Однажды он сказал:
– Послушай, бума, люди любят торговаться. Они думают, будто добьются большой победы, если смогут снизить цену на пару рупий. А вы с вашими твердыми ценами такой возможности им не даете. Советую вам отменить твердые цены. Поднимайте цену понемногу, пусть покупатели торгуются за цену, которая их порадует.
Я спокойно согласилась:
– Ваша правда.
Он обрадовался и сказал:
– Тогда, может, завтра и начнем?
– Почему бы и нет? Но загвоздка в том, что люди знают – у нас твердые цены. Стало быть, торговаться они не будут – разве только новые покупатели.
– Верно, – с озабоченным видом сказал он. – Эдак мы хлопот не оберемся.
Пришлось ему отказаться от своей идеи. И я облегченно вздохнула. С той поры он стал ходить в лавку и по утрам, и по вечерам. И дела у него, сказать по чести, спорились. Время от времени он говорил мне:
– Какое же это увлекательное занятие! Что ни день – праздник. Я встречаю новых людей, вижу новые лица. Для меня все это и впрямь внове.
Невестка моя так и не спускалась вниз. Артрит и повышенное кровяное давление приковали ее к постели. Даже спустя год после того случая она не перестала меня бояться. Так что и я не поднималась наверх. Деверь самолично носил ей еду на второй этаж.
Но как-то вечером она послала за мной.
Я пришла. Она отвела от меня глаза, вперилась в стену. И сказала:
– Не серчай. Мне надо кое-что тебе сказать. Просто у меня нет другого выхода.
Я не стала заходить к ней. Осталась стоять в дверях, чтобы ее не напугать.
– Да? – спросила я.
– Плохи наши дела. У мужа моего закончились деньги. Да и золота на продажу больше не осталось. Дальше так продолжаться не может.
– И что прикажешь мне делать?
– Как тебе сказать? Благодаря твоему колдовству я сделалась совсем никчемной. А в живых ты меня оставила только по доброте душевной. Но я больше не боюсь смерти. Быть прикованной к постели – это все равно что умереть.
– Я ничегошеньки не понимаю в колдовстве.
Утерев слезу краешком сари, она сказала:
– Лишь по твоей милости мы еще не умерли с голоду. Ты же знаешь всякие заклинания, умеешь гипнотизировать – словом, тебе все по силам. Слыхала я, будто ты даже свекра запрягла работать у вас в лавке.
– Ты не расслышала.
– Не стану спорить. Ты способна на многое, будь твоя воля. Ты можешь разбить семью. Признаю. Но я устала бояться. И потому обращаюсь к тебе.
– Говори яснее, Диди.
– Мне страшно. И все же я еще раз спрашиваю, все ли драгоценности ты продала?
– К чему ты клонишь?
– Слыхала я, будто ты обзавелась солидной лавкой. А на это нужна уйма денег.
– Деньги я выручила, когда продала мои собственные драгоценности. А о других я понятия не имею.
– Я не прошу делиться со мной. Не злись. Я умоляю. Если у тебя еще осталось хоть что-нибудь, пожалуйста, дай мне самую малость.
Я понимала: алчность хуже страха. Алчность учит нас превозмогать страх, но не побеждать. Моя невестка боялась меня, но одолеть собственную алчность не могла.
Она снова утерла слезы. И сказала:
– Бог тебе судья во всех твоих делах. Только не забудь про нас. Мой муж очень смущается. И не может сам просить тебя. Он пребывает в крайней нужде. И меня вот-вот перестанут пользовать.
– Не такой уж он старый. И мог бы сам зарабатывать на жизнь.
– Зарабатывать на жизнь? Как?
– Первым делом он должен почувствовать потребность в работе.
Она мельком глянула на меня. Должно быть, от отчаяния. В ее мимолетном взгляде я уловила ненависть, отвращение и страх.
Она снова отвернулась и сказала:
– Он человек не очень образованный. Кто ж возьмет на работу неуча? Да и шкатулки с драгоценностями нам не перепало, чтоб свою лавку открыть. Говоришь потребность? Да ему ничего не светит, даже если б она у него была. Он только и знает, что твердит: Фучу хорошо устроился, вон, гляди, они деньги лопатой гребут, а нам остается лишь смотреть. Потому-то я и умоляю тебя.
– И что же он собирается делать?
– Что-то да собирается. Почем я знаю.
Немного помолчав, она тихим голосом проговорила:
– Это ты отравила Пишиму и прибрала к рукам шкатулку с драгоценностями, но я никому не рассказала. Храню эту тайну в себе, как скорпионша – яд. И ты должна меня благодарить.
– Кто тебе сказал, что я ее отравила?
Испугавшись, как видно, моих слов, она сказала:
– Не серчай. Я не собираюсь идти в полицию. Я и деверю твоему ничего не сказала. Так неужели мое молчание, по-твоему, ничего не стоит?
Я не нашлась, что ответить. У многих есть такая привычка – молоть чепуху, когда нечего сказать. А у меня такой привычки нет. Я сроду не открываю рот, когда мне нечего сказать. Вот и сейчас я не пыталась ни оправдываться, ни развеивать ее подозрения. Потому как понимала: она все равно не поверит, что бы я ни сказала.
Не глядя в мою сторону, она спросила:
– Ты еще здесь?
– Да. Ну что, закончен разговор?
– Ты же так ничего и не сказала. И что прикажешь мне думать?
Я молчала.
