– Неужели мы вернемся ни с чем?
Поздно ночью, когда я добралась до дома, Пишима спросила меня:
– Так ты говорила с ним?
– Нет. Я отчитала его.
Разразившись раскатистым смехом, Пишима сказала:
– Неплохо! Для начала лучше выдержать дистанцию. Это еще пуще раззадорит его. Мужчины ненасытны. Пусть сперва заглотнет наживку и поплещется в воде, а уж потом вытягивай его. Затем закрой дверь и слопай его. Преврати его в размазню.
Я закрыла уши руками.
– Уж я-то повидала целомудренных бабенок. И все они втихомолку грезили о любви. Надень завтра зеленое шелковое сари. Оно тебе очень к лицу. Только с румянами не перестарайся. Пусть у тебя будет вид незамужней красотки.
– Уходи прочь, Пишима!
– Это еще почему? Или прикажешь мне уповать на милость твоего папаши? Радха была не менее благочестивой, чем ты. Но значит ли это, что она не позволяла себе вольности с Кришной? Разве решилась бы она на такое, будь это грехом?
Сердце у меня пылало огнем. Я всю ночь проглядела в пустоту. Что ему нужно? Зачем он ходит за мной по пятам?
На следующий день он опять увязался за мной. Правда, держался подальше. Я заметила его и хотела прогнать. Зачем ему такие хлопоты? К чему он унижается, рисуясь передо мной каждый божий день? Чего он добивается?
Через два дня начался дождь. Предвестник ливней в конце лета. Дороги размокли. Похолодало.
Но вот тучи рассеялись – и в небе показалась изящная луна. Необыкновенная. Она, казалось, приплыла из какого-то сказочного царства. Листья деревьев, блестящие улицы, лужицы – все предстало в мельчайших деталях.
Выйдя из дома в ночь, я словно охмелела. Ничто не нарушало окружавшую меня красоту. То была совершенно особенная ночь. Ночь диких ветров. Никто не помышлял о добропорядочности. Все перевернулось вверх дном. Алхимик-демиург изменил самую суть мироздания и создал совершенно новую вселенную. Неужто на небе еще никогда не было столько звезд? Наверное, меня унесло куда-то порывом ветра или вместе с лучом лунного света.
Плавно развернувшись, я не увидела позади ни души. Неужели он предпочел не объявляться в такую безумную лунную ночь? А сегодня я его, кажется, ждала. Мне даже взгрустнулось, и я вся как-то помрачнела. Ведь я успела привязаться к нему.
Недовольно ворча, я медленно шла по пустой улице. Спешить мне было некуда. Быть может, он еще придет. Может, еще не поздно.
Он возник не сзади, а прямо передо мной. Я испугалась, когда он преградил мне путь на пустынной дороге. Такой высокий, с таким наивным взором и в ореоле такой огромной луны. Я замерла в восторженном изумлении, не веря своим глазам, и беззастенчиво посмотрела на него. Его взгляд был полон таинственной страсти. Губы пылали неугасимым жаром.
Глаза его пронизали меня насквозь. Какое-то время между нами будто волнами раскатывалась тишина.
И вдруг он заговорил – слова срывались с его губ одно за другим:
– Я… люблю тебя…
После этого он был не в силах остаться. Его охватил страх, и он мгновенно исчез, будто подхваченный взрывом. Я даже ничего не успела сказать в ответ. Но стены внутри меня рухнули. Горы рассыпались. Путь дальше был закрыт.
Я неспешно побрела домой, совсем не сознавая, куда иду и зачем. Я даже с трудом узнала нашу парадную дверь. Здесь ли я живу? Мой ли это дом?
За ночь моя подушка вся промокла от слез.
Пишима строго сказала:
– Плачь! Слезы смоют всю мерзость. Обязанности, церемонии, привилегированное положение и религия – сплошная мерзость. Смети все это. И тогда перейдешь реку. И увидишь, сколько радости она несет с собой.
– Какая же тут радость, Пишима?! Внутри меня все горит.
– И пусть горит, пусть весь этот мусор обратится в пепел.
Я всю ночь проглядела в темноту воспаленными глазами.
На следующее утро, рано-рано, когда я открыла парадную дверь, то увидела, что кто-то оставил возле нашего порога мокрую от дождя кроваво-красную розу на ножке с зелеными листьями. Она еще не распустилась.
Я подобрала розу и отнесла к себе в комнату. Чтобы дать ей расцвести. Чтобы дать цветку распуститься.
Он ходил за мной каждый день. И каждое утро оставлял у меня на пороге кроваво-красную розу. Но разве это грех? Неужели это та самая сила, которая способна оторвать от причала мою лодку и бросить ее в пучину безудержного течения?
Муж мой вернулся как-то на рассвете совсем разбитый. Открыв дверь и увидев его, я в полном изумлении сказала:
– Неужели это ты, ну наконец-то! Где был так долго? Зачем оставил одну?
Разрыдавшись, я билась головой о его грудь снова и снова.
А он обвил меня руками и сказал:
– Что с тобой? Не плачь. Ты же знаешь, я ездил по работе.
– Не оставляй меня больше и впредь никуда не уезжай.
В то утро на пороге снова лежала кроваво-красная роза. Но муж не заметил ее и, когда входил в дом, наступил на нее ногой.
Я не стала подбирать розу.
Той ночью я постелила чистенькие простыни, взбила подушки и посыпала постель лепестками цветов. А еще немного подушила.
