– Мы, – говорит Данил, – на видео снимали, но там ниче не видно, потому что зима и темно уже было, а мы тогда еще во вторую смену учились.
– Ага, у меня есть видео, – закивал белобрысый Саня и начал включать его на телефоне.
Мне показали: там правда ничего не видно, темно, снег, какая-то толпа стоит кругом, видимо, над лежачим Шпагиным.
– А это кто, биологичка? – спросил я, заметив на видео женщину, проходящую мимо буквально в двух метрах от драки.
– Да, наверное.
– Она не вмешалась?
– Наверное, тоже не видела, темно, – пожал плечами Данил. – Да и холодно было, дубак почти минус тридцать!
– Да, точно, потом на следующий день уроки из-за мороза отменили, – вспомнил Саня. – Классно, я тогда весь день в «Доту» играл…
Потом прозвенел звонок, я вернулся за парту к Шпагину и сказал, что знаю, как он с семиклассником в туалете целовался. Не знаю, зачем сказал. Я вообще-то себя паршиво почувствовал, но пока не понимаю почему.
10.09.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Совсем забыл про домашнюю работу по обществознанию, которую нужно подготовить на завтра, – рассказать про самого выдающегося члена семьи. Не понимаю, что делать, если нет никого выдающегося – все самые обыкновенные.
Ночью неожиданно приснилась мама, хотя я не думал о ней в последнее время. Мы опять сидели на кухне, только у меня не было ощущения, что она уже мертва, – казалось, что все как раньше. Что все в порядке.
И я спросил ее:
– Мам, а у нас в семье кто-нибудь воевал?
– Почему ты спрашиваешь?
– Мне нужно на обществознании рассказать про выдающегося члена семьи.
– А что такого выдающегося в войне?
Я растерялся:
– Ну, там же… Медали, награды… Родину защищать…
– От кого?
– От фашистов! – отвечаю, а сам чувствую, как злюсь: она что, такая глупая, даже не знает этого?
А мама говорит:
– Но ты же сам фашист.
– В смысле? – удивляюсь я.
И тут вдруг мама рассеивается, и я обнаруживаю, что больше не сижу на кухне, а стою посреди городской площади и на мне военная форма со свастикой, а в руках – ружье. А передо мной стоят Шпагин и Вонючка, но не в форме, а в обычной одежде, и смотрят как-то странно… Как на последнего мерзавца на этом свете. А я смотрю то на свое ружье, то на них и не понимаю, что должен сделать.
Тогда откуда ни возьмись появляется Данил, в такой же форме, и спрашивает:
– Почему ты не стреляешь?
А я спрашиваю:
– В кого?
Он что-то отвечает, а я не слышу, потому что его голос заглушается каким-то ужасным трещащим звуком. Я бросаю ружье и закрываю уши, но это не помогает, потому что треск все равно повсюду, он всепроникающ.
Я просыпаюсь и понимаю, что это трещит мой будильник.
Такой глупый сон.
11.09.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Утром решил рассказать на обществознании про маму. Хотя до самого урока толком не придумал, что буду говорить и как буду объяснять ее выдающесть, но все другие родственники на роль выдающегося человека подходят еще меньше. От мамы у меня хотя бы есть коробочка с любимыми вещами – и их можно будет показать.
Большинство, конечно, рассказывали про своих прадедушек и прапрадедушек – как они воевали, как их взрывали в поездах, как они попадали в плен и как доходили до Берлина. Всего несколько человек рассказали про кого-то другого, в основном те, у кого папы были пожарными, полицейскими или спасателями. Лиза Миллер рассказала про отца и его пейнтбольный клуб. Про мам не рассказал никто.
А Шпагин неожиданно рассказал про свою няню. Когда он сказал слово «няня», всем стало смешно, потому что представлялось, что это что-то для совсем маленьких, для детсадовцев. А Шпагин сказал, что няня у него есть до сих пор и что она его растила с рождения, научила читать, считать и писать, всегда поддерживала и стала для него самым близким человеком. И что, может, она не самый выдающийся человек на свете, но самый выдающийся в его жизни. Я подумал, что это как у Пушкина.
А училка, Наталья Петровна, сказала:
– Но няня – это же не родственница. Почему ты не рассказал про папу? У него, наверное, интересная судьба.
Шпагин пожал плечами и флегматично сказал:
– Наверное. Я про его судьбу ничего не знаю. Он все время работает.
Шпагин сел на место, и я понял, что не выступили только мы с Вонючкой. Вонючку всегда спрашивают последней, потому что она как начнет говорить – так сразу понятно, что это до конца урока. Вот и спрашивают ее ближе к концу. Поэтому после Шпагина пришлось выходить мне, а я так и не придумал, что скажу.
Вышел к доске со своей коробкой и понял, что ее некуда поставить, кроме как на первую парту, где сидит Вонючка. Пришлось поставить на самый край – подальше от нее. Она все равно потянулась, чтобы посмотреть, что внутри, а я шикнул:
– Не трогай!
Она не собиралась трогать, но я все равно шикнул – на всякий случай. Не хочу, чтобы она даже дышала на мамины вещи.
В общем, стою перед всеми и говорю:
– Я хочу рассказать про свою маму.
