– А Юрий Григорьевич ничего не заподозрит? – полушёпотом спросил Боря.
– Смотря как ты всё преподнесёшь. Идём дальше. На блядей деньги тратил?
– Ну… Я там с этой заводчанкой познакомился. Милая, одинокая, третий размер. В ресторан её сводил. Потом к ней поехали. Душевная такая женщина. – На лице Бори появилась улыбка. – Она, оказывается, про обрезанные только слышала, а тут я.
– Про это не пиши. Юру в детстве не обрезали, а сейчас он боится и жутко по этому поводу комплексует. Пиши: услуги проституток города Тольятти. Тире, сто рублей за два вызова.
– Михаил?.. – испуганно воскликнул Борис. – Она отдалась даром.
– Не даром, а по любви. И скорее всего, это был аванс. Просто ты быстро уехал из Тольятти.
– А с проститутками перебора не будет?
– Ты не за покерным столом, Боря. И вообще… мы здесь не в бирюльки играем. Любой контракт требует умственных, физических и, естественно, материальных вложений, – процитировал я Баскина.
– Юрий Григорьевич тоже так говорит. Слово в слово. Пишу, Михаил, пишу.
– Вот видишь. Так, башлял пенисозависимым грудастым начальницам отделов и управлений рабочего снабжения за подписание сделок?
– Нет. Ни копейки не дал.
– Ну и дурак. Так бы подписал контрактов раза в два больше.
– Так я и без этого подписал о-го-го! Правда… ко мне какой-то товарищ с Кавказа приставал. Мол, готов подписать, если…
– Если ты не откажешь ему в близости?
– Именно, – покраснел Боря. – Но я сохранил и свою честь, и честь фирмы.
– Молодец! Только вот честь фирмы давно продана, перезаложена и снова продана. Пиши: взятки в виде подарков должностным лицам, представляющим управления и отделы рабочего снабжения. Тире, триста рублей. В скобках: духи, поддельная французская бижутерия, турецкие конфеты. Сколько там набежало?
– Набежало на четыре сотни и ещё шестьдесят наших советских шекелей. Многовато… Мне брат рассказывал, как Юрий Григорьевич как-то выпил и сказал: «Да, я такой! Я за копейку на многое готов. Родину, конечно, продать не готов пока, но какие-то земли точно бы отнёс к лишним». А тут четыре сотни с хвостиком. А у Юрия Григорьевича бывает давление под сто восемьдесят.
– Бывают расходы и больше. Особенно в республиках Средней Азии и Закавказья. Пиши: итого, двоеточие – четыреста шестьдесят рублей. Моя фамилия Зейдельман. Всему написанному выше прошу верить. Подпись сделана собственноручно. Месяц, число, год рождения. А потом просто: месяц, число и год по календарю.
– Как в мусарне прям, – удивился Боря.
– А ты бывал? – спрашиваю.
– Нет, дядя на свиданке рассказывал. Он через два года выйдет.
– Ну это Юрий Григорьевич такие правила придумал. Он же раньше в ГАИ трудился. То есть в душе ментом и остался. Можешь идти сдавать отчёт, пока он на месте.
Взяв пачку газет и отчёт, Боря направился в сторону кабинета Баскина. Было слышно, как Юра произносит свою любимую присказку: «М-да… Интересно, интересно, блядь. Как же, блядь, всё интересно в этой жизни».
– Значит… Значит, проститутки города Тольятти и поддельная французская бижутерия, да?
– Именно! И духи, Юрий Григорьевич. И духи тоже. Но оригинальные.
– Отлично. И оригинальные духи с турецкими, мля, конфетами. Использование таксомоторов для комфортного передвижения… Красиво-то как. А чего походы по кабакам не указал?
– Я могу дописать, если надо.
– Обязательно допишешь. Значит, твоя фамилия Зайдельман, Боря?!
– Зейдельман, Юрий Григорьевич. Он самый.
Перед воплем стало тихо.
