Вот в подъезде, пока я пшикал на дверь моющим средством, ко мне и подошел полицейский.
– Что ты делаешь? – спросил он меня таким тоном, как будто я совершаю преступление.
– Мою дверь.
– Зачем?
– Чтобы на ней не было микробов.
Он помолчал, осматривая меня с головы до ног. Я тоже на всякий случай себя осмотрел: вроде все нормально.
– Вы новые жильцы?
– Да, мы с папой снимаем тут квартиру.
– А где твой отец?
– С ума сходит его отец. – Это сказала соседка, спускающаяся с четвертого этажа.
Она выглядела как чья-то бабушка, собравшаяся на дачу: в панаме, полинялом платье и с четырьмя раздутыми сумками, в которых, наверное, были всякие корзинки, лопатки, семена помидоров и прочая чепуха для дачников. Она еле-еле спускалась по лестнице, потому что барахло ей мешало, и через каждый шаг останавливалась, чтобы посмотреть, на какую ступеньку ставить ногу.
И вот так она ползла и приговаривала:
– С ума сходит… Вчера два часа на балконе курил, все вверх тянет, а у меня там рассада стоит… Курит и не работает…
– Неправда! – возмутился я. – Папе просто нездоровится.
– Вот как это теперь называется, – хмыкнула соседка, обходя нас с участковым.
Участковый смерил меня таким взглядом, как будто в чем-то подозревает, и сказал:
– Я, если что, загляну.
Я не понял, какое «если что» должно для этого случиться.
А соседей таких я ненавижу, они почему-то есть в любом доме любого города России, и напротив нашей предыдущей квартиры тоже такая жила – баба Нюра. Она как будто специально следила за тем, что происходит у нас дома, а потом всему подъезду рассказывала. А ее муж, видя нас с мамой, каждый раз шипел в спину, что вызовет на нас опеку, но ни разу никого не вызвал.
Раньше я не понимал, что значит «вызвать опеку», но теперь знаю, что это вызов специальных людей, которые могут изъять ребенка из семьи, если с ним плохо обращаются. Мы с мамой создавали очень много шуму, особенно если папы не было дома, и особенно в те дни, когда в школе была математика – по математике я всегда получал двойки и тройки. Мама била меня за плохие оценки, а я орал как резаный, потом к нам стучалась тетя Нюра и кричала через дверь, что если мама не угомонится, то она позвонит «куда надо».
Она не была сердобольной женщиной, и, если бы мама не сказала ей как-то, что она жирная, сующая нос не в свои дела корова, тетя Нюра бы и не подумала о том, чтобы куда-то звонить. А так она пыталась запугать маму, чтобы отомстить за оскорбление, но мама не пугалась, а кричала через дверь в ответ:
– Звони куда хочешь, лишь бы это уже закончилось!
Я не знал, что «это». Мне вообще казалось, что мама дерется со мной не из-за математики, а из-за меня самого. В первом классе со мной дрался Вова Карпов, потому что я ему не нравился, но он объяснял свое отношение тем, что у меня дурацкие кроссовки со Спанч Бобом. Это глупо, кому какое дело до Спанч Боба? Возможно, я тоже просто не нравился маме, а оценки – это такой предлог.
Однажды, когда мне было лет девять, я даже сказал папе:
– Мама меня не любит.
И заметил, что он испугался. Сначала я не понял, что это за страх, а сейчас понимаю: испугался того, что я догадался. Папа сказал:
– Конечно любит, ты чего?
А я опять:
– Нет. Она меня не любит.
На самом деле я так уверенно это заявил, потому что сам слышал, как она говорила об этом отцу. Она сказала, что никогда меня не хотела. До той минуты мы жили будто бы в попытках удержать какой-то скелет в шкафу. Этот скелет постоянно вываливался, мы подпирали дверцу стулом, но вот… Он все равно выпал. Весь такой страшный, неприглядный, убогий. Прямо как правда.
19.08.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Из-за того, что вспоминал вчера о маме, она приснилась мне сегодня ночью – так всегда бывает, если я чересчур много о ней думаю. Во сне я сидел на кухне в нашей старой квартире и был уверен, что дома один и мамы уже не было, потому что на мне была футболка, которую мы с папой купили после Дня S. Было зловеще тихо, как в фильмах ужасов, только часы с кукушкой тикали.
У нас правда на кухне висели такие часы – они достались нам от прапрабабушки, только папа в них что-то перенастроил, чтобы кукушка не вылезала. Вот она никогда и не вылезала, но в моем сне, когда стрелки были на четырех часах, вдруг выскочила и прокуковала время.
В четыре часа с работы обычно возвращалась мама. В замочной скважине заскрежетал ключ, и я понял, что это она.
Мама выглядела так же, как в последнее время перед Днем S. Белая мужская рубашка, джинсы, короткие волосы, уложенные какой-то липкой гадостью, – она напоминала старшеклассников в нашей школе. Один раз на линейке ее даже перепутали с учеником.
Она открыла холодильник, взяла молоко и принялась его пить прямо из пакета. А мне так никогда не разрешали. Потом села за стол передо мной.
– Ты сделала это из-за меня? – спросил ее я.
– С чего ты взял? – несколько грубовато ответила она.
– Я подумал, что ты от меня устала.
– Ты дурак? В записке, которую ты спер, все написано.
– Ты знаешь, что я спер записку?
