговоре, во всей его душевной организации, в излишней восприимчивости, нервности, тонкости, если угодно. И проза его поэтична, то есть поэтична в первую очередь. Его дом неподалеку от Упсалы, рядом с озером, мимо которого ходит игрушечный паровозик, — своего рода убежище. Так кажется, по крайней мере.
Магнус, скажите, как долго вы живете здесь, под Упсалой?
Я живу тут только летом. 46 лет назад моя бабушка купила этот дом. Я провел здесь не одно лето, тут я научился плавать и много чему еще. Со временем этот дом стал моим. Я приезжаю сюда регулярно, но живу я в Стокгольме. Здесь я отдыхаю и работаю.
То есть, иными словами, это дом вашего детства?
Да, но это всегда была дача. Я, мои братья и сестры в детстве часто бывали здесь летом. И дом связан с детскими воспоминаниями. Потом у меня появились свои дети, они тоже проводили здесь лето и учились плавать в озере неподалеку. Ведь раньше все шведы жили в деревнях, города были очень маленькими. Потом шведы стали переезжать в города. И в деревнях осталось мало народу. Но людям не хватает деревенской жизни. И поэтому летом происходит обратный процесс, люди переезжают в летние домики.
Когда вы были маленьким, ваша семья вместе с бабушкой и дедушкой переезжала сюда летом? Было много народу?
Да, часто здесь собиралось много народу. Моя бабушка по отцу — ее больше нет в живых — была ботаником, она любила ходить по здешнему саду и показывать нам различные растения, рассказывать, как они называются. Иногда она не знала, как эти растения называются по-шведски, но помнила их латинские имена. И она называла их по-латыни. В один из таких моментов я понял, что вещь и ее имя имеют между собой зыбкую связь.
А случайно оказалось так, что дом находится рядом с Линнеевским парком, с Линнеевским садом, или нет? Или это был сознательный бабушкин выбор?
Думаю, здесь и то и другое. Неслучайно, что, будучи ботаником, бабушка попала в Упсалу — город Линнея, один из крупнейших центров в Швеции, связанных с ботаникой. Для меня имеет значение, что Линней жил в Упсале, его летний дом также находится рядом с Упсалой, в Хаммарбю. Я с удовольствием бывал в этих местах, мне нравилось ходить среди этих стеллажей, шкафов, мебели, смотреть на его работы, на остатки его коллекции.
А кроме бабушки никто больше не занимался в вашей семье естественными науками? Она одна была так непосредственно связана с биологией и ботаникой?
Нет, история моей семьи никак больше с естествознанием не связана. Не сказал бы. Напротив, многие мои родственники занимались словесностью в разных ее проявлениях: они писали, пытались как-то сформулировать свои мысли. Поэтому я довольно рано понял, что можно посвятить себя этому занятию.
То есть ваши родители были гуманитариями, ближе к гуманитарной области, а не к естественно-научной?
Да, они занимались гуманитарными науками, журналистикой, преподавали и все в этом роде.
Вы сразу сказали, что рассказы бабушки в большей степени оказывали на вас поэтическое воздействие, а не естественно-научное. У вас никогда не было желания посвятить свою жизнь естественным наукам?
Моя фантазия и интерес к литературному творчеству всегда носили прикладной характер были направлены на естествознание. Я видел конкретные вещи. Для меня поэзия заключалась в вещи, в чем-то материальном. Я люблю читать книги по естествознанию. Для меня не существует большой разницы между поэзией и естествознанием.
A вы можете рассказать, как формировались ваши литературные интересы? Что вы читали, какие книги на вас оказали наибольшее влияние?
Наверное, когда писателей спрашивают о том, как они стали писателями, мало кто отвечает, что им было легко научиться писать. У всех были сложности, все испытывали неуверенность, искали. Я как-то неуверенно себя чувствую, когда мне задают этот вопрос: почему я начал писать? Я всегда искал чего-то в словах, занимался ими, стремился к ним, боролся и копался в словах. Но при этом я не могу назвать какой-то определенный момент, не могу сказать, когда это началось. Иногда говорят, что в каждом человеке сидит писатель.