— Има?
— Hello, — отозвался он и посмотрел на меня.
Тут же быстро прищурился и прочитал имя на моём бэйдже.
— А я смотрел фильм, — как-то сразу легко и по свойски сказал он мне, протянул руку и аккуратно пожал мою, ровно с той силой, чтобы мне не было больно. Да, такая рука способна не то что бани-печи класть, он лом согнёт и не поморщится. Приятно видеть, когда силу осознают и соизмеряют.
— Какой фильм? — я тоже продолжил по-русски, а переводчица негритянка сделала ручкой «хай» и быстро упорхнула. Поняла — тут справятся и без неё.
— Сталкер Тарковского. Я сразу тебя узнал. Мне Алёна рассказывала. Вот и познакомились.
Он говорил по-русски чисто и грамотно, но сильно тянул гласные и смягчал эрр по-американски.
— Спасибо. Так вы её помните?
Я сделал ошибку. И понял это мгновенно. Кажется, он держит себя в руках, но четыре слова, сказанные как будто случайно, навсегда поставили между нами глухую стену. Мы многое поняли без слов. И то, что я всё знаю со слов Алёны и то, как готов встать на её сторону, чем бы эта сторона не отличалась от всех прочих.
— Да, — просто ответил он. Теперь из него не вытянешь и слова. Слишком умный и слишком глубоко раненный в самую душу. Я прекрасно его понимал, насколько вообще способен был понять.
— Она очень страдает и даже раскаивается. Я тут не из-за неё, вовсе нет. Это… это случайное совпадение. Так бывает, понимаешь… Понимаете?
Финн стоял и слушал. Молча. Каждая секунда капала в прошлое тяжёлым грузом осуждения. Он умело притворялся неприступным, непоколебимым как легендарный Мимир, но я видел, чего стоит это спокойствие. Он боялся сказать что-то такое, что может меня отпугнуть. Он хотел прогнать меня прочь, но желание услышать хоть что-то про Алёну пересиливало.
— Я просто так тут, случайно оказался. Я почти ничего не знаю о ваших отношениях, Алёна не любит болтать об этом, вы понимаете, — он понимал, что я вру, но давал мне шанс продолжать, — День рождения у неё через полгода. Ну, я вот и подумал. Ей будет приятно. У неё просить, так значит, сюрприза не будет. Я понимаю, это странно, но её душа тоже не на месте. Так вот, я к тому, что мне бы на фото дочери взглянуть. В смысле, отсканировать. Я в дизайнерской фирме работаю, там всякие штуки можно делать, ну вы понимаете. Хочу ей на память коллажик сделать.
Кажется, я всё-таки сбился. Он мелко дёрнул уголком рта и посмотрел куда-то вбок.
— Нет.
— Пожалуйста.
— У меня нет фотографии с собой. В отеле. Я попробую не забыть, передам Лине, — он кивнул в сторону переводчицы, — если не забуду. Обещать не люблю, всяко может быть. А теперь прощай, Сталкер. Мне надо работать.
— Подождите, вот моя визитка. Если не получится, ну в смысле, если вдруг забудете, или мало ли что, на почту сбросите? А?
Он мельком посмотрел на клочок пёстрой бумаги, но тут же отвернулся. Обошёл куб со своим макетом и медленно достал кисет. Раскурил трубку в гордом одиночестве и предоставил мне возможность созерцать свою широкую спину.
Я выругался сквозь зубы тихо, многословно и с полной самоотдачей. Спрашивается, а на что я рассчитывал? На взаимопонимание? На успешную попытку примирить обоих родителей Марты? Ответ прост и туп, как сама идея. Я просто сам не знал, чего хочу, и до сих пор, кажется, не знаю. Мне бы разобраться, кто скрывается за двойником-тандемом Алёна-Маша, и что потом делать с этим чудом природы, у которого так многоярусно и сложно поехала крыша. Надо же, хоть в чём-то определённость. Алёна не обманула. Впрочем, она меня никогда и не обманывала. Или сетевая переписка не в счёт?
От этих вопросов скоро чердак поедет.
Вернулся к шефу и бесцеремонно налил себе виски. Партнёр-канадец на другом конце стола покосился, но Алексей Алексеевич сделал вид, будто меня вообще нет в переговорной. Я тихо извинился и вышел наружу подпирать спиной матовое стекло перегородки.
Над головой летело медленное небо, а в руках брякал свежим льдом потный стакан. Хоть какая-то определённость на ближайшие полчаса, уже спасибо.
Он подошёл тихо и издали спросил. Строго, но спокойно.
— Случилось что?
— Н-да, — тяжело протянул я вялый ответ.
— Ладно, — он посопел и всё же сказал, — Не падай духом, но больше так не веди себя, понял?
— Понял, простите, пожалуйста.
— Прощаю первый и последний раз. Держи себя в руках, у меня тоже жизнь не мармеладом мазана, можешь поверить.
— Верю.
— Хорошо, — начальник вздохнул и коротко хмыкнул, — Материал собрал?
— Да, вполне.
— Тогда поехали отсюда. Душно. В отеле башку ополосни и холодной водой умойся, а то на тебя смотреть без слёз противно.
— Так я второй день на ногах.
— А это, уважаемый, никого тут не колышет.
Возразить я не посмел, да и было ли чем?
В пути меня догнало письмо Алёны, такое же официальное, как запрос. Ждут текста, с ценами согласны, ну, и всё такое. Показал шефу, и получил заслуженное «молодец».
