каредностью. К тому же после родов она сошла с ума. Младенец еще в чреве у нее был крупный, и рожать ей было в тягость. Повитуха, испугавшись, послала за доктором, чтобы тот сделал роженице кесарево сечение. В конце концов, пришлось везти ее в больницу, однако свободных мест там не оказалось. В городе хватало частных лечебниц, но Чаттерджи и не думали туда ехать. Сримойи чуть не умерла прямо в больничном коридоре. Наконец молодой гинеколог, заметив во время утреннего обхода, в каком плачевном состоянии она пребывает, устроил так, чтобы ей сделали кесарево сечение в той же больнице. Младенец ее не выжил, а Сримойи осталась жива. Но перенести двойной удар – скаредность мужа и свекра вкупе с потерей ребенка – она не смогла. Так что теперь она только смеялась, плакала и пела. Впрочем, приходилось ей и работу по дому делать.
Я открыла окно и посмотрела на их дом. Окно напротив тоже было открыто. Сримойи, со спутанными волосами, стояла у раскрытого окна, несмотря на холод. Она была единственной дочерью у своей матери-вдовы. Братья ее матери не поскупились на свадьбу племянницы. А спустя два года матери Сримойи не стало. Кроме того, у нее не осталось даже своего дома. Она умирала, сгорая на глазах.
Иногда я кричала ей в окно:
– Почему бы тебе не поджечь их дом, Сримойи? Облей все керосином, чиркни спичкой. И гори все огнем.
Услышав это, моя мама меня отругала. Чаттерджи затаили на меня злобу. А мне было наплевать. Я сама подожгу их дом, если Сримойи не может.
Я тихонько позвала:
– Сримойи!
Она перестала петь. И немного помолчав, спросила:
– Что?
– Почему ты не спишь? Кто поет в такое время?
Сримойи сказала:
– Какая сегодня луна!
– Тебе нравится луна?
– Нет. Ничего мне не нравится. Только плакать хочется.
– Ступай в постель. И поспи.
– Нынче ночью я превращусь в фею и улечу отсюда.
– Как же ты полетишь?
– По воздуху. Ты когда-нибудь летала на самолете?
– Ни разу.
– На что это похоже?
– Не знаю.
– Это страшно?
– Я бы умерла со страху. Ложись в постель.
– Не хочу в постель. Какая луна!
Сримойи опять затянула свою песню: «Копите денежки…»
Я позвала совсем тихо:
– Сримойи!
– Что?
– А ты знаешь другие песни?
– Знаю.
– Какие?
– Не помню.
– Эта песня просто ужасная. Спой что-нибудь получше. Например, про лунную улыбку – знаешь такую?
– Нет!
– Я тебя научу.
– А я не хочу.
– Ты только эту больше не пой. И впрямь ужас!
– Я только ее и могу петь.
– Они там что, твердят, чтоб ты копила деньги?
– Деньги – очень ценная штука.
Я вздохнула и закрыла окно. Потом пошла в ванную, ополоснула водой лицо и решила, что никогда не пойду замуж. Ни за что на свете. Уж лучше умру. А когда стану призраком, буду витать с распущенными волосами над долинами, горами, лесами, реками и распевать песни…
Сомлата
– Что это ты там готовишь – шункти? Пахнет вкусно.
– Конечно, нет! Мы не едим шункти.
– Ух ты! Ну прямо королева Виктория! Не едят они шункти. Это еще почему? В горячем-то виде, с пряностями, острым перцем, луком и чесноком. Пальчики оближешь, разве нет?
– Оно воняет.
– Да ну! Воняет! Тогда откуда такой запах?
– Наверное, от соседей.
– Если они могут, почему же вы не можете? Эка важность!
– Вам нравится запах?
– Я же вдова, помнишь? Разве я могу сказать – нравится? Это грех. Так что ты там готовишь?
– Рыбу.
– Какую?
– Карпа кои с фулкопи.
– А приправу какую кладешь?
– Рыбу мы ничем не приправляем.
– Ни черта ты не смыслишь в стряпне! Панч надобно приправлять пхороном.
– Ладно.
– А еще капельку масла добавь, щепотку сахара, соды. В общем, пальчики оближешь.
– Ладно.
– Лопайте свою рыбу, сколько влезет. Осталось два месяца.
У меня аж сердце екнуло. Пишима стояла за открытой дверью в кухню. В темноте. Было видно только ее сари. Глянув в ее сторону, я спросила:
– Зачем ты так говоришь?
– Быть тебе скоро вдовой, вот увидишь.
На глаза у меня навернулись слезы, сердце защемило. И я сказала:
– Пишима, неужели так оно и будет?
– А почему нет? Зачем мне страдать в одиночестве? Почему бы и тебе не помучиться?
– Но что я такого сделала, Пишима? Неужто в чем согрешила?
– А я в чем согрешила? Ты беременна?
– Не знаю.
– Если ты умрешь, то и младенец твой умрет. Незачем тебе заводить ребенка. Не спи больше с мужем. Сторонись его.
Я содрогнулась от страха. Белое сари испарилось. Я до того опешила, что не заметила, как у меня подгорела рыба карри. И есть ее никто не стал.
Ночью я спросила мужа:
– Ты веришь в призраков?
Он удивленно сказал:
– То же самое ты спрашивала вчера. Почему?
– Отвечай же.
– Да нет. Призраков не бывает. А ты что, их боишься?
– Не знаю. Может, и так.
– Ты же сильная женщина. Чудно как-то, откуда у тебя такой страх?