Невестка вновь поглядела на меня. Горящими глазами. И сказала:
– Значит, ты ничего нам не дашь? Совсем ничего?
Я молча смотрела на нее. В ее глазах полыхнули злобные искорки. По натуре она была женщина грубая и все это время едва сдерживала свою неприязнь по отношению ко мне. И вот клокотавшая внутри нее злость наконец вырвалась наружу.
Скрежеща зубами, она сказала:
– Ты ведьма. И хочешь все захапать себе. Думаешь, тебе это сойдет с рук? Все это время я покрывала тебя, потому что боялась. Но теперь…
Одолев свою немощь, она одной лишь силой злобы заставила себя подняться с постели и, точно призрак, кинулась на меня с растрепанными волосами, в спадающем с плеч сари.
Я с изумлением смотрела на это живое воплощение жадности, стяжательства, зависти и ненависти. Я стояла не шелохнувшись. Она набросилась на меня, точно тигрица.
– Я сейчас убью тебя… убью… и если потом мне суждено умереть, что ж, ну и пусть… Но сперва я убью тебя…
– Хватай-ка и ты ее за горло! – шепнул мне в ухо кто-то.
В невестку, казалось, вселилась какая-то дьявольская сила. Она принялась душить меня, сдавив, точно клещами.
Пишима продолжала нашептывать мне на ухо:
– Хочешь умереть? Тогда умри. Умрите обе. Почему не хватаешь ее за горло? Подними руки, маги. Посмотри на эту калеку.
Силясь вдохнуть воздуха и оторвать невесткины руки от моего горла, я проговорила:
– Нет, Пишима.
Невестка услыхала, как я сказала: «Нет, Пишима». Она ослабила хватку. И, вытаращив на меня глаза, сказала, задыхаясь:
– Что, ведьма, духов вызываешь? Призраков? Ничего у тебя не выйдет. Ничего. Я убью тебя раньше, чем умру сама. Сперва я убью тебя…
Пишима шепнула мне на ухо:
– Что стоишь, как статуя? Она вот-вот прикончит тебя. Хватай ее за глотку! Души!
У меня по лицу текли слезы. Я стояла не в силах и пальцем пошевелить.
А Пишима все не унималась:
– Другой такой возможности у тебя не будет Кругом ни души. Задуши ее! Убей! Никто не узнает.
Невестка продолжала бесноваться, но силы у нее уже были не те. Она опять ринулась на меня, пытаясь снова схватить за горло, но у нее безудержно затряслись руки.
Пишима сказала:
– Разве не понимаешь, она будет угрожать тебе все время, пока жива. Однажды ночью она убьет тебя во сне. Прикончи эту вражину сейчас же.
Невестка перестала кидаться на меня и рухнула на пол лицом вниз: последние силы оставили ее изможденное тело. Она только громко всхлипывала.
Я не спеша спустилась вниз.
А ночью сказала мужу:
– Хочу открыть еще одну лавку.
Он удивленно посмотрел на меня.
– Еще одну?! Я в этой-то с трудом управляюсь. Мы каждый день продаем товаров на десять-пятнадцать тысяч, у меня даже не остается времени поспать. А кто будет ею управлять?
– У нас в округе нет ни одного приличного магазина радиотоваров, чтоб еще и с магнитофонами, – посетовала я. – А Джагу Саха, как я слыхала, как раз продает свою лавку. Пожалуйста, пойди разузнай.
Муж уставился на меня. И вдруг спросил:
– А что это у тебя за следы на горле? Какие-то розовые пятна. Ты что, поранилась?
Я склонила голову и сказала:
– Если я тебе не совсем безразлична, больше ни о чем меня не спрашивай. Мужчинам необязательно все знать.
Он помрачнел. И сказал:
– Ты что-то скрываешь? Отлично!
Мне понадобилось какое-то время, чтобы совладать с собой и не расплакаться. Потом я сказала:
– Мне надо тебе кое-что сказать.
– Что же?
– Мы можем быть совершенно счастливы только тогда, когда не слышим, как кто-то жалобно вздыхает нам на ухо.
– Звучит философски, – заметил муж с удивлением.
– Но это же правда. Или ты не согласен?
– Скажи, чего ты хочешь? Я всегда был на твоей стороне, так ведь?
– По мне, так ты самый лучший мужчина на свете.
– Когда-нибудь твои слова меня точно погубят, – сказал он, ласково улыбаясь. – Я уже и сам начинаю в это верить.
– Тебе нипочем не понять, почему я такая крепкая и как силы добра отводят меня от всякого зла.
– И после этого у тебя на горле появляются синяки? После борьбы добра со злом?
Я снова всплакнула.
– Не могу я быть счастливой, когда другие несчастны, – сказала я. – Почему ты не помнишь про своего старшего брата? Он в беде.
– Дада! С чего это вдруг Дада попал в беду? В семье у него вроде как все гладко.
– Да что ты говоришь? А как насчет мужской гордости? Почему он должен все время быть тебе чем-то обязан? Дай ему возможность самому зарабатывать себе на жизнь.
– Стало быть, ты хочешь, чтоб в новой лавке заправлял Дада? Думаешь, у него получится?
– У тебя же получилось, верно?
Совсем сбив меня с толку, он сказал:
– Это все благодаря тебе. У меня есть ты, а у Дада нет.
– У него есть ты. Нельзя, чтобы в нашей семье еще кто-то страдал.
Он пристально осмотрел мое горло. И потом сказал: