Я заметил, что она беременна, и услышал, как одна из соседок спросила:
– Кого ждете?
– Мы решили не узнавать пол, – ответила девушка.
– А кого сами хотите: мальчика или девочку?
Та рассмеялась:
– Мы хотим ребенка.
Я уже раньше слышал такой ответ. Почти все будущие родители так говорят: «Нам это неважно» или «Главное, чтобы родился здоровым». Никто ведь не планирует сдать ребенка в детский дом только потому, что он родился мальчиком или девочкой. Никому не приходит в голову отказываться из-за этого от детей. Наверное, бабушка, когда была беременна, тоже говорила, что ей неважно. Наверное, они с дедушкой так же смотрели друг на друга, когда им было двадцать лет. А теперь у них только мертвый, непонятый собственными родителями сын и квартира, погруженная в ледяное молчание двух супругов, которые больше не могут друг друга терпеть.
Куда все это делось?
01.11.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Папа научил меня делать журавликов из бумаги. Нам было скучно, поэтому мы включили какой-то русский сериал и параллельно стали складывать журавликов. Получилось штук сто. Самого красивого я отдал беременной соседке с первого этажа. Мне почему-то захотелось что-то ей оставить, чем-то запомниться, даже если я уеду и больше никогда не вернусь.
Так что я специально подловил ее возле подъезда и протянул ей журавлика:
– Это вам!
Она улыбнулась и сказала, что это очень мило. Больше говорить тут было нечего. Мы начали расходиться – она в подъезд, а я дальше, делая вид, что у меня есть какие-то дела на другой стороне улицы.
Но что-то в этом было неправильно.
Я вернулся к двери и окликнул ее:
– Подождите!
Она остановилась, вопросительно на меня взглянув.
– Никогда не бросайте своего ребенка, – потребовал я.
– У тебя все в порядке?
– Пообещайте.
– Конечно, не брошу, – серьезно ответила девушка.
Мне казалось, что она не понимает меня, что она думает, будто я прошу не сдавать его в приют или не выкидывать в мусорное ведро, если он вдруг доконает их своим плачем. Но я и так знаю, что они не бросят его в буквальном смысле. Я хотел услышать больше.
– Не бросайте его, даже если он будет двоечником, геем, трансгендером, вегетарианцем, неформалом, рокером, дворником – кем угодно.
Девушка спустилась на несколько ступеней ближе ко мне и, наклонившись, почти ласково спросила:
– У тебя точно все в порядке?
– Пообещайте, – настойчиво повторил я.
– Обещаю, – ответила она, глядя мне в глаза.
– И я обещаю.
А потом я сделал самую большую глупость на свете – заплакал. Не знаю почему, но это было совершенно неуместно, ведь мы говорили о важных вещах. Однако ком к горлу подкатил раньше любых мыслей – и все, я заревел.
Я почувствовал, как девушка обняла меня за плечи, и мы вместе сели на ступеньки – прямо в подъезде. Она повторяла мне, что я могу ей рассказать, если что-то случилось. А я, сам не заметив как, начал бессвязно и задыхаясь от плача выкладывать ей все, начиная от Дня S: и как мы ходили в кино, и как потом вернулись домой, и что увидели на кухне, и сколько полиции потом было дома, а закончил свое малопонятное нытье только на вчерашнем дне.
– Вчера разговаривал с бабушкой… А она… Даже ничего не понимает… Не понимает, что она тоже… Все убийцы… Про Бога что-то говорят, а сами убийцы… Папа был прав… Как фашисты… Это он во сне говорил…
А девушка прижимала меня к себе и успокаивающе гладила по волосам. Ничего не отвечала. Я вдруг понял, что впервые плачу из-за Дня S. Так странно.
Меня кто-то пнул в бок. Я сначала не понял кто. Оказывается, что это ее живот – она меня просто так обнимала, что я был к нему прижат.
Говорю:
– У вас там кто-то пинается.
А она говорит:
– Кто бы это ни был, это прекрасно.
Я говорю:
– Да. Это жизнь.
А она говорит:
– Это жизнь. А остальное как-нибудь утрясется.
Я всхлипнул и поднялся на ноги. Сказал:
– Ну, я домой пойду…
Она спросила:
– А ты винишь его в том, что он сделал?
– Нет, – ответил я. – Он сделал все, что мог.
Она кивнула.
Я надеюсь, что у них все будет хорошо. Должно быть хорошо. Они вчера так смотрели друг на друга… Для кого еще создано счастье, если не для них? Они должны быть счастливыми. Должны родить детей и любить их, потому что хоть кто-то на свете должен это делать.
Хоть бы у них получилось.
02.11.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Сегодня попросил папу отвести меня на кладбище – показать, где находится могила умершего отца. Я там до этого дня никогда не был.
Зрелище оказалось странным. Памятник из белого камня, на котором выгравированы имя и годы жизни. Женское имя. Рядом портрет.
Папа сказал:
– Бабушка хотела, чтобы портрет сделали с фотографии десятилетней давности.
– Где еще длинные волосы?
– Да. Я не разрешил.
– Это хорошо.