А сам думаю: а дальше-то что? Теперь я должен сказать, что она такого крутого делала, а я не знаю.
Поэтому молчал, как дурак. И так долго молчал, что все уже начали выкрикивать:
– И че?
– Давай резче!
– Ты че, завис?
И Наталья Петровна начала раздраженно поторапливать. От всего этого натиска у меня стало так горячо в голове, как будто кто-то ее подогрел, и я сказал, лишь бы хоть что-то сказать:
– Она повесилась.
Тогда все замолчали. Не знаю, может, им стало неловко, а может, они просто ждали, что я расскажу еще что-нибудь интересное. А я просто открыл коробку и быстро начал показывать ее содержимое.
– Это была ее любимая книга в детстве, – вяло говорил я, показывая «Голубую стрелу» и тут же убирая обратно в коробку, – это карманные часы, это кассета с любимой группой, а это ее фотография.
Когда я показал фотографию, Данил брякнул, что она похожа на мужика, но никто его не поддержал. Наверное, всем все-таки было неловко.
Я еще сказал про кассету:
– На самом деле это просто коробочка от той кассеты, а что на этой – я не знаю. Кто-то перепутал, а я не могу послушать, потому что сейчас таких магнитофонов уже нет.
Я положил кассету обратно в коробку, как вдруг Вонючка вытащила ее и, рассматривая, сказала:
– У нас дома есть.
У меня чуть сердце не остановилось от того, что она схватила вещь моей мамы, и я резко вырвал кассету у нее из рук и чуть ли не плача повторил, что просил не трогать. Теперь кассета в Вонючкиных микробах! Кошмар!
Когда я вернулся за парту, Шпагин сказал мне:
– Жаль, что так получилось. Мой любимый музыкант тоже повесился.
– А кто он?
– Ян Кертис.
Я был довольно раздражен тем, что Вонючка трогала мою кассету, поэтому буркнул не очень-то вежливо:
– Какая разница? Он же не настоящий человек.
– Почему это он не настоящий?
– Потому что он звезда с тупых плакатов. Он же не твоя мама. Для тебя ничего не изменилось.
– Но его ведь тоже кто-то любил. И для этих людей все изменилось.
Я промолчал, потому что он был прав. Тогда Шпагин сказал:
– Ладно, извини, ты прав, это неуместно.
Я достал из рюкзака спиртовые салфетки, которые всегда ношу с собой, как раз для таких нелепых ситуаций, какая случилась с Вонючкой, и принялся протирать ими коробочку с кассетой.
Шпагин, наблюдая за этим, произнес:
– Ты, конечно, странный.
– Кто бы говорил…
12.09.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Сегодня Шпагин заговорил со мной о маминой кассете. Он сказал, что есть что-то мистическое в том, что ее кто-то подменил – может быть, сама мама. Сказал:
– А вдруг она оставила на ней какую-нибудь запись? Как предсмертную записку, только на пленке. Как в «13 причин почему», смотрел? Там тоже были кассеты.
– Не смотрел, – ответил я. И, подумав, несколько растерянно спросил: – Слушай, Шпагин, а у тебя дома нет магнитофона?
– Нет. Но Биби же сказала, что у нее есть.
Это был первый случай, когда я услышал, как кто-то в классе назвал Вонючку по имени. Странно было не только это, но и то, насколько Шпагин не понимал абсурдности своего предложения пойти к ней. Ну кто угодно понял бы, что это невозможно – это же Вонючка! А Шпагин говорил таким будничным тоном, словно нет ничего плохого в затее пойти в Вонючкин дом и послушать кассету.
– Я не пойду к ней, – хмуро ответил я.
– Почему?
– Ты че, дурак? Она же вонючка и грязнуля.
– Одно дело, если бы она правда такой была, другое – если это все говорят просто так, чтобы посмеяться.
– Почему просто так? Она же правда грязная, посмотри на ее одежду.
– У нее просто старая одежда.
Меня это злило – конечно, ему легко рассуждать, не ему же предстоит войти в эту атмосферу хаоса и антисанитарии. А я именно так и представлял ее дом: плесень на стенах, непонятная жижа стекает с потолка, повсюду крысы и тараканы…
– Не пойду, – твердо повторил я.
Шпагин пожал плечами.
– Ну и дурак.
Но все равно этот разговор не отпускал меня, особенно из-за предположения Шпагина, что мама могла оставить на кассете что-то важное. Я даже посмотрел первые серии «13 причин почему», и мне стало страшно, что включу эту кассету, а там мама скажет: «Ты ужасный сын, ты меня довел», а потом расскажет с десяток неловких историй, произошедших между нами, которые и подтолкнули ее к суициду. В общем, я хотел знать, что на этой кассете, и одновременно не хотел.
Вечером позвонила бабушка – тоже интересовалась школой. Я дежурно повторил ей то же самое, что и Варе, а потом решил рассказать про Биби. Сказал, что есть такая девочка из Таджикистана и как она, бабушка, думает: не пойти ли мне к ней в гости, чтобы послушать кассету с музыкой?
А бабушка сказала:
– Ой, да ты что, там, наверное, барак какой-нибудь на окраине города, а не квартира, да и опасно это!