Так вот, Новый год. На маленькую яблоньку повесили вырезанные Лялей из цветной бумаги игрушки. Водили хороводы. Жарили утку. Арик привез банку черной икры. Витенька — пластинки французских шансонье. Татьяна надела новое платье в пол с крупными фиолетовыми цветами. Правда, зимних сапог у нее не было, последние две зимы ходила в осенних туфлях на микропорке, а длинное платье — пожалуйста. Сама шила.
После Лялиных пирогов и шампанского, с большой помпой выставленного на стол и открытого Ариком — «Настоящее! Французское! «Березка», друзья мои, это вам не винный на углу. Пейте, пейте, красивую жизнь надо пробовать на вкус! Пользуйтесь, пока я жив!», — после того, как половина шампанского была выпита, а половина благополучно вылита на новое Татьянино платье, побежали в сад.
— В снежки?
— В снежки!
Снежок летит Татьяне в лицо. Мокрый вязкий снег забивается в рот, не дает дышать. Она чувствует на зубах хруст, глотает ледяную слякоть, кашляет, машет руками, пытается вздохнуть, падает навзничь в сугроб и лежит на спине, глядя в сумрачное беззвездное небо. Снег пробирается под воротник, щекочет шею. Татьяна закрывает глаза. Кто-то наваливается сверху, хватает ее за запястья и вдавливает их в сугроб. Она слышит шумное дыхание. Кто-то дышит так жарко, что снег на ее лице мгновенно тает и тоненькой струйкой начинает стекать по подбородку. Татьяна открывает глаза и видит бешеный взгляд Арика. Нос его заострился. Узкий рот сполз куда-то в сторону.
— Пусти! — тихо говорит она и пытается высвободить руки. Но Арик держит цепко.
— Не пущу! — Он скалит зубы, и ей кажется, что сейчас он начнет кусаться.
Она вспоминает, как много лет назад он поймал ее — вот здесь, рядом, у малинника — и ласково сказал: «Попалась, глазастая?» Как ухватился за ее плечо и наклонился к самому лицу. И как она испугалась, а потом подумала: «Сатир!» — и стукнула его по лысине эмалированной кружечкой. И как в кустах мелькало коричневое форменное платьишко Рины. Вспоминает и смеется. «Что это я все время от него вырываюсь!» — думает она и говорит:
— Мне холодно!
— А мне жарко! — зло отвечает он.
Его лицо все ближе и ближе. Вдруг он отпускает ее руки, резко вскакивает и, не оборачиваясь, большими шагами уходит в дом.
— Что с Ариком? — кричит пробегающая мимо Ляля.
— Замерз. Греться пошел.
Потом сидели у печки, допивали шампанское, слушали французских шансонье.
— Вот здесь! Вот здесь! — кудахтал Витенька. — Здесь такой переход на скрипочки! Вы слышите? Нет, слышите?. А эту тему? Как тонко, как поэтично! Вы слышите, как печаль переплетается с надеждой? Падает снег… — И Витенька начал напевать фальшивым слабеньким тенорком.
— Вить, дай послушать! — лениво сказал Леонид.
Татьяна сидела на тахте, обхватив колени руками, и думала, как бы так устроиться, чтобы все уехали, а они остались. Невозможное дело.
Разъезжались рано. Арику с Риной надо было забрать Аркашеньку от теток. Татьяне с Леонидом — освободить мать от Катьки и ее подростковой компании. Арик распахнул дверцу новенькой «Волги» — об этой «Волге» говорили добрых полночи, вернее, не говорили, а как бы проговаривались, намекали: «Ты где машину поставил, Арик?» — «У калитки, Риночка». — «Где, не вижу! Тань, ты не посмотришь? Ну как?» — «Что — как?» — «Как стоит?» — «Так вы ж ее вместе ставили! Ты что, не помнишь?» — «Ах, такая незадача, никак не можем купить подвески!» — «Подвески королевы?» — «Очень смешно! Конечно, для вас это не проблема!» Итак, Арик распахнул дверцу, галантно раскланялся, мол, экипаж подан. Но Татьяна замотала головой, потянула Леонида за рукав — спасибо, мы сами, мы на электричку, не так уж далеко, подумаешь, два часа от двери до двери. Арик пожал плечами, сел за руль и уехал. Татьяна с Леонидом побежали на станцию. Туфли на микропорке нахлебались мокрого снега, чавкали, пытались свалиться с ноги. Татьяна придерживала их скрюченными пальцами. Когда входили в электричку, одна туфля соскользнула с ноги и провалилась в щель между перроном и тамбуром. Татьяна заскочила в вагон, бросилась на ближайшее место, поджала под себя босую ногу и замерла.
— А это что такое? — спросил Леонид, показывая на поджатую ногу.
Татьяна застенчиво высунула кончик большого пальца. Леонид сдернул ее с сиденья, схватил на руки и выпрыгнул на скользкий перрон. Туфля валялась на путях целая и невредимая. Леонид усадил Татьяну на скамейку, нашел какую-то палку и выудил туфлю. И они побрели обратно на дачу, отогреваться.
Ляля отдалялась и отделялась. Таяла, как будто растворялась в туманном мороке. Говорила: «Не знаю… может быть… наверное, не получится».
— Приезжайте в субботу. В лес пойдем гулять, — звала Татьяна.
— В субботу… Извини, никак, — отвечала Ляля.
— Лялька, у меня два билета в театр на завтра. Ленька не может. Катька не хочет. Ты мне компания?
— Я тебе компания, но не завтра, ладно?
— Есть достоверная информация, что в «Польской моде» выбросили брючные костюмы. Едем?
— Знаешь, ты поезжай, если по два дают, возьми мне.
Татьяна недоумевала.
— Что с Лялькой? — наконец спросила Леонида.
Он удивленно посмотрел на нее:
— А что с Лялькой?
— Ты ничего не замечаешь?
— Я ничего не замечаю.
А Татьяна замечала. Замечала, как уплывал куда-то в сторону Лялин взгляд. Как невпопад и некстати отвечала она на вопросы. Как застывала посреди кухни со сковородкой в руках. Миша ходил следом со сбитыми набекрень очочками, заглядывал в глаза.
— Ми-и-ишенька! — ласково выпевала Ляля, целовала его в макушку и несла дальше свое чужое лицо.
Весной 83-го встал вопрос о Катькином институте. Была отложена некая сумма на репетиторов, но гарантий поступления не было никаких. А гарантий хотелось.
— Лялька, — взмолилась Татьяна. — Что делать? Она хочет в Ленинский на филфак. Ведь срежется, балда такая! Говорили же ей, говорили — учись! — и стала ждать вразумительного совета.
— Не знаю, — сказала Ляля вяло, так, как говорила все последние месяцы. — Спроси у Арика. У него везде блат.
Татьяна сжалась:
— Лялька, ты что! Какой Арик! Мы его уже просили однажды, ты что, не помнишь?
— Помню, — вяло ответила Ляля.
Татьяна начала сердиться:
— Ты как будто нарочно! Да пойми ты, Катька может провалиться!
— Ну, провалится, — вяло говорила Ляля. — Какая разница, ей же в армию не идти. Поработает годик.
Татьяна бросала трубку. Назавтра звонила снова, и все начиналось сначала.
— Деньги нужны? — вяло спрашивала Ляля.
— Деньги есть, — сухо отвечала Татьяна.
Ей было странно и страшно. Она привыкла к защитному слою, который создавали вокруг нее Ляля и Леонид. А теперь появились бреши. Сквозь прогалины просвечивала неуверенная душа.
Взяли репетиторов. По вечерам, когда репетиторы уходили, на пороге появлялся Катькин одноклассник Павлик. Катька с Павликом закрывались в комнате и делали вид, что прорабатывают образ русской женщины в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Татьяна подходила к двери, прислушивалась.
— Ты представляешь, — возбужденно стрекотала Катька. — У меня экзамены на носу, а он: «Приезжай! Приезжай!» Куда «приезжай»? Мне заниматься надо! Совершенно обо мне не заботится! У него фамилия Нехорошев. Это очень плохо его характеризует, правда?
У Катьки была взрослая любовь, с которой она познакомилась в метро и которую скрывала от родителей. А от Павлика не скрывала. Павлику можно и помучиться. Она была коварная, эта Катька. Ляля предрекала ей стезю роковой женщины.
— А я? Я забочусь? — спрашивал Павлик, замирая.
— Ты… — Катька задумывалась. — Ты заботишься, — говорила она неуверенно.
— Ты скажи, что надо, я сделаю!
— Прочти «Поднятую целину» и статьи Ленина о Толстом, ладно? Потом расскажешь.
Татьяна улыбалась и отходила. Тянулась к телефону — рассказать Ляле, — но отдергивала руку.
Павлик появлялся в кухне.
— Татьяна Николаевна, Катя просила чаю и чего-нибудь поесть.
— Ну, как вы там занимаетесь?
— Хорошо занимаемся. Вы представляете, у Кати экзамены на носу, а он: «Приезжай! Приезжай!» Куда «приезжай»? Ей заниматься надо! Совершенно о ней не заботится! У него фамилия Нехорошев. Это очень плохо его характеризует, правда?
— Правда, — говорила Татьяна и клала на тарелку еще один бутерброд.
На экзамены ходили втроем: Татьяна, Леонид и Павлик, успевший к тому времени благополучно срезаться в какой-то технический вуз, получивший взбучку от родителей и полностью переключившийся на Катькино поступление. Катька убегала на экзамен, а Татьяна, Леонид и Павлик стояли под окнами. Ляля приехала утром в день первого экзамена, постояла с ними полчасика и исчезла. Когда хватились, ее уже не было. Больше не приезжала. На устной литературе Катьке досталась «Поднятая целина» и статьи Ленина о Толстом. «Вы очень хорошо знаете текст», — сказала Катьке старенькая экзаменаторша. Павлик, услыхав столь лестную оценку, налился малиновой гордостью.
— Да брось ты! — Катька дернула его за ухо. — Она просто глухая. По возрасту.
«Зараза!» — подумала Татьяна.
Триумфальное Катькино поступление — две четверки, две пятерки — отмечали на даче. Ляля испекла любимый Катькин «наполеон». Сказала тост.
— Катерина! — сказала Ляля. — Ты у нас — луч света в темном царстве. Потому что ученье — свет, а неученье — сама понимаешь. Жалко только, что ты так и не прочитала статьи Ленина о Толстом. Но ты не волнуйся, мы это дело исправим, мы их тебе подарим на первое сентября. Ну что, вздрогнули?
И они вздрогнули. И Ляля тоже вздрогнула. И положила всем селедку под шубой. И раздала по ломтю серого подмосковного хлеба. Только в тот момент она была не с ними и не здесь.
…На дачной кухне Ляля с Татьяной моют посуду.
— Лялька, — говорит Татьяна и полотенцем отгоняет мух, — что с тобой?
Ляля молчит. Тыльной стороной мокрой ладони убирает со лба прядь волос.
— Лялька, — говорит Татьяна, и голос ее дрожит. — Ну скажи ты мне! Что-то со здоровьем?