— Ты правильно предполагаешь, княжна, — усмехнулся усатый рыцарь. — Гонцы из Мазовии и Куявии уже прокричали на городских площадях и деревенских улицах о пропаже краковской невесты Казимира Куявского. Они сообщили, что твою охрану перебили нечестивые татары, но тебе самой по милости Божьей удалось спастись. Казимир остановился сейчас неподалеку отсюда — в Вроцлаве, а его поисковые отряды шныряют повсюду, словно стаи охотничьих псов. Между прочим, тому, кто найдет тебя и передаст куявцам, обещана большая награда: столько гривен, сколько сможет унести человек. И именно поэтому, я не намерен отпускать тебя, Агделайда.
— Рассчитываешь на награду, мерзавец? — прошипела княжна. — Или надеешься, что тебе вернут отобранное однажды?
Освальд посуровел:
— Нет, Агделайда Краковская, на это надежды у меня нет. Я слишком долго веду войну с твоим дядей, двоюродным братом и тевтонами. Я объявлен ими вне закона и вынужден скрываться в Силезских лесах — подальше от Куявии и Мазовии. И я никогда, ни при каких обстоятельствах не примирюсь с таким врагом.
— Тогда зачем ты меня задерживаешь, Освальд? — наморщила носик Аделаида.
— Не хочу отдавать немецким крестоносцам ключ к Малопольскому княжеству. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: если дочь покойного краковского князя Лешко Белого выйдет замуж за сына орденского прихвостня — мазовецкого князя Конрада Казимира Куявского…
— Я не выйду за него замуж! — вскинулась княжна. — Ни-ког-да!
— Разумеется, не выйдешь, Агделайда! Если не покинешь этого леса. Тебе хотелось найти убежище, недоступное мазовцам, куявцам и тевтонам? Так считай, что ты его нашла. Будь моей гостьей, княжна, только не пытайся выйти за пределы лагеря. Здесь ты получишь все необходимое, и здесь никто не посмеет тронуть тебя пальцем.
— Твое гостеприимство похоже на полон, Освальд Добжиньский, — сощурилась княжна.
— Хороший полон лучше дурного брака. парировал тот. — И гораздо лучше смерти, благородная Агделайда. Не принадлежи я к древнему роду и не заботься о своей чести, то просто зарубил бы тебя на месте. Это самый верный способ досадить тевтонам и их приспешникам.
Аделаида побледнела. То ли от гнева, то ли от страха.
— Конечно, я этого не сделаю, — успокоил Освальд. — Я хоть и живу в лесу, но еще не забыл рыцарского кодекса. А вот…
Он окинул выразительным взглядом свой лагерь:
— Эти люди, княжна, не столь щепетильны. Поэтому постарайся все-таки держаться поближе ко мне.
Дочь Лешко Белого хранила презрительное молчание.
Освальд воспринял его как знак согласия:
— Ну, вот и славно. Ступай в мой шатер. Отныне он принадлежит тебе, Агделайда. Туда доставят еду, питье, нагретую воду для омовений и одежду. Мы недавно отбили у немцев купеческий обоз. Там были кое-какие платья. Не для княжеских хором, правда, шитые, зато чистые и не рваные.
— А мой… э-э-э, спутник? — Аделаида растеряно взглянула на Бурцева.
Вспомнила, наконец!
— С ним у меня будет особый разговор.
Освальд повернулся к лучникам:
— Уведите княжну, и позаботьтесь о ней. Поставьте стражу у шатра. Проследите, чтоб никто туда не совался. И не высовывался тоже.
Глава 24
Как только Аделаиду вежливо, но настойчиво впихнули за полог шатра, от взгляда добжиньского рыцаря повеяло неприязненным холодком.
— Кто ты? Отвечай! — с Бурцевым рыцарь говорил не столь любезно, как с княжной.
Кто он? Представиться по форме? Имя, фамилия, должность, звание и… и год рождения? Так ведь этот Освальд юмора не оценит. Лучше уж придерживаться легенды, которую невольно сочинила польская княжна. Безопаснее будет.
— Вацлав, — ответил Бурцев. — Ополченец.
Жутко хотелось жрать, от ремней, накрученных Богданом, ныли руки.
— И чьего же ты войска ополченец, Вацлав? — рыцарь, казалось, не замечал страданий пленника и, явно, не намеревался ни угощать его, ни развязывать.
— Клеменса, — угрюмо соврал Бурцев, — Владислава Клеменса. Я послан чтобы…
— Кто твой сотник? — перебил Освальд.
— Сотник? — да откуда ж ему знать сотников Краковского ополчения!
— А десятник?
— Я шел в бой под прямым командованием Владислава Клеменса, — брякнул наудачу Бурцев.
— Вот как? — рыцарь скривился в усмешке. — Очень интересно…
Блин! Похоже, сморозил глупость. Допросы вести этот добжинец умел не хуже иного дознавателя.
— К моему отряду, да будет тебе известно примкнуло много народа. Разного народу, Вацлав.
Освальд поискал кого-то взглядом, громко окликнул человека со свежим шрамом на пол-лица и в добротной кольчуге двойного плетения:
— Янек!
Крутая кольчужка. Абы кто щеголять в такой не станет. Да и делалась сразу видно — на заказ, по размеру. Сидит, вон, как славно. Знатный, видать, пан этот Янек.
— Ты ведь знал тех, кто бился под личным началом краковского воеводы, Янек? — к человеку со шрамом рыцарь обращался почти как к равному.
— Да, я служил при воеводе и был знаком со всеми его дружинниками.
— Этот вот ополченец утверждает, что он тоже состоял в дружине Владислава Клеменса, — недобро хохотнул добжиньский рыцарь.
Янек нахмурился:
— В дружину воеводы никак не мог попасть ополченец. Я не знаю этого человека. В первый раз вижу.
Освальд кивком поблагодарил Янека и вновь повернулся к Василию:
— Итак, ты меня обманул, Вацлав. Больше делать этого тебе не советую. — рыцарь демонстративно положил ладонь на эфес меча. — Повторяю вопрос. Кто ты?
Бурцев вздохнул. Что он мог ответить?
— Случайный попутчик княжны.
— Попутчик? — пальцы рыцаря сжали рукоять меча, клинок наполовину вынырнул из ножен. С обнаженной стали брызнули солнечные зайчики. — Опять лжешь, Вацлав? В бою у трех сосен мой оруженосец видел, как ты надел на дочь Лешко Белого какие-то диковинные кандалы, бросил ее на лошадь и увез совсем не так, как положено возить княжну. Кому ты хотел отдать свою добычу, попутчик? Конраду? Казимиру? Тевтонам?
— Я лишь хотел уберечь княжну, — скрипнул зубами Бурцев.
— От кого?
— От татар, что охотились за ней. И от твоих разбойников тоже.
— Мы не разбойники! — лицо Освальд перекосилось от ярости. — Хоть и громим мазоветские, куявские, тевтонские и татарские отряды да обозы, но лиходеями нас называть не смей, Вацлав! Беженцев мы не трогаем, а воюем только с врагами Польши и их приспешниками.
Партизаны, значит. Впрочем, какая разница — погибать ли от рук атамана разбойничьей шайки или от меча благородного рыцаря-партизана. Смерть — она и в Африке смерть. И в Польше тринадцатого столетия тоже…
— А что касается татар, — продолжал Освальд, совладав с гневом, — так язычники в этот лес вообще не заходили. Их богопротивное Измайлово племя движется сейчас в сторону Вроцлава по княжескому такту. Это совсем в другой стороне.
— Но как же всадники в масках? — удивился Бурцев.
— В этих что ли? — рыцарь небрежно кивнул в сторону ближайшего навеса.
Там, в куче скарба, трофейного оружия и тюков с фуражом валялось несколько незамеченных ранее Бурцевым «тартарских» личин. Прямо на него уставилась прислоненная к треснувшему щиту маска с двумя тщательно намалеванными клыками. Знакомая маска.
— Под ней прятал лицо Якуб Одноухий — пояснил Освальд. — Правая рука Казимира Куявского, исполнявший со своей шайкой самые грязные поручения князя. Вот уж кто истинный лиходей и разбойник. Когда-то я лично отсек ему ухо. А вчера — голову. Такой головы не жаль. Хоть и польская она, но поганая.
— А маски? Зачем маски-то? — не мог взять в толк Бурцев.
— Да чтоб не узнали! Якубу и его людям нельзя было отбивать Агделайду для Казимира Куявского с открытыми лицами. Не добре это, когда поляки поляков же избивают и увозят польскую княжну силой. А ну как пойдут слухи? Если же станет известно, что на беженский обоз и кнехтов Агделайды напал татарский разъезд — так то совсем другое дело. Потому и искали княжну куявцы, нацепив демоновы личины и прикинувшись язычниками. Но такие личины, Вацлав, могут обмануть, смутить и напугать только того, кто ни разу не видел настоящих татар. А я их видел и не единожды вступал с ними в схватку. Хорошие они воины, но на демонов, вопреки молве, не похожи и масок таких не носят.
Бурцев кивнул. Он и сам сомневался, что всадники, охотившиеся за Аделаидой — настоящие татары. Но почему Освальд тоже начал поиски княжны? Откуда этому усатому добжинцу стало известно, что за важная птица залетела в здешние глухие леса?
— А как ты узнал о княжне, пан рыцарь? — напрямую спросил Бурцев.
— Было кому рассказать, Вацлав, — снова нехорошо усмехнулся Освальд. — И о знатной панночке, и о княжеском гербе на ее повозке — белом коронованном орле в красном поле. Не ты ведь один спасся из обоза, на который напал Якуб Одноухий.
Разве? Вроде бы «маски» беспощадно вырубали всех — от мала до велика.
— Есть у меня один свидетель, есть, — заверил Освальд. — Вон он, у огня сидит.
Возле костра, где жарилась кабанья туша мелькнула рыжая голова.
— Яцек! — позвал Освальд.
Глава 25
— Тартарин он, пан рыцарь, как есть тартарин! — испуганно бормотал издали беззубый землепашец. Даже к связанному Бурцеву Яцек приближаться опасался. — Колдун языческий! С ним мужики из нашего ополья справиться не смогли.
— Правда? — рыцарь взглянул на пленника другими глазами. С уважением что ли… — Ну-ну… Ты ведь, Вацлав, и трех лучников дядьки Адама тоже раскидал как щенков. Ох, сдается мне, не простой ты ополченец.
Бурцев пожал плечами. Освальд продолжал:
— Что ж, я готов поверить, что ты действительно не вез княжну к куявцам, мазовцам или тевтонам, хотя и мог получить за Агделайду такую награду, что век горя бы не знал…
При слове «награда» Яцек насторожился. Глаза полыхнули алчным блеском, а уши… Уши под взлохмаченной рыжей шевелюрой аж ходуном заходили.
— Да, пожалуй, я в это поверю, — продолжил Освальд, — но лишь потому, что против тебя, Вацлав, выдвигается не менее серьезное обвинение. Яцек утверждает, что ты — пособник Измаиловых сынов, безбожников и язычников, извергнутых адовой бездной. Если он прав, то, выходит, именно им ты хотел отдать Агделайду Краковскую.