– Боря, твоя фамилия – Ебанат! Какие проститутки города Тольятти? Какие взятки и поддельная французская бижутерия с духами, дебил? Ты думаешь, что ты пишешь, Боря? Нельзя было написать просто «непредвиденные расходы»? И какие на хер четыреста шестьдесят рублей?! Я бы за эти деньги два женских заводских общежития на день в гарем превратил!
– Юрий Григорьевич, как Ми… Ми…
– Ми-ми-ми, бля!
– Как Ми… Ми… Михаил надиктовывал, так я и писал, – отрапортовал Боря. – Да и вот ещё… Может, это как-то смягчит вас. Это вам как президенту РКПБ.
– Как президенту чего, блядь?!
– Как почётному президенту РКПБ – Рижского клуба прессофилов. Здесь все газеты города Тольятти. Даже одна полупорнографическая есть. Михаил сказал, что вы коллекционируете и собираетесь победить на Международном слёте прессофилов в Бухаресте в номинации «Пресса Восточной Европы и Монголии».
– Где, блядь, я хочу победить, твоя фамилия Зайдельман?
– В Бухаресте… на слёте, Юрий Григорьевич. На слёте прессофилов.
Я представил выражение лица Юры. Рык его был ужасен.
– Ми-и-иша! Су-у-ука! Ми-и-иша! – услышал я через открытое автомобильное стекло, когда отъезжал от офиса.
Лимуд
Сашу Пляца пригласили на минский Лимуд. Надеялся, что устроители раскошелятся на билеты, но платить за малоизвестного сочинителя никто не собирался. Пляцу сняли дешёвый номер в хостеле с кусачими насекомыми и приезжими украинскими студентками, днём подрабатывающими продажей телес.
Александра просили презентовать книгу «Так начался атеизм». Написана она была откровенно плохим, скудным языком и рассказывала о безногом сапожнике, подслеповатом портном и неведомой тёте Симе, которую обитатели местечка временами преданно любили, а временами готовы были утопить в выгребной яме. Этот метод расправы особо часто фигурировал в произведении. В своих окололитературных опытах Саша пытался быть похожим на Бабеля и Зощенко, надеялся на переворот в литературе, билборды со своей фотографией и миллионные тиражи. Но его обвинили в неумелом плагиате, отсутствии юмора и чрезмерной самовлюблённости.
В итоге издаваться пришлось за свой счёт, но с прицелом на заработок. Вернее, за счёт доверчивой женщины Анны, которая не только дала денег на книгу, но и смастерила куклы, ставшие иллюстрациями. Анна и посоветовала Сашу организаторам Лимуда, чтобы продать хоть часть залежавшегося тиража. На удивление, книгу быстро раскупили, и Саша был вне себя от радости, узнав о нежданно свалившейся на него сумме.
Был в томике неплохой рассказ «Юрка». Саша написал его стабильно слабо, наделал много ошибок и отослал на корректуру другу Ицику в Штаты. Ицик долго матерился после ночной смены, практически полностью переписал рассказ и спас ситуацию. Речь в повествовании шла о судьбе пожилой дамы, летом 1945-го вернувшейся из немецкого плена. Эта сильная, несчастная, растерзанная горем и болезнями женщина, потерявшая всю родню, обнаруживает, что в их доме кто-то живёт. Она долго стоит перед зелёной избой, смотрит на свисающее с верёвок женское и детское исподнее, покосившийся забор и боится войти. Робко отворив дверь, Ривка обнаруживает в жилище молодую женщину с ребёнком. Оказывается, это жена расстрелянного полицая Оксана и её сынишка Юра…
Поначалу рассказ хотел прочесть сам Саша, но устроители Лимуда чудом уговорили отдать это право профессиональной актрисе, посчитав, что дикция Александра способна убить любое произведение. Автор обиделся, покраснел, плюнул на пол и сказал, что это не по-еврейски и что никто не сможет донести произведение лучше него. Чтице было лет сорок. Читала она с надрывом, без фальши, чувствуя каждое слово и давая прочувствовать эти слова публике. Казалось, её речь зависала над залом, наэлектризовывая каждый миллиметр пространства. Тишина зала и раскалённые нити боли. Подрагивали кипы и пейсы плачущих, слышались громкие всхлипывания и шёпот на разных языках. Саша с Анной стояли за кулисами у занавеса и наблюдали за реакцией слушателей. В глазах Анны стояли слёзы, и она то и дело подёргивала концы шёлковой косынки.
