Глядя на меня с изумлением, он проговорил:
– Поверить не могу.
– Чему?
– Что ты самый обыкновенный человек.
– Это все равно что небезгрешный. Но куда важнее другое: если ты будешь постоянно себя винить, превратишься в мелкого человечишку.
Он снова вздохнул и объявил:
– Тогда позволь сказать тебе, что, хоть Бирен и украл деньги из лавки, сари он не брал.
– Тогда кто? Камала?
– Да, как-то раз она заглянула в лавку и забрала их себе. Может, надо все вернуть?
Я покачала головой.
– Нет. Пара десятков шелковых сари не бог весть какое состояние. Камала может заявить, что имеет на них право. Но она получит куда больше, если ты на ней женишься.
Он осекся.
– Но почему ты настаиваешь на этой женитьбе?
– А что мне остается делать?
– Что было, больше не повторится.
Я спокойно сказала:
– Мужчины непостоянны и ненадежны. И я не обижусь, если это повторится снова. Обещай только, что ты не будешь от меня ничего скрывать.
Он лишь кивнул в молчаливом изумлении. В глазах его промелькнул не то страх, не то трепет. Отныне он уже не считал меня обыкновенной женщиной.
Но мне ли было не знать: я была самая что ни на есть обыкновенная. И от жизни мне хотелось получить лишь то, что я заслуживала. Всегда приходится иметь дело с неприятием, незримыми врагами, невзгодами, роком, но все это можно пережить. Все это не должно лишать человека благоразумия. Какие права я могла бы предъявить мужу, если бы поссорилась с ним из-за Камалы или закатила ему сцену? Уязвленное мужское самолюбие, ущемленная гордость ожесточили бы его. Он и дальше бегал бы к своей Камале. А я умирала бы от ревности. Так что куда лучше было предоставить ему полную свободу действий. Пусть себе бегает к кому хочет. Лишь бы ему было хорошо.
Ночью я не сомкнула глаз и слышала, как Пишима витала по моей комнате и все бормотала: «Умри, умри, умри! Да постигнет тебя вдовья участь! Да поразит тебя проказа!..»
Я не возражала открыто ни свекру, ни деверю. Зато мужа мне удалось-таки уговорить. Я сказала ему:
– Не хочешь сидеть в лавке, я сама посижу. Надобно и дальше жить и защищать нашу честь.
Он ответил:
– Отлично! Тогда я пойду.
Я покачала головой.
– Тебе одному там будет несподручно. Я пойду с тобой.
– А что скажут твои?
– Сперва разобидятся, а после смирятся. Привыкнут. Пусть знают: времена меняются. Но даже если не смирятся, в один прекрасный день все равно увидят, как лавка начнет приносить доход, и тогда уж непременно встанут на нашу сторону.
– Ты думаешь? Пожалуй, ты права. Что ж, тогда так и сделаем.
Я не привыкла давать волю чувствам. Да, у меня есть страхи и тревоги, но в реальной жизни я стараюсь устраивать все так, чтобы мои старания помогали мне выжить. Когда мы начали работать в лавке на пару, между нами мало-помалу зародилась настоящая любовь, невзирая на удары и контрудары, взлеты и падения, прибыли и потери. Мы стали ощущать веру друг в друга, опору друг в друге и уважение друг к другу.
У мужа все никак не ладилось вести бухгалтерию и отслеживать движение товаров, и он продолжал отпускать все в кредит. Как только в лавку заходил покупатель, муж готов был уступить ему во всем. Так что скоро для нас настали тяжелые дни. У меня тоже не получалось вести бухгалтерию и переучет товаров. Но ведь получается же у женщины справляться со своими обязанностями, когда она впервые становится матерью, хотя и не знает, как вскармливать младенца? Так вот, лавка тот же младенец. И мне понадобилось некоторое время, чтобы втолковать это мужу. Но куда больше времени у меня ушло на то, чтобы сбить с него высокородную спесь и превратить его в усердного трудягу. И тогда наша лавка стала приносить доход.
Закупаться у местных оптовых торговцев оказалось накладно. Куда выгоднее было завозить товары из Калькутты – с Буррабазара или Манглахата[7]. И я убедила в этом мужа. Поначалу он, как человек нерадивый и тяжелый на подъем, не соглашался. Но я сопровождала его в первых двух поездках. Потом он уже ездил один.
У людей вкусы менялись каждый божий день. Сегодня им подавай одни расцветки и фасоны, а завтра другие. Впору было заключать пари на тот или иной спрос. При закупках мы все это принимали в расчет. И дела наши пошли в гору.
Как-то вечером к нам в лавку нежданно нагрянул мой свекор. В плиссированной дхоти[8], складчатом панджаби, на шее платок, в руке трость, на ногах новенькие туфли. Он мельком осмотрелся, не скрывая легкого презрения. В лавке было не протолкнуться. Недолго поглядев, как идет торговля, он ушел.
А через несколько дней пришел снова. Я предложила ему стул. Он сел.
– Бойко у вас идут дела.
– Вашей милостью.
– Не моей, бума, ведь я никогда не давал вам своего благословения. Я проклял вашу лавку, если уж на то пошло. И труды ваши. Но, как видно, согрешил.
Я смолчала.
А он продолжал:
– Ваша строптивость мне не по душе. Но конечный результат, гляжу, оказался прибыльным. И какой же у вас месячный доход?
– Три-четыре тысячи.
– Это ж целая куча денег!
Поскольку его мужское самолюбие и самоуважение могли быть уязвлены, я не стала говорить ему, что деньги от продажи земли и озера в Пакистане еще не поступили и золота на продажу тоже не осталось, хотя в хозяйстве у нас был порядок, и вовсе не благодаря какому-то чуду. Да и нужды говорить ему это не было. Он и так все знал. И потому начал наведываться в лавку каждый день.
Высокомерную улыбку с его лица как рукой сняло. У него на глазах была продана пара шелковых сари за две тысячи рупий каждая.
Он аж заерзал на стуле.
– Какова же выгода с этих двух сари, бума?
Я застенчиво улыбнулась и сказала:
– Нужно учесть производственную цену, транспортные расходы, арендную плату, счета за электричество, зарплату служащим и потом рассчитать среднюю стоимость сари.
– Уф, просто голова кругом. Как же ты все это считаешь? Раньше мы все больше проматывали деньги, не зная им счета. Всем этим пристало заниматься простолюдинам.
Я мягко ответила:
– Так вот, наша прибыль с этих двух сари составляет шестьсот тридцать рупий.
Он изумленно пробормотал:
– Шестьсот тридцать… за какую-то пару сари!
Он ушел домой, не скрывая своего изумления и вместе с тем тревоги.
Через несколько дней он послал за мной и сказал:
– Знаю, ты спешишь в лавку каждое утро. Я в это время свободен. И буду приходить туда с Фучу.
Я испугалась. С его-то деспотическими замашками! А что если он будет неучтив с покупателями?
Тогда я сказала:
– Не утруждайтесь. Да и не пристало вам работать в лавке.
Он улыбнулся.
– Не беспокойся. Позволь мне самому постичь все эти премудрости. Я все обдумал, к тому же прежде мне никогда не приходилось пользоваться штуковиной под названием мозги, которыми наградил нас бог. Позволь я попробую стряхнуть с себя умственное оцепенение хотя бы на старости лет.
Препятствовать я не стала. И он взялся за дело. Вернувшись ближе к вечеру домой, муж сказал:
– Тут такое случилось, ты не поверишь! Баба взвинтил цены на все сари. Два покупателя сбежали. Зачем ты прислала его? Он даже не пошел домой обедать. Сказал – ступай один, а я поем потом.
– Он сам напросился. Только ничего ему не говори. Он пытается увеличить наши доходы. Поначалу так со всеми бывает.
И мы с мужем рассмеялись.
Свекор объявился после того, как муж уже ушел. Он был сильно взволнован, весь взмок, глаза блестели. Переступив порог дома, он сказал:
– Такая работенка не для тебя, бума. Сегодня я продал семь сари. И все по изрядной цене. На одном из них с краешку было написано: пятьдесят рупий. И знаешь, что я сделал? Приписал единицу. И продал его за сто пятьдесят. Улавливаешь? Выходит сотня рупий добавочной прибыли.
Я почуяла опасность. Лавка только-только начала обретать репутацию. Если покупатель все проверит, он может вернуться, учинить скандал и возвратить сари. И больше ноги его у нас не будет. Но как объяснить это свекру? Он радовался, как ребенок новой игрушке. И забыв про ванну и обеды, принялся потчевать свекровь всякими байками про лавку.
Свекровь позвала меня и сказала:
– Скоро вашей лавке конец.
Я улыбнулась.
Тогда она сказала:
– Если у тебя есть хоть капля благоразумия, гони его взашей.
Я сказала:
– Не беда, как-нибудь управимся.
На другой день он крепко повздорил из-за цены с парочкой покупателей. Они бывали у нас часто.
– Как такое может быть: еще недавно сари у вас стоило семьдесят три, а теперь сто семьдесят? – пожаловались они. – Это же грабеж!
Свекор тут же засучил рукава, намереваясь наброситься на них. Пришлось вмешаться мужу.
Вечером свекор завел свою старую песню:
– Вот я и говорю, торговать в лавке – удел простолюдинов. Каково, эти плебеи, которые даже башмаков моих не стоят, еще смеют мне перечить!
Свекровь сказала:
– Тогда зачем тебе ходить в лавку? Ты же за всю свою жизнь палец о палец не ударил, так продолжай в том же духе. В хозяйстве у нас порядок, так ведь?
Тут свекор разошелся не на шутку и сказал:
– Думаешь, мне это дело не по плечу?
– А сам-то ты ходил бы в лавку, где тебя оскорбили?
– Кто, лавочник? Меня оскорбил? Да как бы он посмел!
– Вот видишь, никакому покупателю не нравится сносить оскорбления от хозяина лавки. Он может запросто пойти в любую другую.
– А я могу запросто сбыть товар любому другому покупателю.
– Нет, не можешь. Если обманешь одного и он уйдет, следом за ним уйдут и другие. Думаешь, суть торговли в том, чтобы купить подешевле и продать подороже? Ан нет, все не так просто.
Свекор насупился. Впрочем, он все так и ходил в лавку, правда, неприятностей уже не причинял. Напротив, несмотря на свои преклонные лета, он взялся постигать премудрости предпринимательства.