н провел с нами беседу, заверив, что мы можем обращаться к нему в любой ситуации и при любых обстоятельствах, а он всегда-всегда будет рад нам помочь. Еще он сказал, что повесил возле своего кабинета «почтовый ящик», так что ему можно оставить анонимное письмо.
Когда он ушел, ребята подняли его на смех, начали передразнивать и возмущаться:
– Он что, думает, что мы тут психи, что ли?!
Только Шпагин сказал:
– А по-моему, это неплохо.
Данил хохотнул:
– Может, расскажешь ему тогда, что ты педик?
– Лучше ты расскажи ему о своей озабоченности педиками и желанием постоянно о них говорить, – спокойно ответил Шпагин.
Данил подался вперед, как будто хотел подойти и врезать, но Саня его остановил:
– Не трогай, а то СПИДом заразишься.
Шпагин цыкнул:
– СПИДом так не заражаются.
Пацаны снова загоготали:
– Смотри, даже не отрицает, что болен!
В класс вернулась наша училка по математике и, призвав всех к порядку, спросила, почему все разорались про СПИД.
Данил выкрикнул:
– Просто у Шпагина СПИД!
Училка ответила серьезно:
– Перестаньте. У Шпагина не может быть СПИДа. Он бывает только у наркоманов и извращенцев.
– А он педик! – снова крикнул Данил.
– Не неси чушь, вы еще только в шестом классе.
Я хотел спросить, с какого класса, по ее мнению, становятся геями, но не стал. Многие наши учителя всё больше похожи на тупиц. После «Хорошо быть тихоней» я нагуглил, что вообще-то геями рождаются, а не становятся. Неужели им самим было сложно это выяснить? Даже не знаю теперь, как можно на полном серьезе у них чему-то учиться?
Еще я снова остался в обеденный перерыв с Лизой Миллер один на один. Она сказала, что я обманул ее.
– В тосте столько же калорий, сколько и в обычном куске хлеба, я потом дома об этом прочитала, – с возмущением говорила Лиза. – Пришлось блевать.
– Зачем? – не понял я.
– Чтобы не потолстеть от него.
Ну и странная же она. Пусть лучше с Данилом встречается.
22.10.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Вчера папа подарил мне новый контейнер с таблетками. Сказал, будем начинать лечиться сначала. А бабушка с того дня, когда я ей нагрубил, больше не звонила. Если честно, я пока и не хочу с ней разговаривать. Мне папа сказал, что я должен сам о себе заботиться. И еще сказал:
– Это не только про необходимость пить таблетки. Но и про людей. Иногда забота о себе – это отгородить себя от людей, которые вредят.
Думаю, он говорил о бабушке. Я, конечно, не буду совсем от нее отгораживаться, потому что я хороший внук, но больше не хочу рассказывать ей о вещах, которые она не может понять. До каких-то вещей нужно дорасти, и у многих не получается это сделать даже к семидесяти. А у Шпагина получилось к шестому классу. Люди такие разные.
Кстати про Шпагина. Он сегодня на меня наорал.
Мы пошли гулять после уроков, и я спросил, что он думает об услышанном на кассете и о странностях моей матери. Он сказал:
– Я не очень много об этом знал раньше, но почитал пару статей и думаю, ему было нелегко.
О чем, спрашиваю, почитал? И кому это – «ему»?
– Твоему родителю, – ответил Шпагин. – А почитал о трансгендерности.
Я переспросил:
– О чем?
– Как это «о чем»? – почти возмутился Шпагин. – Ты что, сам не читал, что это такое?
Я вообще не понимал, про что мы говорим. Думал, что бы такого сказать, чтобы совсем не выглядеть дураком, но Шпагин спросил:
– А что, на твой взгляд, с твоим родителем? Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он не хотел быть женщиной?
– Ну… – Я замялся. – Я просто знаю, что так иногда бывает у мужчин. Ну, когда они переодеваются. Я в фильмах видел. Или, там, среди знаменитостей… Верка Сердючка, например.
Шпагин покачал головой:
– Ты иногда такое ляпнешь, как будто у тебя диагноз…
– Какой еще диагноз?
– Такой, при котором интеллект как у хлеба.
– Иди ты… – обиделся я.
– По-твоему, тебе интернет дома провели только за тем, чтобы ты про бледную спирохету гуглил?
– Ты че на меня взъелся?
– Да потому что!
– Почему?!
– Потому что это даже не моя мама, но я почему-то заинтересовался этой проблемой, а ты – нет!
Я тоже закричал на него в ответ:
– Так а что теперь интересоваться? Что я сделаю, если ее больше нет?!
– А что бы ты сделал, если бы он был жив и сказал тебе, что чувствует себя мужчиной?
Я представил это и подумал: просто ужасная ситуация. Но теперь-то я знал, куда Шпагин клонит, и помнил про «Хорошо быть тихоней» и вообще про то, что люди разные, и поэтому сказал:
– Я бы ответил, что это странновато, но бывает, так что пускай.
– Чушь, – оборвал меня Шпагин так резко, как будто в лицо плюнул.
– Не чушь.
– Чушь. Ты сейчас так говоришь, потому что знаешь, что мертвый родитель хуже живого. Даже если этот живой – странный, как Верка Сердючка. А тогда бы ты этого не знал и сказал бы какую-нибудь херню.
Я ничего не ответил, потому что в этом была доля правды. Но все равно обидно. Шпагин тоже еще недавно ничего не знал и мало ли как бы отреагировал, будь это его мать.
Короче, мы наорали друг на друга и так и разошлись по домам. Я вернулся злой, а там папа: сначала напомнил, чтобы я выпил таблетки, а потом спрашивает:
– Че ты такой злой?
Ну, я ему рассказал про нашу перепалку со Шпагиным. Он послушал и говорит:
– На самом деле мы все умрем.
Да уж, поддержал так поддержал!
– Я знаю, – хмуро ответил я.
– Артем умрет. И Биби умрет.
– Я знаю.
– Я тоже умру.
– Вот уж спасибо.
– Поэтому ничего не имеет значения.
– Это еще что за вывод?
– Неважно, кто твой близкий человек, потому что он все равно умрет. И когда это случится, ты подумаешь, что был не прав, но какой толк от твоих посмертных сожалений? Не надо ждать, когда кто-то умрет, для того чтобы что-то в этой жизни понять.
Меня злили его занудные философствования, но так-то он был прав.
– И даже неважно, что я виноват, – продолжал папа. – Потому что я просто ошибся.
– Считаешь, что ты все-таки виноват?
– Мои действия повлекли за собой такую реакцию. Но я этого не хотел. Я совершил ошибку. У меня не было инструкции к жизни: мол, если сделаешь так – твой супруг повесится. А у кого она вообще есть?
Мы помолчали. Но я был рад, что он решил со мной поделиться.
– Сейчас это не имеет никакого значения. Нам с тобой нужно понять друг друга и отпустить ситуацию. В конце концов, ты для меня самый близкий человек. Если ты не захочешь меня понять, то кто захочет?
Мы снова помолчали.
Потом он говорит:
– Про трансгендерность все-таки почитай. Не ради мамы даже.
– А ради кого?
– Ради себя. Ради того чтобы никогда не оказаться в ситуации, когда приходишь домой, а на кухне висит твоя жена, или дочь, или твой сын. Ради этого стоит читать обо всем. О геях, лесбиянках, мигрантах, веганах, наркоманах – вообще обо всех. Ты же не знаешь, кем будет твоя жена или кем будут ваши дети. Тебе только кажется, что проблемы геев или мигрантов тебя не касаются, но на самом деле они касаются всех.
Я не хотел его никак задеть, но все-таки сказал:
– Ты такой умный, а твоя жена все равно повесилась.
Папа горько усмехнулся:
– После этого я и стал умным. Но лучше умнеть заранее. Ты очень сильно облегчишь жизнь себе и тем, кому предстоит быть рядом с тобой, если научишься понимать других людей. Даже если они кажутся тебе странными, потому что странные больше всех нуждаются в понимании.
Я сказал:
– Хорошо. Я понял, пап.
Он, наверное, подумал, что я просто так оборвал диалог – чтобы отвязаться. Но я пошел в свою комнату и загуглил на ноутбуке: «Девчонка выблевала бутерброд. Что с ней не так?»
23.10.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Я не выспался. Читал «Википедию» до двух часов ночи, и вот что я понял.
Люди, которые специально вызывают рвоту после еды, больны расстройством пищевого поведения. Это очень серьезно, и им нужна помощь психиатра. В запущенных случаях такая болезнь может привести к смерти. Это страшно.
Гомосексуальность – это не страшно. Небольшой процент людей от всей популяции всегда был, есть и будет гомосексуальным – так задумала природа, и это нормально.
Трансгендерность – это тяжело. Вроде бы похоже на те дурацкие комедии, когда парень и девушка меняются телами, только на самом деле вообще не смешно. Какой-то природный баг – рождение не в том теле. Зачем природа это придумала – я пока не понял. Возможно, некоторые явления нужны, чтобы делать людей добрее друг к другу? Трансгендерные люди находятся в группе риска относительно суицида – почти все они либо думали об этом, либо совершали попытки. И это страшно.
Мигранты – это неизбежно. В одних странах живут хуже, чем в других. Не у всех людей получается устроить свою жизнь там, где они родились, и они вынуждены переезжать. Такова жизнь.
Зависимость – это болезнь. Таким людям нужна медицинская и психологическая помощь. Когда среди членов семьи есть зависимый человек – это опасно. Близкие люди рискуют стать созависимыми и в конце концов тоже начать употреблять наркотики, или пить, или делать что угодно еще, потому что зависимость может быть любой. Это проблема.
А еще есть обсессивно-компульсивное расстройство. И, хотя я уже много про него написал, напишу кое-что еще.
Сегодня я подошел к Биби и сказал ей:
– Извини, что я так поступал с вашей едой, но я не хочу, чтобы ты думала, что проблема была в самой еде. Еда тут ни при чем. И ты ни при чем. У меня обсессивно-компульсивное расстройство – я боюсь микробов и грязи. Понимаешь?
Она фыркнула:
– Значит, мы для тебя грязный. – И попыталась с гордым видом обойти меня.
Я ее остановил:
– Нет, Биби. Для меня всё – грязное. Это особенность моей болезни, она делает мое мышление таким, и я не могу думать по-другому, даже если и понимаю, что не прав.