Когда муж подошел к постели, он заметил:
– Все выглядит как в нашу первую брачную ночь.
Я жадно впилась в него губами. И невнятно проговорила:
– Дай!
– Да что с тобой, Лата? Сама знаешь, все мое принадлежит тебе.
– Я хочу больше. Больше. Дай мне себя.
По комнате разнесся неумолчный голос:
– Значит, не перешла черту? И не пошла навстречу? Умри же от холеры, умри от тифа! Я обращусь в змею и укушу твоего муженька. Тебе конец!..
Я потянула мужа в постель. Потому что была не в силах совладать с собой. Глаза мои были полны слез. Сердце горело огнем.
А голос все клял меня:
– Съешь его, съешь, съешь, съешь!..
Я закрыла глаза, крепко обняла мужа, прильнула к нему губами. И сказала про себя:
– Уймись, соблазн! Утихни, мятежное сердце! Да будет жизнь! Да родится она от нас! Да минуют ее боль и страдания!..
Над кроватью разнесся голос:
– Съешь его, съешь, съешь, съешь!..
– Да иссякнет пламя в сердце твоем, да уймется твоя безудержная страсть, да утихнет боль твоих желаний! Покой… Пора тебе явиться на свет. Не бойся, это мгновение прекрасно. Наполни мои руки, наполни сердце. Явись же на свет, явись, явись!..
Звук растаял. Навсегда. Союз наш вознесся до высшей точки.
Спустя девять месяцев я родила дочку. Она появилась на свет весной – в бошонто[9]. И мы назвали ее Бошон.
Пишима исчезла из дома без следа. Ни звука. Тишина. Облегчение.
Я не могла оторвать глаз от Бошон. Она лежала в колыбельке, похожая на букетик цветов. Ну просто красавица! Обнимая ее и целуя, я иной раз думала: «Узнаешь ли ты меня? Узнаешь ли этот дом? Неужели ты ничего не помнишь?»
А малютка только таращилась на меня ничего не понимающими глазенками.
Прошло немало времени, прежде чем у нас в семье родилось дитя. И на ее долю выпали жестокие испытания. Свекровь моя отрешилась от своих богов и богинь и все свое время проводила с внучкой. Свекор бывал в лавке все реже. Даже его старший брат, который изредка спускался вниз, теперь зачастил в гостиную. А деверь был так очарован племянницей, что заполнил всю ее комнату игрушками. Бошон постоянно переходила из рук в руки – ее просто не выпускали из объятий. Поскольку никто не хотел сажать ее на пол, ползать она так и не научилась, да и пошла довольно поздно.
А вот невестка моя за все это время даже ни разу не взглянула на Бошон. Она была не в силах спускаться по лестнице. Артрит, давление и всякие прочие недуги преследовали ее неотступно, ввергая в печаль.
Как-то раз, когда Бошон только-только научилась ходить, она ускользнула от наших глаз и взобралась по лестнице наверх. Едва держась на еще не окрепших ножках, она стояла в дверях комнаты невестки и с удивлением глядела на нее, посасывая большой пальчик.
Когда невестка заметила Бошон, она закричала:
– Кто здесь? Кто это?
Она не сразу смекнула, что это дочка ведьмы. Замахав руками, она отогнала ее от своей постели с криками:
– Уходи отсюда! Поди прочь!
Дети, конечно же, понимают, когда они становятся нежеланными. Бошон перепугалась и повернулась, собираясь уходить. Но споткнулась, упала и скатилась по лестнице до самого низа.
Бог знает, откуда у невестки взялись силы, но она буквально сорвалась с постели и кинулась вниз по лестнице, чтобы подхватить Бошон. А Бошон вся покрылась синяками и стонала от боли.
К тому времени, когда наверх подоспел Панчу, потревоженная голосами невестка бережно укачивала Бошон на одной руке, а другой прикладывала холодный компресс к ее ушибам и плакала.
Меня тогда дома не было. Я вернулась ближе к вечеру, и мне все рассказала свекровь. С печально-виноватым видом она сказала:
– Какая шустрая девочка! Я собиралась принять ванну и тут гляжу – она стоит на верхней площадке лестницы. А потом…
– Она сейчас у Диди? – дорожа от страха, спросила я.
– Да, все еще там. Кто его знает, что там происходит? Сердце у твоей невестки так и сочится ядом. Пошли Панчу – пусть заберет твою дочку.
Немного помолчав, я сказала:
– Хорошо, ма.
Тут появился повар и сказал:
– БароБуди попросила немножко риса, чтобы покормить Бошон. Можно я возьму?
– Да, – разрешила я.
После этого Бошон навещала мою невестку наверху каждый день. Она привязалась к ней как ни к кому другому в нашей семье.
Однажды, когда мы остались с ней вдвоем, я пристально всмотрелась в ее личико.
– Помнишь про шкатулку с драгоценностями? – спросила я. – Помнишь боль, страдание? Ты хоть что-нибудь помнишь?
Бошон что-то пролепетала в ответ, да только я ничего не разобрала.
Бошон
Я даже не могу объяснить, как пусто на третьем этаже. Я занимаю три огромные комнаты. Моей матери не нравится, что я живу там одна. Целая терраса и три желанные комнаты пустовали довольно долго. Их вымели, вычистили и снова заперли на замок. Я спросила, можно ли мне туда п