– Й-о-б твою ма-а-ать! Какой пиздец! Зомбаки! – завопил Буторин и бросился прочь.
Игорь поддержал его трассерами матерных слов и тоже бросился наутёк. За спиной раздавались смешки, леденящие душу завывания и хохот. Пробегая мимо массивного надгробья, Слава получил подножку и тут же несколько ударов по бокам. С жутким воплем он выронил фотоаппарат, и ужас заставил его бежать дальше.
Утро парочка встретила в баре «Путь в астрал». Заведение находилось неподалёку от небольшой железнодорожной станции и полностью оправдывало своё название. Под потолком висел старенький телевизор, нон-стопом показывающий футбол и хоккей, мебель была изрядно обшарпана, а выбор напитков напоминал игру в рулетку. В баре торговали палёнкой, и не всегда высокого качества. В девять утра Слава набрал главного.
– Андрей Викторович, смею доложить, – заплетаясь, выговорил Буторин. – Жизнь по ту сторону стены есть.
– По ту сторону какой стены, блядь? – заорал главный.
– По ту сторону стены безвременного пограничья, Андрей Викторович.
– Где фотоаппарат, мразь? – орал главный. – Скажи честно! Ты проебал чудо японской инженерной мысли?
– Нет… они забрали его. Путники серых долин. Забрали и унесли в потоки сумрачного дна. И только вспышка озарила дорогу… – заключил любитель фантастики.
В редакции Буторин с Дайкиным появились через день. Андрей Викторович встретил их матом, перегаром и душеспасительными возгласами. Фотоаппарат нашли в тот же вечер. Обычно технику у ломбарда просто забирали, стараясь не вдаваться в криминальные подробности и не привлекая полицию. Но что-то подсказало Андрею Викторовичу, что в этом деле есть нюансы. Он обратился к своему другу детства Генриху, частному детективу и редкому проныре. Расследование длилось недолго. Как оказалось, о планах Буторина с Дайкиным прознал Гриша Гасько, у которого Дайкин увёл девушку, а потом её бросил. Гасько и устроил кладбищенский спектакль с кашлем и завываниями. Сделал он это из мести, но природная жадность заставила Гришу сдать фотоаппарат в ломбард.
– Мог бы просто подбросить к порогу редакции, – заключил главный, подписывая лист об увольнении Григория.
Бобби
Красивая, миниатюрная. Коктейль пьёт изящно. Знает, что все на неё смотрят, поэтому всё по нотам.
– День добрый! Не помешаю? – спросил Павел.
– Ни в коем случае, – улыбнулась девушка.
Ему сорок семь, ей не больше двадцати пяти. И улыбнулась она, скорее всего, из жалости. Господи, ещё и аромат духов, одурманивающий мгновенно. Вот по газону, что перед Пашиным домом, носятся два малыша, а она хлопает в ладоши и смеётся. Вот они бредут по берегу моря под накрапывающим дождём. Она жмётся к его плечу и рассказывает какую-то забавную историю.
– Павел, – медленно проговорил Паша.
– Полина, – охотно ответила девушка. – Лицо у вас знакомое, Павел. Ну вот очень знакомое.
– Говорят, на Рассела Кроу похож. Нескромно, да?
– А ведь точно! – всплеснула руками Полина. – Очень вы даже и похожи на Рассела Кроу! Но вы в прекрасной форме, а Рассел сейчас располнел. Как я люблю Рассела! Как я люблю «Нокдаун» с ним!
Яркая, открытая, нежная! Сидя на кожаном диване в гостиной, Полина раскладывает фотографии по стопкам, чтобы сложить их в альбомы. Что эта бездушная цифра? Она определённо любит настоящие фотографии, бумажные книги и чёрно-белое кино.
– А вы вот на известных актрис не похожи. Но способны затмить любую из них. Это я не в банальности скатываюсь, Полина. Я вполне серьёзно.
– Верю. В вас сразу угадывается серьёзный человек, Павел. И ваш свободный стиль одежды, и эта влекущая улыбка, и волосы, прилизанные воском, и решение попытать счастья со мной. Вы сама серьёзность! – засмеялась девушка.
– Просекко будете?
– А вот и буду.
Спустя час Паша уверял Полину, что знал о её существовании с детства, но судьба слишком долго разводила их тропы. Он восхищался её голубыми глазами, густыми пшеничными прядями и салатовым брючным костюмом.
– Ну а парень у тебя есть? – неожиданно и прямо поинтересовался Павел.
– Откуда, Пашенька?! Откуда в институте культуры парни?
– Мир не ограничивается этим институтом.
– Согласна. Ладно… приведу пример. Нравился мне один. Учится со мной. Вот прямо очень он мне нравился. Игорь зовут, из Новосиба. Высокий, худощавый, волосы чёрные, черты лица резкие. И вот сидим мы как-то в кафе, а я ему намекаю, намекаю… А он мне выдаёт: «Хм… с парнями у меня уже было, а вот с девушкой нет. Нужно попробовать».
– Попробовала?
– Не стала. В последний момент передумала, побрезговала. Педиков сейчас, Пашенька, больше, чем нормальных. А ты спрашиваешь, есть ли у меня парень.
– Позорит город, гадёныш.
– Согласна! Кстати, я тоже из Новосиба. В Москву на три дня, а потом домой.
Паша смотрел на белый матовый треугольник люстры и думал о плюсах и минусах. С одной стороны, неразумное количество пидорасов – это несомненный плюс из поговорки «нам больше женщин достанется». С другой стороны, это гигантский минус. Пидорасы – это авангард содомитов. Они ведут человечество к погибели. Но каков подход! С парнями у него было, а с девушками нет, но надо попробовать. Скажи этот Игорь такое во времена Пашиной юности, он бы стал изгоем, презренной тварью. А сейчас…
Рядом дремала обнажённая Полина. Эротично потянувшись, девушка набросила халат.
– Пора мне, мой Рассел!
– И куда же пора?
– Бобби ждёт.
– Собака, что ли?
– Знаешь… в какой-то степени – да.
– А если подробнее? – присел на кровати Павел.
– Бобби – и муж, и сторожевая собака. А назвали его так в честь шахматиста Бобби Фишера. Не Робертом, а именно Бобби. Так в паспорте и записали. Отец был шахматистом, мама – шашисткой. Они видели его гением шахмат, а он вырос в барыгу. Но в большого и успешного.
– Ты же сказала, что у тебя нет парня.
– А Бобби и не парень, Пашечка. Бобби – муж. Месяц назад Бобби исполнилось шестьдесят два. Он ревнив, скуп, жесток, фантастически развратен. Бобби любит меня унижать, а я научилась делать это с ним.
– Вот пидорас!
– Ни в коем случае! Не смей! Бобби – бисексуальное животное. Положение обязывает. Положение и круг, который я и люблю, и презираю одновременно. А с тобой было очень здорово, Паша! Это правда. Ты действительно серьёзен. Серьёзен в подходе к сексу, что делает тебя волшебником.
Когда дверь хлопнула, Паша налил виски, а выпив, прижал к носу подушку, на которой недавно лежала Полина. Через два часа он встретился с Бобби и полностью отчитался о встрече, отдал флешку с записью видео.
– А зачем тебе был этот спектакль, Бобби?
– Ну не просто же так… Поля – дурочка. Проболталась подруге, что собирается со мной разбегаться. А это суды, раздел имущества. Для меня болезненный, как понимаешь. Но у нас в договоре есть пункт. Если она сбляднула, никаких выплат.
– А неплохо я тебе сэкономил, Бобби.
– Ты и заработал хорошо. Плюс ко всему пидорасом меня обозвал. Я же трансляцию слушал.
– Это было частью игры.
– Мог бы и другое словечко подобрать. Ладно. За работу спасибо! Ценю. Скажи, а ты сам-то женат, Стас?
– Нет, Бобби. Я жутко влюбчив и ревнив. Я даже в Полину умудрился влюбиться.
Ветка
Феликса пригласили на выставку латышских художников в Посольство Латвии. Открывала действо миниатюрная женщина с широкими плечами, ладной причёской и тяжело откладывающимися в памяти чертами лица. Такую можно запомнить, только проживая в самой Прибалтике. Рядом с Феликсом переминался с ноги на ногу галерист и скупщик краденого Марат Шпильман. Он был плохо выбрит и дурно пах. Ладонью правой руки поглаживал лежащую в левом кармане пиджака фляжку. Женщина-посол по имени Сподра трезво оценивала свой этнос:
– Мы, латыши, народ грустный и депрессивный. Иногда мне кажется, что мы рождаемся не с криком, а со стоном. Или вообще рождаемся молча. Рождаемся, чтобы с первых секунд оценить, как много за спиной нашего многострадального этноса бед и трагедий…
– Начинается, блядь, – прошептал Феликс. – Открывает выставку, а ощущение, что очередной кладбищенский мемориал.
– Ну так и картины под стать. Живопись периода полного упадка. Эти полотна суициднику покажешь, так он какой-нибудь новый, изощрённый вид самоубийства изобретёт, – поддержал тусовщик Юра Сапрыгин, живущий на два города – Москву и Ригу.
Тем временем Сподра продолжала давить на сознание присутствующих, похрустывая костяшками коротких пальцев. Рядом с дамой стоял высокий лысый мужчина. То и дело, кивая головой, он строил гримасы сожаления, способные вызвать только смех.
– А это что за мудак? – наклонился к Сапрыгину Феликс.
– Бизнесмен Ромуальд Секелиньш. Он выставку и привёз. Поймали его на границе со спиртовым «контрабасом» в особо крупных размерах. Так он откупился, а теперь отрабатывает на межгосударственном уровне.
– Ясно. А послица внешне на Люду Сомину из циркового похожа, – заметил Шпильман. – Копия. Такая же прозрачная и рыбообразная. Помните, она потом ещё клоуном Мандаринкой выступала?
– Точно, – улыбнулся Феликс. – Недавно вспоминал её. Серенькая была, но забавная. Только грим её и спасал. А как сейчас Мандаринка, кстати?
– Спилась к хуям, – на выдохе произнёс Марат. – Вместе с братом и мужем. Говорят, они даже собаке наливали. Ну чтобы не гавкала.
– Живы? – поинтересовался Юра.
– Коптят ещё вроде, – выдохнул Марат.
Феликс расстроился. Люда была смешной и доброй. С ней переспала вся их компания.
Картины латвийских художников оказались не радужнее новости от Марата. В основном пейзажи болот, вазоны с камышами и рыбы разных форм и цветовых оттенков. Одна смотрела в мир из грязной раковины. Смотрела глазами человека, страдающего тяжёлой формой психического расстройства. В чешую треугольной рыбёхи впечатались красные серп и молот. На одном из полотен подобие русалки целовало взасос бледную худую девушку. Было и несколько портретов. Изображённые на них люди смотрелись торжественно-обречённо. Когда посол Сподра закончила, гости потянулись к столикам с едой и выпивкой. На гастрономии латыши сэкономили. Канапе оказались размером с напёрсток, алкоголя было мало, и до премиального он не дотягивал. Шпильман аккуратно налил водку из карманной бутылки в фужер для шампанского и залпом выпил: