– Так не бывает, – ответила Биби. – Если ты понимать, что быть не прав, почему это не контролировать?
– Потому что я болен.
Она помолчала, разглядывая меня и как будто решая: верить или нет. Потом спросила:
– Почему ты сразу не сказать?
– Потому что это нелегко объяснять. Люди не понимают меня, не могут поверить, что это возможно – не контролировать свои мысли. Начинают думать, что я странный или шизик. Некоторые просто считают, что я излишне брезгливый или высокомерный и поэтому не ем с ними за одним столом. Даже обижаются. Всем кажется, что я просто какой-то фрик, но на самом деле мне правда плохо. И я выкидывал вашу еду только потому, что не знал, как это объяснить, и мне было страшно, что вы подумаете, что я сумасшедший.
Мне кажется, Биби так и подумала про меня, но пыталась не подавать виду. Она смотрела немного растерянно и спросила, как будто просто из вежливости:
– Ты даже в кафе не есть?
– Нет. С тех пор как заболел, я ел в кафе один раз – это были макароны из одноразовой посуды. Макароны я не боюсь.
– А почему ты заболеть?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Честно говоря, я об этом не думал. Вернее, я знал, что был День S, после которого все началось: сначала тревога, что вокруг грязно, потом мытье рук. Но какая связь?
Я начал мысленно отматывать пленку назад, прямо как Биби, которая крутила на карандаше кассету, и вспомнил, каким был наш первый год после Дня S. Мы жили в квартире, в которой все и случилось, и, завтракая на кухне, я каждый раз вспоминал, как на этом месте, вот прямо где я сидел, лежала табуретка, а над ней висело тело. Казалось, все пропитано смертью, и ее так много, что она почти физически на меня налипает. Я начал постоянно мыться, чтобы отделаться от этого ощущения, но День S буквально въелся мне под кожу. Теперь, куда бы я ни пошел, мне кажется, что я везде беру его с собой.
– Я нелегко переживаю смерть… Папы.
– Папы?
– Папы.
Это было тяжело – назвать его так. Даже губы дрогнули, не желая складываться в это слово. Но это было правильно.
А Биби кивнула:
– Я понял.
И вдруг смешно закрыла рот рукой:
– Ой! Забыла про «а» в конце! Правильно будет: я поняла!
Я улыбнулся:
– Биби, забей. Говори так, как тебе удобно.
Она неожиданно обняла меня, а я обнял ее в ответ и вспомнил, как раньше боялся подойти к ней ближе, чем на три метра. Как же глупо…
Отстраняясь от меня, она сказала:
– Приходи завтра в гости.
Я сначала испугался – почти рефлекторно, как по привычке, – но тут же расслабился. Теперь все должно быть нормально. И ответил:
– Приду.
24.10.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Сегодня я пришел к Биби в гости, а ее мама опять позвала нас обедать. Мне даже захотелось плакать: неужели ничего не меняется?
Но когда я прошел на кухню, то увидел, как она накладывает макароны в одноразовые тарелки – для меня и для Биби.
От неожиданности я остановился на пороге. Биби, подталкивая меня в спину, говорила:
– Не бойся, заходи! Я просить маму сделать все так, чтобы ты мочь кушать!
– Да что вы, не надо было… – несколько ошалело ответил я, проходя на кухню и разглядывая макароны как какой-то деликатес.
Мы сели обедать, и впервые, находясь на этой кухне, я чувствовал себя спокойно и не строил планов по избавлению от еды. Это были самые вкусные макароны в моей жизни!
25.10.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Сегодня приснился странный сон про папу. Ну, про другого папу, который повесился. Сто лет уже ничего такого не снилось.
Только теперь во сне все было по-другому. Мы были на пляже, и рядом со мной был вроде бы совсем незнакомый мужчина, но внутри сна я все равно почему-то знал, что это тот самый папа. Мы как будто где-то на море отдыхали – солнце, мягкий белый песок, чайки, а мы лежим на шезлонгах и смотрим на все это, болтая обо всякой ерунде.
Сначала вокруг не было вообще никого, а потом появились Лиза Миллер и Данил. Они играли с мячом в воде и выглядели до противного счастливо вместе, я даже приревновал немного. И еще подумал: как они тоже оказались на этом курорте?
На некоторое время я о них забыл, снова отвлекся на разговоры с отцом. Он мне вдруг сказал, что рад, что я больше не фашист. Пока я пытался осознать эту фразу, Лиза с Данилом как заорали:
– Помогите! Мы тонем!
Мы повернулись, а они уже на бесконечно далеком расстоянии от берега барахтаются в воде, хотя только что были вот прям рядом с нами. Я весь оцепенел – что делать-то? А папа говорит:
– Ты чего просто так сидишь?
– А что мне делать?! – нервно выкрикнул я.
– Как – что? Спасать!
– Да я плавать не умею! Сам спасай!
– Я же призрак! Я не смогу их схватить! Смотри! – Папа коснулся моего плеча, и его рука прошла сквозь меня.
Почему-то во сне я воспринял это как что-то нормальное, и я был не так сильно впечатлен, как в случае с тонущими Лизой и Данилом.
– Что тогда делать? – совсем беспомощно спросил я.