«Оставайтесь, Оксана. Вместе с Юрочкой и оставайтесь, – читала актриса. – И я горя хлебнула на несколько жизней вперёд, и вы с дитём его наелись. Отца Юре не заменю, конечно. Это тяжело будет. Хотя, если надо, смогу в себе мужика разбудить. Но вдвоём нам всё одно легче будет. В двух сердцах тепла больше, Оксана.
В этот момент Юра подошёл к Ривке Ефимовне и, улыбнувшись, прильнул к её бедру. Женщина смотрела перед собой. По стёклам ударили глухой дробью первые капли дождя, небо разрезали витражи молний. Разрыдавшись, Ривка с трудом подняла малыша и крепко прижала к себе. Закрыв глаза, она увидела улыбку Сёмочки и серую толпу, навсегда скрывшую от глаз внука».
В зале послышались рыдания. Расплакалась и Анна. Утирая платком слёзы, она бросила взгляд на Сашу.
– Почему… Почему ты улыбаешься? – спросила она.
– Да это я так. Я же в рассказе соврал. Просто бабка, как увидела эту Оксану, она её сразу на хуй и послала. Сразу и без разговоров. Иди, сказала, подстилка фашистская.
– То есть как? С маленьким сынишкой и выгнала? – ужаснулась Анна.
– Ну не с полицаем же расстрелянным. Выгнала и пнула ещё, – гоготнул Саша.
Анна молча ушла. Через два часа ей позвонил Пляц.
– Аня, не смог тебя найти. У меня поезд утром. За деньгами сегодня заехать или утром встретимся?
– За какими деньгами?
На время Александр смолк.
– Ну… за деньгами. Ну гонорар за книгу.
– А, за книгу. Так я соврала, Саша.
– То есть как соврала?
– Да вот так и соврала. Не будет никаких денег.
– Ну я тебя, суку, сейчас врать разучу.
Пляц поехал по адресу Анны. Два раза позвонил в дверь, затем резко дёрнул ручку и ударил ногой. На пороге появился муж, призёр соревнований по гребле.
Бровь Александру зашили быстро. С губой дело обстояло сложнее. Синяк под правым глазом сузил угол обзора до нуля.
В плацкартном вагоне было душно, пахло потом и варёной курицей. Саша пил плохое вино со штукатуром Григорием, говорил о бездарно прожитых годах, суке жене и бабской подлости. Григорий возмутился, вспомнил маму и сестру. Сказал обидные для Александра слова. Затем плеснул в лицо Пляца портвейн и привёл глаза к законам симметрии.
99
Каждое лето меня вывозили в Баку. Утром ездили на море, днём я играл в футбол с ребятами из соседних дворов, вечерами гуляли по бульвару. В редкую пасмурную погоду я наматывал кроссы. После одной из пробежек зашёл в магазин игрушек. За облезлым столом сидел тучный мужчина с бараньими глазами. Медленно отрывая креветочные головы, он чавкал, пережёвывал розовое мясо и громко сплёвывал остатки панцирей на газету «Вышка». Справа от продавца стоял огромный вентилятор с лопастями, напоминающими слоновьи уши. Если эти «лепестки» можно было бы привинтить к носу самолёта, то самолёт бы непременно взлетел. На стеллажах глотали пыль коричневые зайцы, непропорциональные выцветшие медведи с огромными глазами, полными грусти, и куклы для детей с креп