– Это не страх. Даже не знаю, как это объяснить.
Он нежно обнял меня и сказал:
– Тебе нечего бояться.
Той ночью мы страстно любили друг друга. Потом муж уснул. А я в тревоге все ворочалась.
Я никогда не знала, когда ее ждать. Обычно она являлась по вечерам, когда я стряпала, и давала мне неправильные советы. В рыбу и мясо частенько попадали пряди волос, зола или дохлые ящерицы. А однажды, собравшись проветрить матрас и стряхнуть с него муравьев, я обнаружила, что он весь осыпан сахаром.
И тогда я сказала:
– Пишима, зачем ты все это вытворяешь?
– А почему бы нет? Разве я была здесь счастлива?
– Как я слыхала, тебя считали главой семьи.
– Чепуха! Они нянчились со мной из-за шкатулки с драгоценностями. И держали здесь из-за золота. Иначе от меня бы давно избавились.
– А сейчас-то что тебе нужно, Пишима?
– Я желаю, чтоб умер твой муженек, чтоб у тебя не было детей и чтоб ты стала вдовой. А потом и сама умерла. Хочу, чтоб все умерли. И пусть мир провалится в тартарары. Пусть каждый дом займется огнем.
– О-о-о!
– Что, противно слышать? А что плохого в смерти, о-о-о? Вот станешь такой, как я, тогда поймешь – не видать тебе счастья, покуда мир не обратится в прах.
Прошло два месяца, а муж мой не умер.
Однажды Пишима спросила из темноты, где таилась:
– Так каково оно, ну, это?…
– Что это? – удивилась я.
– Не прикидывайся, будто не понимаешь. То, чем ты занимаешься со своим муженьком, что же еще?
– Как тебе не совестно, Пишима!
– А мне наплевать, тоже мне, скромняга выискалась! Что тут такого? Я вышла замуж в семь лет, а в двенадцать овдовела. Плоть моя только-только начала пробуждаться, а мне уже коротко остригли волосы и давали всего лишь одну плошку риса в день, а на Экадаши[6] меня и вовсе заставляли поститься. Почем тебе знать, через что я прошла? Так каково же это?…
– Это приятно.
– Чтоб тебя, сучка ты эдакая! Всем известно, что это приятно. Расскажи подробнее.
– Неудобно как-то, Пишима.
– Тогда умри! Умри, умри, умри, умри! Прямо сейчас!
– О-о-о! Да что такое ты говоришь?
– Что хочу, то и говорю.
Мы катились в нищету. Деньги у нас заканчивались. А издержки росли. Как-то раз муж сказал:
– Ты была права. Надо что-то делать. Только что?
– Почему бы тебе не заняться предпринимательством?
– Мне, завзятому сибариту, стать лавочником?
– Что же тут зазорного? Нужда и не на такое может толкнуть.
– А где мне взять денег?
– Я же получила целую кучу драгоценностей в подарок на свадьбу. От твоей родни. Пишима подарила мне ожерелье, которое стоит по крайней мере десять бхори. А еще у меня есть парочка браслетов ценой не меньше пяти бхори. И колечко с бриллиантом.
– И что ты предлагаешь? Хочешь, чтоб я все это продал?
– Нет, зачем тебе связываться? Я сама продам и деньги отдам тебе.
– А себе что оставишь?
– Тебя и оставлю.
Тем же вечером Пишима явилась опять.
– Стало быть, ты продала ожерелье, что я тебе подарила.
– Да, Пишима.
– Как ты посмела? Помрешь за это от проказы!
– Я продала его как раз потому, что не хотела помереть.
– Помнишь, что я сделала с БароБуди?
– Помню.
– Прикажешь сделать то же самое и с тобой?
– Не надо, Пишима. Прости меня! У нас не было выхода. Никто не станет продавать золото, когда есть другой выход.
– Ты, плутовка эдакая, на все способна. И жалею я тебя только потому, что ты вроде как замужем.
– Вроде как замужем? Как это?
– Не стань я вдовой еще девчонкой, я бы всем показала, как надобно заботиться о своем муже. Но мой уже был наполовину старик, когда женился на мне. А тут еще болезнь легких. Вот он и помер.
– А что бы ты сделала, будь он живой?
Пишима неохотно сказала:
– Много чего. Я одаривала бы его любовью, ну прямо как ты. Опекала бы каждый божий день.
Я улыбнулась.
Тут она сказала:
– Когда я выходила замуж, золотой бхори стоил двадцать рупий. А сколько он стоит сейчас?
– Тысячу.
– Что?! Да ты ведьма! Как ты сможешь проглотить такую кучу деньжищ? А известно ли тебе, что на золоте лежит проклятье? Ваша лавка прогорит. Как ты собираешься обратить отпрыска этой семейки в лавочника? Тебя зароют на помойке в аду. И родишь ты мертвого младенца, попомни мое слово.
На сердце у меня стало неспокойно. Муж мой обзавелся лавкой – выложил за нее несколько тысяч рупий. На то, чтобы привести ее в порядок, ушла целая куча денег. А когда с этим было покончено, нам не хватило средств, чтобы закупить товары. Но мужу все же удалось раздобыть некоторую сумму, и он взялся за дело. Вот только опыта ему недоставало – он путался в отчетности и не умел учтиво общаться с покупателями, потому как считал это ниже своего великородного достоинства. В довершение всего друзья и знакомые покупали у него все в кредит. Он нанял помощника, но через месяц тот сбежал, прихватив с собой кое-какие деньги и дюжину шелковых сари.