Я не слышал раньше песен этой группы, но обычно, когда перевожу песни с английского на русский, по смыслу получается что-то типа: «Я постирал свои штаны, о-о-о, я так люблю тебя, детка, мне пора». На секунду мне даже стало смешно, что, возможно, Лиза находит в таких текстах себя, но потом я вспомнил, что все-таки речь идет о песнях человека, который повесился, а значит, они могли быть совсем другими. От этого мне сделалось не по себе.
– А о чем он поет? – все-таки спросил я.
– О боли.
– Тебе больно?
– Да.
– Почему?
– Потому что жизнь – дерьмо.
– И ты бы тоже хотела повеситься?
Она задумалась:
– Не знаю… Может быть.
Я не знал, что сказать. Попросить: «Не надо»? Как будто это на что-то повлияет…
– А почему жизнь – дерьмо?
– Потому что мир – дерьмо.
– А мир почему?
– А ты сам не видишь? – фыркнула Лиза.
Я честно подумал над тем, что вижу. И даже согласился:
– Отчасти вижу. Мир полон национальных, сексуальных и гендерных предрассудков, из-за которых огромная часть человечества угнетается и не может чувствовать себя свободно. Но… Ты же не из-за этого хочешь повеситься?
Лиза посмотрела на меня так, будто я сказал полную чушь. Ответила:
– У меня депрессия.
И резко отошла в сторону, давая понять, что больше не хочет со мной разговаривать.
Ну вот.
Лиза Миллер уже под водой, но не сможет надолго задержать дыхание. Что мне делать?
Что мне делать, папа?
16.11.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Вчера вечером я читал научные статьи про депрессию, а ночью мне приснился умерший папа. Я вспомнил, что у него тоже была депрессия, и на всякий случай решил спросить об этом и его.
А он ответил прямо как Лиза:
– Да просто мир – дерьмо.
– Но ведь каждый вкладывает в это что-то свое. Что дерьмового было в твоем мире?
– Ну, начнем с того, что я был мужчиной, который не просто выглядел как женщина, но еще и родил ребенка.
– Значит, я – часть дерьма?
– Тогда мне казалось, что да. Я был к этому не готов.
– А сейчас тебе так не кажется?
Папа потрепал меня по волосам:
– Конечно нет! После того как я умер, ты оказался приятным собеседником.
Я улыбнулся.
– Спасибо. Ты тоже.
– Но знаешь, – сказал папа уже серьезней, – все складывается из мелочей. Сначала ты думаешь, что можно выйти замуж и никому не сказать, что чувствуешь себя мужчиной, – ну, мало ли, может, потом пройдет. Потом думаешь, что можешь родить ребенка – вдруг именно это раскроет в тебе женщину? Потом позволяешь быту затянуть тебя, и вот уже каждый твой день похож на предыдущий, а жизнь даже не похожа на жизнь, ведь ты всегда видел ее другой, а изменить уже ничего невозможно…
– Возможно, – перебил я. – Всегда возможно!
– Да, – согласился отец. – Это правильно, но, чтобы так думать, надо быть здоровым, а когда в тридцать лет обнаруживаешь себя в бесконечном дне сурка с мужем, сыном и ненормальной мамашей – к этому моменту ты уже в такой глубокой депрессии, что сознание начинает тебя обманывать. Кажется, что выхода нет, и в конце концов ты берешь веревку и вешаешься на люстре.
Я молчал, потому что не знал, что сказать, кроме: «Блин, жалко». Короче, у меня даже во снах всегда плохо с проявлением сочувствия.
– Если рассматривать каждую проблему по отдельности, они кажутся не такими уж и страшными, – произнес папа. – Но когда они идут друг за другом, то скатываются в один большой ком, и ты уже не понимаешь, где начало одной и конец другой. Ничего не получается распутать.
– И что же делать? – спросил я.
– Надо попросить кого-нибудь помочь.
– А если человек не просит о помощи?
– Как, по-твоему, выглядят просьбы о помощи? «Помоги мне, пожалуйста»?
– Ну а как еще?
– Иногда просьбы о помощи выглядят как толстовка с Честером Беннингтоном.
– И что делать? – снова спросил я.
– Я уже говорил: не можешь помочь сам – позови кого-нибудь.
– Кого? Я уже позвал тебя!
Папа засмеялся:
– Ты что? Я же призрак! Забыл?
И он снова, как в одном из прошлых снов, продемонстрировал, как пропускает сквозь меня руку.
В этот момент я открыл глаза. На самом деле классный был сон – мы с папой даже при его жизни так много не разговаривали.
Но все же я так и не понял, что мне делать.
17.11.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Сегодня мы опять ходили к Данилу домой. Начну с главного: мне ничего не сломали.
Вера встретила нас с той же улыбкой, что и в прошлый раз, поцеловала папу (фу), а мне сказала:
– Проходи в зал, Игорь.
– Илья, – поправил я.
– Ой, извини, пожалуйста!
В этот раз меня не оставили Данилу на растерзание. В зале посреди комнаты был накрыт стол, и Данил уже сидел за ним. Когда я вошел, он даже не удостоил меня взглядом. Смотрел на все, кроме меня. Я не знал, что сказать и можно ли просто молча сесть рядом.
Когда минуту спустя следом вошли взрослые, мне наконец-то велели садиться. И еще Вера сказала:
– Ешь все, что захочешь!
Я сел напротив Данила и внимательно оглядел угощения. Тут были не только салаты, но и какие-то непонятные блюда, красиво сервированные, как в ресторане, ни один ингредиент которых я не мог угадать по внешнему виду.
Тогда я напомнил:
– Я буду макароны.
Она кивнула:
– Да-да, я сварила макароны!
– Из одноразовой посуды.
Данил непонятно ухмыльнулся, и я решил, что он просто смеется над тем, что я странный, но, видимо, это было предвкушение дальнейшей сцены. Потому что Вера ответила мне:
– Боюсь, это невозможно.
– Почему? – удивился я.
– Одноразовую посуду делают из пластика, который наносит непоправимый вред окружающему миру.
– Можно найти такую посуду не из пластика.
– Это все равно нерационально.
– Понятно, – буркнул я.
Папа, стараясь разрядить обстановку, мягко предложил мне:
– Думаю, ты можешь взять обычную тарелку и помыть ее сам, так, как считаешь нужным.
Вера тоже закивала:
– Да, конечно, можешь пройти на кухню.
Я был недоволен тем, как все складывается, но покорно поднялся и пошел за тарелкой, потому что не хотел испортить и эту встречу тоже. В конце концов, папе это, видимо, важно.
Возле раковины стояло незнакомое мне моющее средство – оно было без этикетки. Я вернулся с ним в зал и спросил, правильно ли понимаю, что мыть нужно этим.
Вера сказала:
– Да. Это эко-гель на основе растительных компонентов, я сама его сделала.
Эта новость меня ошарашила. Сама! Что она вообще могла сделать сама?! Она что, великий химик?! Она даже машину водить не умеет, а тут решила сама делать моющие средства!
Поставив гель на место, я вернулся в зал без тарелки.
– В чем дело? – спросил папа.
– Я не доверяю этому средству, – негромко ответил я и едва не добавил: «А еще Вере, ее сыну и всей этой затее».
– Что за капризы?
– Все нормально. Я не голоден.
Я правда не хотел капризничать и все портить. Мне было неловко, что сложилась такая ситуация, но согласиться на ее тарелки, вымытые самодельным гелем, я не мог.
Чтобы показать, что действительно не специально иду на принцип, я сделал как можно более непринужденное и приветливое выражение лица. Вера попыталась скормить мне какое-то зеленое блюдо из овощей со странным названием, сказав, что это любимая еда Данила, а я вежливо отказался, добавив:
– Правда? Я не знал, что Данил такое любит. Думал, что его любимая еда – чикенбургеры в «Макдоналдсе». – С этими словами я широко улыбнулся, но Данил не ответил мне тем же.
Он, напротив, помрачнел и даже выронил вилку из рук. Я не понял, что сказал не так, потому что сказал правду – он часто упоминал об этом в классе.
– Чикенбургеры в «Макдоналдсе»? – переспросила Вера уже у сына.
– Они веганские, – одними губами ответил Данил.
– Веганские чикенбургеры, которые делают из курицы?
И тут я подумал: интересную подружку откопал себе папа!
– Мам, да хватит! – раздраженно сказал Данил. – Ты не можешь запретить мне есть мясо.
Помолчав, Вера кивнула и скорбным голосом заметила:
– Ты прав. Но ты меня разочаровал.
– Почему?
– Я думала, ты против жестокости.
– Против, – ответил Данил, и мне стало смешно. Как раз рука в гипсе заныла.
– Если ты против, ты не должен есть мясо, потому что жизнь любого существа священна и ничем не оправданное убийство невинных созданий является крайней степенью жестокости. Та курица, которую ты съел, была выращена специально для того, чтобы из нее сделали котлету, а значит, родилась обреченной на жалкое, мучительное существование. Ее пичкали гормонами, откармливали искусственной пищей и, даже не дав понять, что такое жизнь, отправили на смерть. Оглушили молотом, затем подвесили за лапы на транспортер, а потом, еще живой, перерезали глотку. А все ради того, чтобы ты пошел в «Макдоналдс» и съел свой чикенбургер. Я думала, что ты не хочешь этому потворствовать.
– Не хочу, – только и ответил Данил тоном, по которому было сразу понятно, что вообще-то ему все равно.
Я же, выслушав эту тираду, ужасающую красочным описанием страданий одной курицы, с сомнением покосился на папу. Думаю, ему нравятся странные люди.
Обращаясь уже к папе, Вера пожаловалась:
– Не понимаю, что с ним происходит в последнее время. Он всегда был таким добрым мальчиком.
Данил тем временем закатил глаза, демонстрируя все свое недовольство сложившимся разговором.
– Может, переходный возраст, – предположил мой отец.
– Или тот старший брат, – сказал я.
Тогда взрослые удивленно на меня уставились:
– Какой старший брат?
По взгляду Данила, в котором легко читалось: «Я тебя убью», мне стало понятно, что я опять говорю что-то не то. И, чтобы выкрутиться и никого не подставить, я заблеял неуверенно:
– Ну, тот… Который следит за нами… Это такое выражение…