Отель я помню как в тумане. Шум города и море огня в какой-то сумасшедшей, нечеловеческой пульсации. Это не ночной пейзаж, это что-то большее. Небоскрёбы и автомобили сверкали-гудели, поди разбери, кто больше. Я вынул из плеера память и сунул в коммуникатор. Маленькое удобство — музыкальный фон для непростой задачи. Через три часа шэф вылез из своей комнаты в тренировочном костюме и заспанно сощурился на черновой вариант текста.
— Третий абзац на второй странице никуда не годится, перепиши его. А вот в четвёртом разберись с повторами. Гуд? Английский есть? Ага, ну тут сам смотри, я тебе в нём не помощник. А так отлично. Сколько там насыпалось?
— Тридцать две с пробелами.
— Страницы?
— Тысячи.
— Фуф, не пугай так. Убери воду из заключения, тогда будет окей, понял?
— Ага.
— И ложись, поспи, хватит на энергетиках бегать.
Он пнул ногой урну с тремя мятыми гильзами Red Bull,проворчал что-то под нос и ушёл спать.
Ну да, не сиди на энергетиках. Умный ты Одиссей Алексеевич, а как быть с адаптацией и поправкой на часовой пояс? Сам приехал и спишь с шести вечера, а я тут вкалываю.
Через час я понял, что больше не могу выжать ни капли умных мыслей, Местное время три пятьдесят ночи. А сколько в привычном поясе? Я начал считать и сбился. Так и заснул на кресле-диване. В плавках, с ноутбуком на коленях и в полном разброде мыслей. Под утро снились какие-то викинги-крестоносцы.
Утром он растолкал меня и грозно приказал собираться.
— А сколько? — не разобрал я спросонья.
Глова гудела, ноздри щекотали непривычные, а оттого не слишком приятнее запахи принятых в отеле дезодорантов. Или это у него такая парфюмерия? Бог с ними со всеми.
— Девять тридцать. Через час едем в аэропорт.
— Мне бы это… в галерею снова.
— Ты чего, сдурел? По таким пробкам? Это на пятьдесят пятой смотри, ничего, но там же не повернуть! Даже думать забудь.
— Ну, мне надо! Очень-очень! Я пешком сбегаю.
— Нет.
Когда он так говорит, значит, правда — нет. Бесполезно спорить. Был бы я на его месте.
— Вот оказался бы ты на моём месте, точно так же поступил бы, — философски заметил Алексей Алексеевич, и мне пришлось заткнуться.
Всю дорогу до JFK я проспал, да и в самолёте убаюкало. Не успел я привыкнуть к чужому времени, а свой биоритм сбил. Вторая половина перелёта прогнала сон. Я чувствовал себя до неприличия чисто вымытым, выбритым и в то же время вдребезги беспомощным. Не знаю, насколько это вообще понятно, но я не знал, куда лечу. Странно?
В этот момент меня пугала только одна перспектива. И я ей написал.
«Алёнка, давай встретимся. Знаешь, скажу честно. Я задолбался играть в эти жмурки, прятки, осточертело донельзя. Хватит, понимаешь? Жду тебя на терминале. Номер рейса ты и так знаешь, это там прописано, в деловом предложении».
Сообщение улетело в пространство. Там на табличке видно, как все сообщения записываются, анализируются и блокируются. Ну и шут с ними, что блокируются. Дошлют. Позже или раньше. Да быть того не может, что нет у них связи с землёй.
Я устал.
Просто устал от этих непониманий, от глупых домыслов и слащавых штампов.
Правда, плевать на цензуру и всё остальное, пусть только она там окажется.
За стеклом мелькало разноцветной чередой, как и положено маршрутом. Я смотрел в иллюминатор, и этим хоть как-то себя успокаивал.
Самолёт коснулся земли.
Я был одним.
Среди тех, кто спешил на выход, но я не видел выхода. Всего лишь искал.
Нашёл?
Что проносилось в голове, пока я мерил шагами асфальт навстречу тонкому силуэту смущённого человека? Сейчас не вспомню.
— Долетел, всё в порядке?
Алёна обняла меня, а я стоял и не знал, что сказать.
— Да, всё хорошо.
— Ты поговорить хотел?
— Хотел. Много чего хотел. А ты?
— Я тоже. А разве это что-то изменит? — в её улыбке проскользнула какая-то странная тень.
— Да.
Как верно замечено, вначале было слово. Одно слово способно изменить мир. Создать или перекроить на свой вкус, это кому что по силам.
— Послушай.
— Слушаю.
— Правда, слушаешь?
— Правдее некуда.
— Дура.
— Сам дурак.
Мы шли по полю аэропорта, держались за руки и смеялись. Большего никто не ждал, да и нормально.
— Слушай, а поехали куда-нибудь, а? Прилёт мой отметим, например.
— Как скажешь.
— Правда что ли?
Она стеснялась. Тонкие плечи упрямо, но испуганно сжались. Пальцы держали тонкий ремешок женской сумочки. Она смотрела прямо в меня. Вглубь, далеко. Дальше чем я мог осознать.
— Ты спросила тогда, помнишь? А ты знаешь, что я хочу?
Алёна плакала. Стояла и плакала мне в лицо, а слёзы тонкими струйками текли по щекам. Руки замерли где-то внизу. Сжали ремешок сумочки, как спасение. Но что стоит сумочка в сравнении со слезами?
— Да, — прошептала она, и это было тем самым словом.
Она упала на бетон.
Мы это только потом заметили, да и то люди помогли, нам самим было не до сумочек.