– Если сам не можешь спасти, позови на помощь.
– Да кого?!
Я оглянулся и увидел далеко-далеко еле виднеющуюся будку спасателей. Она была настолько недосягаема, что бежать пришлось бы не меньше двадцати минут – а за это время кто угодно утонет. Но делать было нечего, и я бросился было к будке, но случилось то, что я больше всего ненавижу во снах. Всегда, когда надо бежать, когда это вопрос жизни и смерти, ноги буквально отказывают мне, и я не могу сделать ни шагу.
Так и в этом сне. Я пытался побежать, но не мог ступить и шагу, ноги налились свинцовой тяжестью, и я упал.
Надо мной навис папа и, сокрушаясь, спросил:
– Ну и что, из-за тебя они теперь просто утонут?
– Почему из-за меня? – возмутился я. – Не я же их топлю! В конце концов, спасение утопающих – дело рук самих утопающих!
– Да? – несколько грустно переспросил отец. – Значит, тонущий сам виноват, что тонет? Не знаю, не знаю…
После этих слов отец сделался прозрачным, как настоящий призрак, и начал постепенно исчезать. Пытаясь удержать его, я закричал изо всех сил:
– Ну а что я могу сделать?! – и проснулся от этого крика.
Он звоном стоял у меня в ушах, даже спустя час после пробуждения.
26.10.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Сегодня последний день первой четверти. У меня пятерка только по ИЗО, а тройка – по математике. Остальные – четверки. Думаю, это не так уж страшно.
На уроке географии Шпагина вызвали к психологу. Я не понял прикол – за что? Ребята мерзко захихикали:
– Это из-за СПИДа!
В моей прошлой школе к психологу вызывали только хулиганов. Тот говорил им, что нельзя хулиганить, а они плакали от стыда. То есть на самом деле, конечно, не плакали, но, по задумке, должны были. Короче, это не работало.
В любом случае, Шпагин не хулиган, и ситуация сложилась тревожная. Я весь урок просидел один.
На перемене он вернулся, и я сразу спросил, чего он такого натворил.
– Ничего, – ответил Шпагин удивленно. – Я сам написал ему письмо в тот ящик.
– Нафига?
– Хотел поговорить.
– А чего со мной не поговорил?
– Не обо всем можно поговорить с друзьями.
Меня почему-то обидело это, и я возмутился:
– А зачем тогда вообще нужны друзья, если с ними не обо всем можно говорить?
Шпагин вздохнул и снисходительно улыбнулся:
– Затем, чтобы они с пониманием относились к тебе, когда ты идешь к психологу.
Я намек понял и сразу изобразил на лице все то понимание, на которое был способен.
Но все равно мне казалось это странным – ходить к психологу. Я один раз говорил с психологом – в больнице, когда мне выписывали таблетки. Она провела какие-то тесты и отпустила меня. В школе психологи либо ругают хулиганов, либо тоже проводят тесты.
– Он проводил с тобой какие-нибудь тесты? – опять пристал я.
– Нет, он нормальный.
– В смысле «нормальный»?
– Нормально делает свою работу. Он со мной разговаривал.
– И это помогает?
– Конечно.
Я чуть снова не спросил: «Тогда почему ты не поговорил со мной?» – но почувствовал, что ничего нового он не скажет, так что просто кивнул.
А Шпагин сказал:
– Я думаю, тебе тоже нужно поговорить с психологом.
– Зачем?
– Ну, когда у тебя есть проблемы, это может помочь их решить.
– У меня нет проблем, – несколько холодно ответил я.
– У тебя один из родителей повесился.
– Ну так это его проблемы, а не мои.
Как-то нехорошо прозвучало, но меня почему-то задело, что Шпагин считает меня каким-то проблемным. Еще и к психологу отправляет, как ненормального.
Но ничего, мы не поругались. Он потом извинился, и я тоже.
Кстати, я только здесь пишу «Шпагин». Просто уже рука так привыкла – само собой получается. А вслух я вообще-то говорю «Артем».
27.10.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
В этом году зима наступила на месяц раньше – уже несколько дней держится минусовая температура, и наша соседка-дачница – которая уже не дачница, потому что в такую погоду не ездят на дачу, – короче, она попросила своего мужа залить во дворе каток. И вместо самодельного футбольного поля у нас появился самодельный каток, выполненный по всем правилам самодеятельности: кривой, неровный и с такими буграми, что на нем легко подстроить чье-нибудь убийство.
Но все ребята со двора вывалились кататься, и мне тоже захотелось. Все-таки хорошие катки в городе заливают не раньше настоящей зимы, а ходить на закрытые корты – не то ощущение.
Мы с папой решили, что это отличный повод купить коньки. Он дал мне денег, и я отправился в ближайший спортивный магазин.
Там купил блестящие белые коньки и, отказавшись от коробки, связал их между собой шнурками и повесил на плечи. Возвращался домой я дворами, чтобы сократить путь, и случайно встретил Лизу Миллер – она сидела на скамейке на детской площадке и рыдала. Ну, прям рыдала. Обычно люди, если плачут на улице, пытаются это скрыть, чтобы не привлекать внимания, но Лиза ничего скрыть не пыталась. Прохожие на нее оборачивались, но никто почему-то не подходил.