– Ну да. Я же все вижу с небес.
– А Бог злится, что я спер записку?
– При чем здесь Бог? Спроси лучше, не злюсь ли я. Это же моя записка! И она предназначалась твоему отцу, а не тебе.
Это она говорит про записку, которую я спрятал в конце тетради. Но во сне у меня как будто память исказилась, и я никак не мог вспомнить, что было в той записке, хотя если спросить меня наяву, то я могу пересказать ее наизусть.
– Слушай, – сказал я. – Давай я сегодня перечитаю записку, а завтра ты снова придешь, и мы поговорим.
Мама неопределенно повела плечом.
– Посмотрим.
– Придешь? – с надеждой повторил я.
– Да приду-приду.
– Ты сначала говоришь «приду», а потом приходишь через раз.
– Приду я, не воняй.
Мама всегда говорила «не воняй», если считала, что кто-то неуместно много болтает. Я сказал, что не буду вонять.
Тут кукушка выскочила и прокуковала пять часов, хотя мы проговорили с мамой всего ничего, но во снах со временем всегда полная чепуха. Мама поднялась и вытащила ее из часов, затем протянула мне:
– Держи.
– Зачем?
– Береги. И никогда не теряй свою кукушку.
Это она тоже любила мне говорить – не терять кукушку.
Я поблагодарил маму, а когда захотел подняться и обнять, она исчезла. Я проснулся.
Мне стало грустно. Еще и потому, что при переезде кукушку мы все-таки потеряли.
20.08.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Я, как и планировал, перечитал вчера записку, но ночью мама мне все равно не приснилась. Решил вклеить записку сюда, чтобы не потерять.
Вот она:
«Ты знаешь, почему я это сделал, так что я не собираюсь ничего объяснять, а лишь подтверждаю твои предположения. Эта липовая жизнь уже не налезает на меня, и я ее ненавижу. Нет смысла продолжать. Прощай».
Я не знаю, почему она написала «сделал» без буквы «а», может, случайно. Наверное, когда собираешься повеситься, не обращаешь внимания на такую мелочь, как пропущенная буква. С другой стороны, она проставила все запятые.
Все-таки странно.
Я нашел записку вечером в День S. Это было прошлым летом в субботу, а по субботам мы с папой всегда ходили в кинотеатр смотреть какой-нибудь новый фильм.
Тогда мы возвращались взбудораженные и веселые, потому что по пути купили мороженое, в котором я измазался, и папа по-доброму шутил надо мной всю дорогу. Удивительно, что иногда нас отделяет от трагедии один поворот ключа в замочной скважине.
Из коридора была видна часть кухни. Заходя за папой, я лишь мельком увидел ее, потому что он тут же перегородил мне обзор, и все, что я успел разглядеть, – как мама будто повисла в воздухе над перевернутой кухонной табуреткой. Кроме ее ног, не достающих до опоры, я больше не увидел ничего.
Отец вытолкнул меня из квартиры, быстро сказав:
– Звони 03 и 02.
Не знаю, почему я тогда никуда не начал звонить. От увиденного у меня в голове стало очень пусто, и я, пятясь, пошел назад.
Пятился, пока не врезался спиной в дверь соседей. А когда врезался, обернулся и начал лихорадочно жать на звонок.
– Кто? – недоброжелательно спросил оттуда мужской голос.
– Я.
Там как раз жили баба Нюра и ее муж, которые все время хотели вызвать на нас «опеку».
Дверь открылась. Оттуда выглянул Алексей Палыч с пренебрежением на лице.
– Опять у вас дискотека?
– Мама… – У меня дрогнул голос.
– Задолбали уже всех…
– Мама на кухне…
Алексей Палыч резко выпрямился. А я отвел взгляд в сторону.
– Позвоните. Скорая, полиция…
– Ты чего мелешь?
– Там… На кухне.
За спиной соседа мелькнула грузная фигура бабы Нюры.
– Илья, что случилось?
– Баб Нюра… Там мама… Позвоните в полицию и скорую.
Соседка кинулась в глубь квартиры, послышались щелчки телефонных клавиш.
– Алло! – Она почти кричала, хотя и не знала точно, что случилось. Наверное, догадалась. – Пожалуйста, приезжайте!..
В следующий час на папу наорали около десяти раз. Сначала – бабушка. Они приехали вместе с дедом, и у бабушки началась настоящая истерика. Она ревела, почти выла и кидалась на папу с оскорблениями и угрозами. Говорила, что он мерзавец и паршивец, что он убил ее дочь и должен быть на ее месте. Папа только вяло оправдывался:
– У нее была депрессия.
– И ты ничего не сделал!
– Но вы же сами говорили, что это ерунда, что депрессии не существует…
– Я такого не говорила! – истерично кричала она.
Меня же накрыли непонятные равнодушие и скука. Взрослые начали глупо соревноваться: кто больше виноват, – и от этого стало еще скучнее. Бабушка считала, что она ни в чем не виновата, потому что она мать, а папа – муж-объелся-груш и он кругом не прав.
Мне показалось, что у меня кончился воздух. Я захотел выйти из подъезда на улицу, но внизу курил дедушка. Поэтому я пошел наверх и поднялся пешком до двенадцатого этажа. Шел и думал: как это странно, что я ничего не чувствую. Так было пусто, такое ничто поселилось в голове.