На памятнике у папы были короткие волосы, грустные глаза и сомкнутые губы без намека на улыбку. Если что-то на этом надгробии и было похоже на правду – то лишь этот портрет.
Папа вытащил из внутреннего кармана куртки черный маркер и предложил:
– Давай кое-что исправим?
А потом, не веря собственным глазам, я смотрел, как он исправляет окончание в имени «Евгения» на мужское – «Евгений». Как зачеркивает букву «а» на конце нашей фамилии и переделывает отчество.
– Вау… – с изумлением выдохнул я. – Нарисуй усы.
– Усы? – удивленно переспросил папа.
– Да. Только не как у кота.
– Вот такие?
– Нет, так как у Гитлера. Сделай больше.
– Может, еще бороду?
– Да, давай еще бороду!
Папа аккуратно, чтобы ничего не испортить и не превратить портрет в как будто бы изрисованный хулиганами, выводил маркером черную бороду. Сначала я боялся, что получится карикатурно, но вышло совсем ничего – не как настоящая, конечно, но все равно здорово. Мне даже показалось, что с этой бородой отец на фотографии начал улыбаться. Совсем чуть-чуть.
Закончив, мы еще с минуту любовались на получившийся результат, а потом папа грустно вздохнул:
– Жаль, что отмоют, наверное.
– А маркер не перманентный?
– В этом мире нет ничего более перманентного, чем невежество твоей бабушки.
Я тоже вздохнул. Он прав.
А вечером Варе позвонила встревоженная бабушка и взволнованно рассказала, что ее подружка была сегодня на кладбище и заметила, что кто-то изрисовал могилу «ее доченьки».
– Представляете, надругались! – кричала она в телефонную трубку так сильно, что даже без громкой связи было слышно по всей квартире.
Варя причитала ей в тон и сочувствовала, а мы с папой старались хихикать потише.
03.11.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Сегодня бабушка наорала на нас с отцом из-за разрисованного памятника – оказывается, охранник запомнил, как мы приходили. Она плакала и кричала, что мы надругались над могилой самого близкого человека, а папа спокойно ответил:
– Это вы над ней надругались.
И от этого ответа бабушка заплакала еще сильнее. И хотя она рыдала почти так же сильно, как в День S, мне ее было совсем не жаль.
В школе говорят, что старших надо уважать, а родных бабушек и дедушек – пуще всех остальных. Но что-то с моими родственниками так не получается. Шпагина знаю за что уважать. И Биби знаю. Хотя они всего лишь шестиклассники. А бабушку за что? За то, что ей дофига лет? Странно это.
Вечером мы уезжали, и бабушка увязалась на перрон вместе с нами. Папа сразу прошел в наше купе, как только прибыл поезд, а я решил немного постоять с бабушкой, да только вместо трогательного прощания получился сплошной гундеж о том, какие мы с папой низкие люди, у которых нет ничего святого.
– Надо было после смерти Жени забрать тебя к себе. Это же кошмар какой-то – в кого ты превращаешься! – нудила бабушка, зачем-то постоянно поправляя мне волосы.
Я взлохмачивал их обратно, она снова поправляла, а я снова взлохмачивал.
– Я, наверное, и сама виновата. Сломала тебе жизнь тем, что позволила этому недоотцу тебя воспитывать.
После этих слов на меня накатила такая злость, которая обычно мне не свойственна. Я ведь довольно спокойный человек и стараюсь никому лишний раз не грубить, но такая хлесткая ярость дала мне в ту минуту силу вступить с ней в перепалку.
– Я не хочу с тобой жить, – резко ответил я. – Мне плевать, что ты о нас думаешь, меня это не волнует. Я бы называл отца отцом, а не матерью, даже если бы жил с тобой, потому что я нормальный человек. И если ты не перестанешь так себя вести, я перестану с тобой общаться.
Бабушка опешила:
– Ты не можешь перестать со мной общаться!
– Почему?
– Потому что я твоя бабушка. Я тебе нужна.
– У кучи людей нет бабушек – и ничего.
– Да что ты такое говоришь?! Разве можно так разбрасываться родственниками?! Кроме меня у тебя только этот горе-папаша и больше никого! – Она зачем-то схватила меня за плечо, но я от нее отпрянул.
Сказал:
– Есть. У меня есть Артем и Биби – они мои друзья.
– Друзья могут уйти.
– Все могут уйти. Мой второй отец тоже ушел. Нужно просто уметь находить новых друзей. Это как дженга.
– Как что?
– Дженга. Такая игра, где строят башню из блоков, а потом убирают эти блоки по одному. Ничего страшного, что блоки убирают, – главное, чтобы башня не рухнула. Так же и с людьми. Но я не стану общаться с тобой, если ты все время будешь пытаться выбить из-под моей башни основание.
Она расплакалась, а я развернулся и поднялся в поезд вслед за папой. Ничего больше на прощание не сказал. Тогда меня кольнула жалость к ней, и я подумал, что, наверное, в чем-то перегнул палку. А еще подумал, что все-таки люблю бабушку, люблю ее пирожки и люблю, когда она ведет себя как нормальный человек. А когда человека любишь – иногда приходится говорить болезненные вещи. Наверное, это как делать болючие уколы своему ребенку, чтобы он не умер.